ющих восьми дней, никто из них не считал, что противник  сказал  свое
окончательное слово.
     В большей степени это относилось к  Гитлеру.  Ободренный  новостями  из
Москвы и уверенный в том, что Англия, а вслед за ней и Франция, несмотря  на
письмо Чемберлена, хорошо подумают, перед тем как реализовать свои  обещания
Польше, узнав о нейтралитете  России,  Гитлер  вечером  23  августа,  когда.
Гендерсон улетал обратно в Берлин, назначил точную дату и время нападения на
Польшу: суббота 26 августа, 4.30 утра.
     "Дальнейших распоряжений относительно дня "Y" и часа "X"  не  будет,  -
записал генерал Гальдер в  своем  дневнике.  -  События  должны  развиваться
автоматически".
     Но начальник штаба сухопутных войск ошибался. 25 августа произошли  два
события, которые заставили Гитлера отойти от той пропасти, в которую  меньше
чем через двадцать четыре  часа  должна  была  шагнуть  его  армия,  перейдя
границы Польши. Одно из них произошло в Лондоне, другое - в Риме.
     Утром  25  августа  Гитлер  вернулся  в  Берлин,  чтобы  приветствовать
возвратившегося из Москвы Риббентропа и выслушать  доклад  о  переговорах  с
русскими. Тогда же  он  отправил  письмо  Муссолини.  В  письме  содержались
расплывчатые объяснения, почему он не мог сообщить своему партнеру по оси  о
переговорах с Советским Союзом: ему якобы "и в голову не приходило", что они
так быстро и так далеко продвинутся. Далее он заявлял, что германо-советский
пакт "следует считать величайшим выигрышем для стран оси".
     Но настоящей причиной, которая побудила Гитлера написать  письмо  дуче,
было желание  предупредить  своего  союзника,  что  война  с  Польшей  может
начаться в любой момент. Однако точной даты нападения Гитлер ему не сообщил.
"Если  события  -примут  недопустимый  характер,  -  писал  он,  -  я   буду
действовать  немедленно...  В  таком  случае  трудно  будет   сказать,   что
произойдет в течение следующего часа". Гитлер не просил  помощи  со  стороны
Италии. По итало-германскому договору она подразумевалась автоматически.  Он
ограничился тем, что выразил надежду на понимание  со  стороны  итальянского
союзника. Тем не менее ответ он хотел получить незамедлительно. Письмо  было
продиктовано лично Риббентропом немецкому послу в  Риме  и  вручено  дуче  в
15.20.
     В тот же день, в 13.30, Гитлер принял в канцелярии посла Гендерсона.  В
своем намерении уничтожить Польшу фюрер не  поколебался.  Вместе  с  тем  он
гораздо  сильнее,  чем  во  время  предыдущей  встречи   с   Гендерсоном   в
Берхтесгадене, стремился предпринять последнюю попытку  удержать  Англию  от
участия в войне. Как сообщал посол в Лондон, он  нашел  Гитлера  "совершенно
спокойным"; фюрер "говорил серьезно и казался искренним". Несмотря на  опыт,
который Гендерсон приобрел  в  течение  предыдущих  лет,  он  даже  в  самый
последний момент не разглядел, что скрывалось  за  "искренностью"  немецкого
вождя. Сказанное Гитлером было лишено всякого смысла, а  он  говорил  послу,
что "считается" с Британской империей, что готов поклясться: он ратует за ее
существование и готов предоставить для этого все силы рейха".
     Гитлер объяснял, что  хочет  сделать  в  направлении  Англии  такой  же
серьезный шаг, как и в направлении России.  Он  не  только  готов  заключить
договоры с Англией, гарантирующие существование Британской империи при любых
обстоятельствах, насколько это  будет  зависеть  от  Германии,  но  и  готов
оказывать помощь, если таковая ей понадобится.
     Он готов также, добавлял он, "согласиться  с  разумным  ограничением  в
вооружении" и признать западные границы рейха незыблемыми. В какой-то момент
Гитлер дал волю сентиментальным излияниям, хотя в своем докладе Гендерсон не
изобразил их таковыми" Гитлер говорил, что  он  по  натуре  художник,  а  не
политик, и, как только польский вопрос  будет  решен,  он  предпочтет  жизнь
художника, а не поджигателя войны.
