одолжать восстание даже в том случае, если
Гитлер уцелел. Блюментрит описал, что последовало дальше:
     "Когда они закончили, Клюге  заметил  с  явным  разочарованием:  "Итак,
господа,  покушение  провалилось.  Все  кончено".  Штюльпнагель  воскликнул:
"Фельдмаршал, я думаю вам известны наши планы. Надо что-то делать".
     Клюге отрицал, что посвящен в какие-либо планы.  Приказав  Штюльпнагелю
освободить арестованных из частей СС и СД  в  Париже,  он  посоветовал  ему:
"Самое лучшее, что вы можете сделать, - это переодеться в гражданскую одежду
и скрыться".
     Но для гордого генерала Штюльпнагеля такой выход был неприемлем.  После
трудно объяснимой ночной попойки в  парижском  отеле  "Рафаэль",  где  рекой
лилось шампанское и где освобожденные офицеры СС и СД во главе  с  генералом
Обергом братались с армейскими офицерами, которые только что держали их  под
арестом  и,  скорее  всего,  расстреляли  бы,  увенчайся  заговор   успехом,
Штюльпнагель, получивший приказ явиться в Берлин,  выехал  на  автомобиле  в
Германию. В Вердене, где в первую мировую войну  он  командовал  батальоном,
сделал остановку, чтобы взглянуть на знаменитое поле боя, а также  исполнить
принятое решение. Его водитель и солдат охраны услышали пистолетный выстрел.
Они обнаружили генерала в канале, откуда он  пытался  выбраться.  Пулей  был
выбит глаз и так серьезно поврежден  другой,  что  его  пришлось  удалить  в
верденском военном госпитале, куда его срочно доставили.
     Но это не спасло Штюльпнагеля от ужасной смерти. Слепой и  беспомощный,
он был доставлен по срочному приказу Гитлера в Берлин, в Народный  суд,  где
его, лежащего  на  носилках,  всячески  поносил  Фрейслер.  30  августа  его
повесили в тюрьме Плетцензе.
     Решительный отказ фельдмаршала Клюге присоединиться к  мятежу  не  спас
его, как не спас он и  Фромма,  который  подобным  же  образом  вел  себя  в
Берлине. "Судьба, - как вскользь высказался об этом  нерешительном  генерале
Шпейдель, - не щадит того, чьи убеждения не подкреплены  готовностью  стоять
за них до конца". Есть свидетельства, что полковник фон Хофакер под ужасными
пытками - его казнили только 20 декабря - назвал в числе участников заговора
Клюге, Роммеля и Шпейделя. Блюментрит свидетельствовал: Оберг  информировал,
что Хофакер упомянул Клюге на первых же  допросах  и  что,  узнав  об  этом,
фельдмаршал "выглядел день ото дня все более озабоченным".
     Сообщения с фронта отнюдь не способствовали поднятию его духа. 26  июля
американские войска под  командованием  генерала  Брэдли  прорвали  немецкий
фронт у Сен-Ло. Через четыре дня недавно сформированная 3-я  армия  генерала
Паттона, устремившись в прорыв, достигла Авранша и открыла путь на  юг  -  в
Бретань и к Луаре. В наступлении союзников это стало поворотным  моментом  и
имело далеко идущие последствия. 30 июля Клюге предупредил  ставку  Гитлера:
"Весь Западный фронт взломан... Левый фланг рухнул". К середине августа все,
что еще оставалось от немецких армий в Нормандии, оказалось зажато  в  узком
кольце вокруг Фалеза,  после  чего  Гитлер  приказал  прекратить  дальнейшее
отступление. К этому времени фюреру уже порядком надоел Клюге,  которого  он
обвинял в поражении на Западе и подозревал  в  намерении  сдаться  союзникам
вместе с находившимися в его подчинении войсками.
     17 августа в штаб Клюге прибыл фельдмаршал Вальтер Модель, с тем  чтобы
сменить его. Само внезапное появление Моделя было для Клюге первым признаком
готовящегося отстранения. Одновременно Гитлер потребовал от него сообщать  о
своем местонахождении в Германии. Это означало, что он, Клюге, находится под
подозрением в связи с мятежом 20 июля. На следующий день фельдмаршал написал
длинное письмо Гитлеру и отправился на машине домой. Около Метца  он  принял
яд.