     Но закончил свою  речь  диктатор,  как  записано  в  отчете,  сделанном
немцами для Гендерсона, на другой ноте:
     "Фюрер повторил, что он человек очень  решительный...  и  что  это  его
последнее предложение. Если  они  (английское  правительство)  отвернут  его
идеи, то будет война".
     В  течение  всей  встречи  Гитлер  неоднократно  повторял,   что   "его
всеобъемлющее предложение Англии", как он  сам  его  называл,  сможет  стать
предметом   обсуждения   только   при   одном   условии:    после    решения
германо-польского конфликта. Когда Гендерсон заметил, что Англия  не  сможет
рассматривать его предложение, если оно не будет  включать  в  себя  мирного
урегулирования вопроса с Польшей, Гитлер  ответил:  "Если  вы  считаете  это
бессмысленным, тогда вообще не передавайте мое предложение".
     Тем не менее, как только Гендерсон вернулся в посольство, расположенное
на Вильгельмштрассе, в двух шагах от канцелярии,  его  тут  же  посетил  д-р
Шмидт, который принес  запись  беседы  с  Гитлером  -  правда,  с  заметными
сокращениями - и  послание  от  него  с  просьбой  посоветовать  английскому
правительству "отнестись  к  предложению  со  всей  серьезностью".  Он  даже
предлагал Гендерсону самому слетать в Лондон, обещая предоставить  для  этой
цели немецкий самолет.
     Читатели, вероятно, уже поняли, насколько трудно порой  постичь  работу
воспаленного мозга Гитлера.  Его  нелепое  "предложение"  от  25  августа  о
гарантии Британской империи было, очевидно, сделано  в  состоянии  какого-то
временного умопомрачения, тем более что через два дня, когда он  обсуждал  с
Гендерсоном письмо Чемберлена и составлял ответ на него,  об  этом  речь  не
заходила. Даже учитывая приступы  умопомрачения,  случавшиеся  у  диктатора,
трудно поверить, что сам он  относился  всерьез  к  этому  предложению,  как
пытался  внушить  английскому  послу.  К  тому  же,  как  могло   английское
правительство "отнестись всерьез"  к  его  предложению,  если  у  Чемберлена
практически не оставалось на это времени, поскольку  немецкие  армии  должны
были обрушиться на Польшу на рассвете следующего дня - ведь день  "X"  никто
не отменял?
     Но "предложение" несомненно  было  продиктовано  серьезными  причинами.
Гитлер, вероятно, полагал, что Чемберлен, как и  Сталин,  стремится  уберечь
свою страну от войны {Если не от войны, то  от  серьезного  участия  в  ней.
Генерал Гальдер в дневниковой записи, сделанной  28  августа,  воспроизводит
ход событий 25 августа. Он пишет, что в 13.30 Гитлер принял Гендерсона.  При
этом он добавляет: "Фюрер не обидится, если Англия  будет  делать  вид,  что
ведет войну". - Прим. авт.}. Сталинский дружественный нейтралитет  он  купил
за два дня до этого, предоставив России полную свободу действий в  Восточной
Европе  "от  Балтийского  до  Черного  моря".  Не  сможет  ли  он  купить  и
невмешательство Англии, пообещав британскому  премьер-министру,  что  третий
рейх в  отличие  от  Германии  Гогенцоллернов  никогда  не  станет  угрожать
Британской империи? Гитлер не понимал,  как  не  понимал  и  Сталин,  дорого
заплативший за это, что у Чемберлена наконец открылись глаза и что для  него
господство Германии в Европе и есть самая грозная опасность  для  Британской
империи, как, впрочем, и для России. На  протяжении  веков,  как  писал  сам
Гитлер в "Майн кампф", основой британской внешней политики  было  стремление
не допустить господства какой-либо нации на континенте.
     В 17.30 Гитлер принимал французского посла. Ничего  нового  он  сказать
ему не мог,  кроме  того,  что  "польские  провокации,  направленные  против
рейха", терпеть дольше невозможно, что он не станет нападать на Францию,  но
если Франция вступит с ним в конфликт, то он будет воевать с ней до  победы.
При этом Гитлер  встал,  давая  понять  французскому  послу,  что  аудиенция
закончена. Но Кулондру было что сказать фюреру третьего рейха, и он  настоял
на том, чтобы ему позволили  это  сделать.  Он  дал  Гитлеру  честное  слово
старого солдата, что "в случае нападения на Польшу Франция будет на  стороне
Польши со всеми своими силами".
     "Мне горько думать, - сказал Гитлер, - что  придется  воевать  с  вашей
страной. Но это от меня не зависит. Передайте это месье Даладье".
     Все это происходило в шесть вечера 25 августа в Берлине.  Напряженность
в столице нарастала весь день. После  полудня  приказом  с  Вильгельмштрассе
были запрещены все  телеграфные  и  телефонные  сношения  с  внешним  миром.
Накануне вечером оставшиеся английские и французские корреспонденты, а также
неофициальные лица поспешно выехали в сторону  ближайшей  границы.  Днем  25
августа стало известно, что министерство иностранных дел Германии  направило
телеграммы в свои посольства и консульства в  Польше,  Англии  и  Франции  с
требованием, чтобы все немцы покинули эти страны в кратчайший срок. Записи в
моем дневнике, относящиеся к 24-25 августа, передают лихорадочную обстановку
в Берлине. Погода стояла теплая и солнечная. Все были до предела  напряжены.
По всему городу  расставлялись  зенитные  орудия,  над  городом  то  и  дело
пролетали бомбардировщики в сторону Польши. "Это похоже на войну", - записал
я в дневнике вечером 24-го. "Война неизбежна",  -  записал  я  на  следующий
день. Помню, что вечерами 24-го и  25-го  немцы,  которых  мы  встречали  на
Вильгельмштрассе, перешептывались о том,  что  фюрер  дал  приказ  армии  на
рассвете вторгнуться в Польшу.
     Как известно, приказом предписывалось напасть на Польшу в 4.30  утра  в
субботу,  26  августа  {Хотя  приказ  Гитлера,  который  не   был   отменен,
предписывал начать наступление в этот день и час и,  как  замечает  Гальдер,
действовал "автоматически", некоторые немецкие авторы пишут,  что  незадолго
до 15.00 фюрер приказал  начать  операцию  "Вайс"  на  следующее  утро.  (См
Вайцзекер. Мемуары; Кордт Э. Иллюзия и реальность; Хофер  У.  Преднамеренная
война.) Хофер пишет, что приказ был отдан в 15.02, и ссылается при  этом  на
генерала фон Формана,  который  находился  в  тот  момент  в  канцелярии.  В
официальных немецких документах об этом не упоминается.  -  Прим  авт.}.  До
шести  вечера  25-го  никакие  события  -  даже  заверения   английского   и
французского послов, что Англия и Франция выполнят свои обязательства  перед
Польшей, - не могли поколебать решимости Гитлера начать войну  в  намеченный
срок. Но в шесть вечера или около того были получены новости  из  Лондона  и
Рима, которые заставили этого человека с железной волей заколебаться.
     Из  немецких  документов  и  послевоенных   показаний   сотрудников   с
Вильгельмштрассе неясно, когда именно Гитлер получил известие из  Лондона  о
том, что официально  подписан  договор  между  Англией  и  Польшей,  который
превратил одностороннюю гарантию Англии в договор о взаимопомощи  {Вместе  с
договором был подписан секретный протокол, где в статье I  указывалось,  что
"европейская держава",  способная  совершить  агрессию,  при  которой  будет
оказана помощь, - это  Германия.  Это  спасло  английское  правительство  от
катастрофы, так как Англии пришлось  бы  объявить  войну  Советскому  Союзу,
когда Красная Армия вступила в Восточную Польшу. - Прим. авт.}.  В  дневнике
Гальдера  имеются  упоминания  о  том,  что  в   полдень   25   августа   на
Вильгельмштрассе стали поговаривать,  что  этот  договор  будет  подписан  в
течение дня. Начальник генерального  штаба  пишет,  что  в  полдень  у  него
раздался звонок. Звонили из ОКВ: спрашивали, на  сколько  можно  максимально
отложить намеченный час нападения. На это он ответил:  до  15.00.  Документы
штаба военно-морских сил свидетельствуют, что "известие от дуче" и сообщение
об англо-польском договоре поступили в полдень. Но  это  невозможно.  Письмо
Муссолини, как свидетельствует немецкая запись, прибыло только  в  18.00.  О
подписании англо-польского пакта Гитлер не мог узнать раньше этого  времени,
поскольку само подписание состоялось только в 17.35, через пятнадцать  минут
после того, как посол Польши в Англии  граф  Эдвард  Рачиньский  получил  по
телефону разрешение от  министерства  иностранных  дел  в  Варшаве  скрепить
документ своей подписью {Германия не переходила на летнее время, как  Англия
Таким образом, разницы во времени на один час между Лондоном и  Берлином  не
существовало. - Прим авт.}.