     Его прощальное письмо Гитлеру было обнаружено  в  захваченных  немецких
военных архивах:
     "Когда Вы получите эти строки, меня  уже  не  будет  в  живых...  Жизнь
потеряла для меня всякий смысл... И  Роммель,  и  я  предвидели  сложившуюся
сейчас обстановку... К нам не прислушались...
     Я не знаю, сможет ли фельдмаршал Модель, который не раз доказывал  свои
большие способности, справиться с ситуацией теперь... Однако, если этого  не
произойдет и новое оружие,  на  которое  Вы  возлагаете  такие  надежды,  не
обеспечит  успеха,  тогда,  мой  фюрер,  примите  решение  закончить  войну.
Немецкий народ вынес такие несказанные страдания, что пришло время  положить
конец этому ужасу...
     Я всегда восхищался Вашим величием... Если судьба сильнее Вашей воли  и
Вашего гения, значит, такова  воля  провидения...  Покажите  себя  столь  же
великим и в понимании необходимости положить конец безнадежной  борьбе,  раз
уж это стало неизбежно..."
     Как показал Йодль на  Нюрнбергском  процессе,  Гитлер  прочитал  письмо
молча и затем передал ему, не сказав ни  слова.  Через  несколько  дней,  на
военном совещании 31 августа,  военный  диктатор  заметил:  "Есть  серьезные
причины полагать, что, не соверши Клюге самоубийства, он непременно  был  бы
арестован". Теперь настала  очередь  фельдмаршала  Роммеля,  идола  немецких
масс.
     Лежа без сознания на операционном столе в Вердене, ослепший генерал фон
Штюльпнагель случайно назвал имя Роммеля. Позднее полковник фон Хофакер,  не
выдержав страшных пыток в гестаповских застенках на  Принц-Альбрехт-штрассе,
рассказал  о  той  роли,  которую  сыграл  Роммель  в  заговоре.  "Передайте
товарищам в Берлине, что они могут на меня  положиться",  -  привел  Хофакер
слова фельдмаршала, который заверил  его  в  своем  согласии  участвовать  в
заговоре. Эта фраза засела в сознании Гитлера, и в конечном счете он  пришел
к решению, что ходивший  у  него  в  фаворитах,  пользовавшийся  в  Германии
огромной популярностью генерал должен умереть.
     Роммель был ранен в голову и получил серьезную травму левого глаза.  Во
избежание пленения наступающими союзниками из госпиталя в Берне его перевели
сначала в Сен-Жермен, а оттуда  8  августа  отправили  домой  в  Херрлинген,
неподалеку от Ульма. Первым предупреждением о том, что его ожидает, послужил
арест его начальника штаба генерала  Шпейделя.  Произошло  это  7  сентября,
сразу после того, как тот навестил Роммеля в Херрлингене.
     "Этот патологический лжец, - воскликнул  Роммель,  когда  в  беседе  со
Шпейделем упомянул Гитлера, - окончательно сошел с ума. Он  обрушивает  свой
садизм на участников заговора 20 июля, и этим дело не кончится".
     Роммель заметил, что его дом взят под наблюдение СД. Когда он вышел  на
прогулку в близлежащий лес вместе со своим 15-летним сыном, который  получил
краткосрочный отпуск для ухода за отцом, оба захватили с собой пистолеты.  В
растенбургской ставке тем временем Гитлер получил копию показаний  Хофакера,
изобличающих Роммеля, и сразу отдал приказ ликвидировать его,  но  необычным
способом. Фюрер  понимал,  как  объяснял  позднее  на  допросе  в  Нюрнберге
Кейтель,  что  в  Германии  разразится  страшный  скандал,  если  знаменитый
фельдмаршал, самый популярный из  всех  военачальников,  будет  арестован  и
доставлен в Народный суд. Поэтому он договорился  с  Кейтелем,  что  Роммелю
сообщат об уликах против него и предложат на выбор либо  застрелиться,  либо
предстать  перед  судом  за  измену.  Если  он  изберет  первое,  ему  будут
организованы государственные похороны и отданы все воинские почести,  а  его
семью не станут преследовать.
     Итак, днем  14  октября  1944  года  два  генерала  из  ставки  Гитлера
подъехали к дому Роммеля, который теперь был постоянно окружен войсками  СС,
усиленными пятью броневиками. Одним из  генералов  был  Вильгельм  Бургдорф,
алкоголик, с испитым багровым лицом,  соперник  Кейтеля  в  раболепии  перед
Гитлером, другим - его помощник в управлении кадров вермахта Эрнст  Майзель,
того же поля  ягода.  Они  заранее  предупредили  Роммеля,  что  приедут  по
поручению Гитлера обсудить "новое назначение".
     "По подстрекательству фюрера, - свидетельствовал позднее Кейтель,  -  я
направил Бургдорфа с копией показаний, уличающих Роммеля.  Если  они  верны,
пусть он отвечает за последствия. Если же нет - суд его оправдает".
     "И вы порекомендовали Бургдорфу прихватить с собой яд, не  так  ли?"  -
спросили Кейтеля.
     "Да, я порекомендовал Бургдорфу взять с собой яд, чтобы передать его  в
распоряжение Роммеля, если обстоятельства того потребуют".
     Бургдорф и Майзель прибыли, как вскоре выяснилось, отнюдь не для  того,
чтобы обсуждать новое  назначение  Роммеля.  Они  попросили  оставить  их  с
фельдмаршалом наедине, и все трое удалились в его кабинет.
     "Через несколько минут, - рассказывал  позднее  Манфред  Роммель,  -  Я
услышал, как отец поднялся наверх и вошел в комнату матери". И затем:
     "Мы с отцом прошли в мою комнату. "Я только что  был  вынужден  сказать
твоей матери, - начал он медленно, - что через  четверть  часа  должен  буду
умереть... Гитлер обвиняет меня в измене. Учитывая мои заслуги в Африке, мне
предлагают отравиться ядом. Два генерала привезли его c собой. Он  действует
за три секунды. Если я соглашусь, никаких обычных в таких  случаях  действий
не будет  предпринято  против  моей  семьи...  Мне  устроят  государственные
похороны. Все продумано до мельчайших деталей. Через четверть часа  позвонят
из госпиталя в Ульме и скажут, что у меня произошел апоплексический удар  по
пути на совещание".
     Фактически произошло следующее.
     Роммель надел свою кожаную  куртку  -  форму  Африканского  корпуса  и,
сжимая в руке фельдмаршальский жезл, сел в машину рядом с  двумя  ожидавшими
его генералами. Проехав одну-две мили по направлению  к  городу,  автомобиль
остановился на краю леса. Здесь генерал Майзель и  водитель-эсэсовец  вышли,
оставив Роммеля и генерала Бургдорфа беседовать  на  заднем  сиденье.  Когда
несколько минут спустя  они  вернулись  к  машине,  Роммель,  согнувшись  на
сиденье, был  уже  мертв.  Бургдорф  нетерпеливо  ходил  взад-вперед,  будто
опасался, что пропустит обед и дневную выпивку. Через пятнадцать минут после
того, как фрау Роммель попрощалась с мужем, раздался  телефонный  звонок  из
госпиталя. Главный врач сообщил, что два генерала  только  что  внесли  тело
фельдмаршала,  который  скончался  от  кровоизлияния  в  мозг,  вероятно,  в
результате прежних ранений черепа. Бургдорф запретил  производить  вскрытие.
"Не прикасайтесь к трупу, - рявкнул он. - В Берлине уже все подготовлено".
     Так оно и было в действительности.
     Фельдмаршал Модель  отдал  выспренний  приказ  по  войскам,  в  котором
отмечалось, что Роммель скончался от ран, полученных 17 июля,  и  выражалась
скорбь в связи с потерей "одного из величайших полководцев нации".
     Гитлер  послал  фрау  Роммель  телеграмму:   "Примите   мое   искреннее
сочувствие в связи с тяжелой утратой, которую вы понесли,  -  смертью  мужа.
Имя фельдмаршала Роммеля навсегда будет связано с  геройскими  сражениями  в
Северной  Африке".  Геринг  телеграфировал,  что  выражает  ей   "молчаливое
сострадание".
     "Тот факт, что ваш муж умер смертью героя в результате полученных  ран,
когда появилась было надежда, что он останется с немецким  народом,  глубоко
тронул меня".
     Гитлер  приказал  организовать  государственные  похороны,  на  которых
старейший  генерал  немецкой  армии  фельдмаршал  фон   Рундштедт   произнес
похоронную речь. "Его сердце, - сказал он,  стоя  рядом  с  гробом  Роммеля,
украшенным свастикой, - принадлежало фюреру"  {Справедливости  ради  следует
сказать, что Рундштедт, возможно, не знал об обстоятельствах смерти Роммеля.