     Когда бы Гитлер ни получил эти сообщения из Лондона  -  а  время  18.00
кажется вполне  правдоподобным,  -  оно  встревожило  его.  Его  можно  было
расценивать как ответ Англии на "предложение", которое к этому  времени  уже
могло  быть  передано  в  Лондон.  Это  означало,  что  его  попытки  купить
невмешательство Англии, как он купил  невмешательство  России,  провалились.
Доктор Шмидт, находившийся в  кабинете  Гитлера,  когда  прибыло  сообщение,
пишет, что, прочитав его, фюрер в задумчивости сел за стол.

       Муссолини трусит

     Его размышления были очень скоро прерваны  новостями  из  Рима,  причем
плохими.  Согласно  показаниям  Шмидта,  Гитлер  весь  вечер,  "не   скрывая
нетерпения", ждал ответа дуче на свое послание. Вскоре после того  как  ушел
Гендерсон, в 15.00 в канцелярию был вызван Аттолико, но он не смог  сообщить
ничего, кроме того, что ответ еще  не  получен.  К  этому  времени  нервы  у
Гитлера были уже на  пределе.  Он  послал  Риббентропа  позвонить  Чиано  по
телефону,  но  министр  иностранных  дел  не  смог  дозвониться  и  Аттолико
отпустили "не особенно вежливо".
     Уже в течение нескольких дней Гитлер получал из Рима  предупреждения  о
том, что его партнер по оси может отвернуться от него в момент нападения  на
Польшу, и эти сведения не были лишены оснований. Не успел Чиано вернуться  в
Рим после обескураживающих встреч с Гитлером и Риббентропом 11 -13  августа,
как принялся настраивать дуче против немцев. Его действия не ускользнули  от
бдительного  ока  немецкого  посольства  в  Риме.  По  дневнику  фашистского
министра иностранных дел  можно  проследить  все  успехи  и  неудачи  в  его
попытках открыть Муссолини глаза  и  побудить  его  вовремя  отвернуться  от
Гитлера, который планирует начать войну. Вечером  13  августа,  когда  Чиано
вернулся из Берхтесгадена, он встретился с дуче, описал ему ход  переговоров
с Гитлером и стал убеждать его, что немцы не раз предавали и обманывали их и
теперь "втягивают в авантюру".
     "Дуче все время меняет взгляды, - записал Чиано в дневнике в тот вечер.
- Сначала он соглашается со мной. Потом говорит, что честь требует, чтобы он
выступил вместе с Германией. В конце концов заявляет, что ему нужна его доля
в Хорватии и Далмации.
     14 августа. Я нашел Муссолини обеспокоенным. Я не колеблясь  настраиваю
его антигермански всеми доступными мне  средствами.  Я  говорю  о  том,  что
падает его престиж, что он  -  вторая  скрипка.  Наконец,  я  показываю  ему
документы, из которых очевидно вероломство  немцев  в  польском  вопросе.  В
основе  союза  лежат  обещания,  которые  они  теперь  отрицают;  мы  должны
отделаться от них без всяких сомнений".
     Но Муссолини еще колебался.
     На следующий день Чиано проговорил с Муссолини около шести часов кряду.
     "75 августа. Дуче ...убежден, что мы не должны безоглядно следовать  за
немцами. Тем не  менее...  ему  нужно  время,  чтобы  подготовить  разрыв  с
Германией. ...Он все более и более убеждается, что западные демократии будут
драться... На сей раз это будет война. А наше  положение  не  позволяет  нам
участвовать в войне.
     18 августа. Разговор с дуче  утром;  настроение  у  него,  как  обычно,
переменчивое. Он все еще считает, что западные страны все-таки не вступят  в
войну  и  Гитлер  ловко  провернет  дело,  а  дуче  не  хочет,  чтобы   дело
проворачивали без него. Кроме того, он боится гнева  Гитлера.  Он  полагает,
что расторжение договора или любой подобный шаг могут привести к  тому,  что
Гитлер на время оставит Польшу и сведет счеты с Италией. Из-за  всего  этого
дуче крайне обеспокоен и раздражен.
     20  августа.  Дуче  сделал  полный  поворот  кругом.  Он  всеми  силами
стремится поддерживать Германию в конфликте, который вот-вот начнется...  Мы
с Муссолини встретились с Аттолико. (Посол вернулся из  Берлина  в  Рим  для
консультаций.) Суть разговора: уже  слишком  поздно  порывать  с  немцами...
Пресса всего мира обвинит Италию  в  трусости...  Я  пытаюсь  обсудить  этот
вопрос, но все  бесполезно.  Муссолини  упрямо  придерживается  своей  точки
зрения 21 августа. Сегодня я говорил очень откровенно...  Когда  я  вошел  в
кабинет, Муссолини уверил меня, что утвердился  в  своем  решении  выступить
совместно с немцами. "Вы, дуче, не можете этого сделать и  не  должны  этого
делать... Я ездил в Залъцбург, чтобы выработать общую линию поведения. Там я
лично столкнулся с диктатом! Немцы, а не мы предали наш союз...  Расторгните
пакт. Разорвите его и бросьте Гитлеру в лицо..."
     В результате было решено, что Чиано  встретится  на  следующий  день  с
Риббентропом на Бреннерском перевале и сообщит ему,  что  Италия  не  примет
участия в конфликте, вызванном нападением  Германии  на  Польшу.  В  течение
нескольких часов Чиано не мог застать Риббентропа,  но  в  половине  шестого
Риббентроп подошел к телефону. Нацистский министр  иностранных  дел  не  мог
сразу дать  обещание  встретиться,  получив  предложение  столь  неожиданно,
потому что ждал "важного известия из Москвы". Он обещал  перезвонить  позже,
что и сделал в 22.30. Чиано записал в своем дневнике:
     "22 августа. Начался новый акт. Вечером в 22.30 позвонил  Риббентроп  и
сказал, что хотел бы встретиться со мной в Инсбруке, а не на границе, потому
что ему вскоре предстоит лететь в Москву для подписания политического  пакта
с Советским правительством".
     Эта новость поразила Чиано и Муссолини. Они решили,  что  встреча  двух
министров иностранных дел "не является более актуальной". Еще  раз  немецкие
союзники продемонстрировали свое  презрение  к  ним,  ничего  не  сообщив  о
договоре с Москвой.
     Колебания дуче, антинемецкие настроения Чиано,  вероятность  того,  что
Италия не выполнит обязательство по пункту III Стального пакта, по  которому
она должна автоматически вступить в войну,  если  другая  сторона  "окажется
вовлечена в военные действия с третьей стороной", - обо всем этом  узнали  в
Берлине еще до того, как Риббентроп отправился в Москву 22 августа.
     20 августа граф Массимо Магистрати, итальянский поверенный  в  делах  в
Берлине,  встретился  в  министерстве   иностранных   дел   с   Вайцзекером.
Статс-секретарь  писал  в  конфиденциальном  меморандуме  Риббентропу,   что
итальянец сообщил ему о "том, что думают  в  Италии.  Хотя  меня  это  и  не
удивляет,  но,  по-моему,  это  нужно   определенным   образом   учитывать".
Магистрати выговорил Вайцзекеру, что Германия не соблюла  условий  договора,
по которым должна была консультироваться  со  своим  союзником  по  основным
вопросам, посчитав польский вопрос делом чисто немецким. Таким образом,  она
отказывается от военной помощи Италии.  И  если  вопреки  расчетам  Германии
польский конфликт перерастет в большую  войну,  Италия  будет  считать,  что
"предпосылок" для военного союза с  Германией  нет.  Короче  говоря,  Италия
желала отколоться.
     Через два дня, 23 августа, пришло еще  одно  предупреждение.  Оно  было
прислано Гансом Георгом фон  Макензеном,  послом  в  Риме.  Он  пересказывал
Вайцзекеру  то,  что  слышал  в  кулуарах.  Это  письмо,  оказавшееся  среди
трофейных документов, судя по отметке Вайцзекера, сделанной на  полях,  было
передано Гитлеру и, вероятно, открыло ему глаза. Макензен писал,  что  после
встреч Муссолини,  Чиано  и  Аттолико  позиция  Италии  выглядела  следующим
образом: если Германия нападет на Польшу,  то  тем  самым  нарушит  Стальной
пакт,  предусматривающий  воздерживаться  от  войны  до  1942  года.  Далее,
Муссолини в отличие от немецкой точки зрения считает, что в случае нап