О  них  ему,  очевидно,  стало  известно  лишь  из  показаний   Кейтеля   на
Нюрнбергском процессе. "Мне не было известно об этих  слухах,  -  заявил  на
процессе Рундштедт, - иначе я отказался бы выступать  в  роли  представителя
фюрера на государственных похоронах: это  было  бы  подлостью  сверх  всякой
меры". Тем не  менее  семья  Роммеля  обратила  внимание  на  то,  что  этот
добропорядочный господин старой школы отказался присутствовать на кремации и
приехать в дом Роммеля, чтобы выразить свои соболезнования  вдове,  как  это
сделали большинство других генералов. - Прим. авт.}.
     "Старый  солдат  (Рундштедт),  -  указывает  Шпейделъ,  -  произвел  на
присутствующих впечатление сломленного и сбитого с толку  человека...  Здесь
судьба дала ему единственную в своем роде  возможность  сыграть  роль  Марка
Антония. Он пребывал в какой-то моральной апатии" {Сам же генерал  Шпейдель,
заключенный  в  подвал  гестаповской   тюрьмы   на   Принц-Альбрехт-штрассе,
подвергавшийся нескончаемым допросам, не был ни сломлен, ни  сбит  с  толку.
Помогло, вероятно, то, что он был  солдатом  и  философом  одновременно.  Он
сумел провести своих мучителей из СД, ни в чем не признавшись  и  никого  не
выдав. Был у него один нелегкий момент, когда ему устроили  очную  ставку  с
полковником фон Хофакером, которого, как он  считает,  подвергли  не  только
пыткам, но и воздействию наркотических средств, однако полковник не выдал  в
данном случае Шпейделя, отказавшись от прежних показаний.
     Хотя Шпейделя не предали суду, его в течение  семи  месяцев  держали  в
тюрьме  гестапо.  Когда  американские  войска  приблизились  к   месту   его
заключения близ озера Констанц в Южной Германии, он, обманув  охрану,  бежал
вместе с 20 другими заключенными и нашел убежище у католического священника,
который прятал всю группу до прихода  американцев.  Эту  главу  своей  жизни
Шпейдель опустил в написанной им от третьего лица книге, которая  отличается
строгой объективностью. Однако он рассказал о ней Десмонду Янгу,  который  и
привел ее в своей книге "Роммель - Лиса Пустыни" (с. 251-252).
     Свою необычную карьеру Шпейдель завершил в конце 1950-х годов на важном
командном посту в НАТО. - Прим. авт.}.
     Велико было унижение хваленого офицерского корпуса германской армии. Он
стал свидетелем участия в заговоре против верховного главнокомандующего трех
прославленных фельдмаршалов - Вицлебена, Клюге и Роммеля, за что  одного  из
них повесили, а двое других были вынуждены пойти  на  самоубийство.  Он  был
вынужден оставаться безучастным в то время, когда десятки  высших  генералов
были брошены в гестаповские застенки и  умерщвлены  после  судебных  фарсов,
разыгранных в Народном суде. Произошло нечто  беспрецедентное  -  офицерский
корпус не сплотился в этой обстановке, несмотря  на  свои  традиции.  Вместо
этого   он   стремился   сохранить   "честь"   ценой,   которая   иностранцу
представляется не чем иным, как бесчестьем и деградацией.  Перед  охваченным
гневом бывшим австрийским ефрейтором перепуганные генералы и  офицеры  этого
корпуса лебезили и пресмыкались.
     Неудивительно, что фельдмаршал  фон  Рундштедт  выглядел  сломленным  и
сбитым с толку, когда произносил прощальную речь над гробом Роммеля.  Как  и
его собратья-офицеры, которых Гитлер заставил испить  до  дна  горькую  чашу
унижения, он дошел до  грани  падения.  Рундштедт  добровольно  принял  пост
председателя так называемого офицерского суда части,  учрежденного  Гитлером
для изгнания из армии всех офицеров, подозреваемых в причастности к заговору
против него, чтобы не предавать их военному трибуналу, а,  опозорив,  уже  в
качестве гражданских лиц передать в руки пресловутого Народного  суда.  Суду
чести не  разрешалось  заслушивать  показания  обвиняемых  офицеров  в  свою
защиту, а приговор выносился лишь на основе  улик,  представленных  гестапо.
Рундштедт не протестовал против такого ограничения прав  обвиняемых,  как  и
другой член суда - генерал Гудериан, который на следующий после взрыва  день
был  назначен  начальником  генерального  штаба  армии.  Правда,   последний
признается в своих мемуарах, что членство в суде было  для  него  неприятной
обязанностью  и  что  заседания  суда  наводили  меланхолию  и   затрагивали
"наиболее сложные проблемы совести". Безусловно, так оно и  было,  поскольку
Рундштедт, Гудериан и их коллеги в суде (все генералы) отправили сотни своих
товарищей на экзекуцию после унижений и изгнания из армии.
     Этим Гудериан не ограничивался. На посту начальника генерального  штаба
он  издал  два  выспренних  приказа,  заверявших  нацистского  диктатора   в
неизменной верности офицерского корпуса. Первый,  отданный  23  июля,  резко
осудил заговорщиков как  "немногочисленную  группу  офицеров,  в  том  числе
отставных, которые, утратив  мужество,  из  трусости  и  слабости  предпочли
единственному открытому для честного офицера пути, пути  доблести  и  долга,
путь позора". А затем торжественно заверил  фюрера  "в  единстве  генералов,
офицерского корпуса и всего личного состава армии".
     Тем временем снятый со всех постов  фельдмаршал  фон  Браухич  поспешил
выступить в печати с гневным заявлением, осуждающим путч, давая вновь клятву
верности  фюреру  и  приветствуя  назначение  Гиммлера,   который   презирал
генералов, включая Браухича, командующим армией резерва.  Другой  уволенный,
гросс-адмирал Редер, опасаясь, что  может  быть  заподозрен  в  симпатиях  к
заговорщикам, поспешил из своего затворничества в  Растенбург,  чтобы  лично
заверить Гитлера в своей преданности. Приказом по армии от  24  июля  вместо
традиционного армейского отдания чести было введено  нацистское  приветствие
"как свидетельство непоколебимой верности фюреру и теснейшего единства армии
и партии".
     29 июля Гудериан предупредил  всех  офицеров  генерального  штаба,  что
отныне они должны являть собой образец нациста, верного и преданного фюреру.
     "Каждый офицер генерального штаба  должен  быть  национал-социалистским
офицером-руководителем не только... служа образцом отношения к  политическим
вопросам, но и активно участвуя в политическом воспитании молодых командиров
в соответствии с учением фюрера.
     При оценке качеств и отборе офицеров для службы в генштабе  вышестоящие
начальники должны исходить прежде всего из свойств их характера  и  духа,  а
затем уже умственных способностей. Негодяй может оказаться весьма способным,
но в час испытания тем не менее потерпит поражение, потому что он негодяй.
     Я надеюсь, что каждый офицер генерального штаба  немедленно  выскажется
относительно того, принимает он или уже  исповедует  мои  взгляды,  и  пусть
объявит об этом во всеуслышание. Каждый, кто  не  способен  поступить  таким
образом, должен подать заявление о переводе из генштаба" {В  своих  мемуарах
Гудериан, который постоянно подчеркивает, как смело противостоял он  Гитлеру
и как резко его критиковал, об этих приказах  тем  не  менее  умалчивает.  -
Прим. авт.}.
     Насколько известно, такого заявления никто не подал.
     С этого момента, как свидетельствует один  немецкий  историк,  "история
генерального штаба как автономной единицы,  можно  сказать,  заканчивается".
Эта  элитарная  группа  военного  руководства,  основанная   Шарнхорстом   и
Гнейзенау  и  ставшая  благодаря  Мольтке  оплотом  нации,  группа,  которая
управляла Германией в первую  мировую  войну,  господствовала  в  Веймарской
республике  и  вынудила  самого  Гитлера  ликвидировать  службу  СА   и   ее
руководителя, когда она встала на пути этой группы, теперь, летом 1944 года,
превратилась в жалкую кучку подобострастных запуганных людей. Отныне Гитлеру
не угрожала оппозиция и даже критика. Некогда могущественная  армия,  как  и
любой другой институт третьего рейха, скатывалась вместе с ним  все  ниже  и
ниже. Ее руководители  до  такой  степени  оцепенели  и  утратили  мужество,
которое еще недавно проявила  горстка  заговорщиков,  что  не  могли  теперь
выразить протест, не говоря о том, чтобы совершить поступок, остановить руку
человека, который - и это они хорошо понимали - все быстрее вел  их  и  весь
немецкий народ к самой ужасной в истории Германии катастрофе.
     Просто поразителен паралич сознания и