ии   на
противоположной стороне Вильгельмштрассе,  и  это  увидели  все.  "Принесите
лучшего шампанского, - воскликнул Геббельс, - и соедините меня  с  фюрером".
Гитлер пережидал бомбежку в подземном бункере. Он подошел к телефону.
     "Мой фюрер! - воскликнул Геббельс. - Я поздравляю вас!  Рузвельт  умер!
Звезды предрекли, что вторая  половина  апреля  станет  для  нас  поворотным
моментом. Сегодня пятница, 13 апреля. (Было уже  за  полночь.)  Это  и  есть
поворотный  момент!"  Реакция  Гитлера  на  эту  новость  в  документах   не
зафиксирована, хотя ее нетрудно представить, учитывая воодушевление, которое
он черпал у Карлейля и в  гороскопах.  Свидетельства  же  реакции  Геббельса
сохранились. По словам его  секретаря,  "он  впал  в  экстаз".  Его  чувства
разделял и известный нам  граф  Шверин  фон  Крозиг.  Когда  статс-секретарь
Геббельса сообщил ему по телефону, что Рузвельт умер,  Крозиг,  если  верить
записи в его дневнике, воскликнул:
     "Это снизошел ангел истории! Мы ощущаем трепет его крыльев вокруг  нас.
Разве это не есть дар судьбы, которого мы ждали с таким нетерпением?!"
     На  следующее  утро  Крозиг  позвонил  Геббельсу,  передал   ему   свои
поздравления, о чем он с гордостью  записал  в  дневнике,  и,  очевидно,  не
считая это достаточным, направил  письмо,  в  котором  приветствовал  смерть
Рузвельта. "Божий суд... Божий дар..." - так писал  он  в  письме.  Министры
правительства вроде Крозига и Геббельса, получившие образование в  старейших
университетах  Европы  и  долго  находившиеся   у   власти,   хватались   за
предсказания звезд  и  бурно  радовались  смерти  американского  президента,
считая ее верным признаком того, что теперь, в последнюю  минуту,  всевышний
спасет третий рейх от неизбежной катастрофы. И в этой атмосфере сумасшедшего
дома, каким представлялась охваченная пламенем пожаров столица, разыгрывался
последний акт трагедии вплоть до  того  момента,  когда  должен  был  упасть
занавес.
     Ева Браун приехала в Берлин, чтобы присоединиться к Гитлеру, 15 апреля.
Лишь очень немногие немцы знали о  ее  существовании  и  мало  кто  -  о  ее
отношениях с Гитлером. Более двенадцати лет она была его любовницей. Теперь,
в апреле, она приехала, как утверждает  Тревор-Роупер,  на  свою  свадьбу  и
церемониальную смерть.
     Ее роль в последней главе  этой  повести  довольно  любопытна,  но  как
личность она не представляет особого  интереса.  Она  не  была  ни  маркизой
Помпадур, ни Лолой Монтес {"Историков Ева Браун явно разочарует",  -  сказал
Шпеер  Тревор-Роуперу,  а  историк  добавил:  "И  любителей  истории   тоже"
(Тревор-Роупер. Последние дни Гитлера, с. 92). - Прим. авт.}.
     Дочь  небогатых  баварских  бюргеров,   которые   поначалу   решительно
возражали против ее связи с Гитлером, хотя тот и был диктатором, она служила
в мюнхенской фотографии Генриха Гофмана, который и познакомил ее с  фюрером.
Это произошло спустя год или два после самоубийства Гели Раубал,  племянницы
Гитлера,  к  которой,  единственной  в  своей  жизни,  он,  очевидно,  питал
страстную любовь. Еву Браун ее любовник тоже доводил до отчаяния, правда  по
иной причине, чем Гели Раубал.  Ева  Браун,  хотя  ей  и  отвели  просторные
апартаменты на альпийской вилле Гитлера, плохо переносила длительную разлуку
с ним и в первые годы их  дружбы  дважды  пыталась  покончить  с  собой.  Но
постепенно она смирилась со своей непонятной ролью - не жена, не любовница.

       Последнее важное решение Гитлера

     День рождения Гитлера, 20  апреля,  прошел  достаточно  спокойно,  хотя
генерал Карл Коллер, начальник штаба ВВС, присутствовавший на праздновании в
бункере, отметил его в своем дневнике как день  новых  катастроф  на  быстро
разваливавшихся фронтах. В  бункере  находились  нацисты  старой  гвардии  -
Геринг,  Геббельс,  Гиммлер,  Риббентроп  и  Борман,   а   также   уцелевшие
военачальники  -  Дениц,  Кейтель,  Йодль  и  Кребс  -  и  новый   начальник
генерального штаба сухопутных войск. Он поздравил фюрера с днем рождения.
     Верховный главнокомандующий не был, как  обычно,  мрачен,  несмотря  на
сложившуюся обстановку. Он все еще верил, как он заявил за три дня до  этого
своим генералам, что на подступах к Берлину русские потерпят самое  жестокое
поражение из всех, какие они терпели до сих пор.  Однако  генералы  были  не
столь  глупы  и  на  военном  совещании,  состоявшемся   после   праздничной
церемонии, стали убеждать Гитлера покинуть Берлин и двинуться на юг.  "Через
день или два, -  объясняли  они,  -  русские  перережут  последний  на  этом
направлении коридор для отхода". Гитлер колебался. Он не сказал  ни  да,  ни
нет. Очевидно, он никак не мог осознать тот устрашающий  факт,  что  столица
третьего рейха вот-вот будет  захвачена  русскими,  армии  которых,  как  он
уверял много лет назад, "полностью уничтожены". В качестве уступки генералам
он согласился  сформировать  два  отдельных  командования  на  случай,  если
американцы и русские соединятся на  Эльбе.  Тогда  адмирал  Дениц  возглавит
северное командование, а Кессельринг  -  южное.  В  пригодности  кандидатуры
последнего на этот пост фюрер не был вполне уверен.
     В этот вечер началось массовое бегство из Берлина. Два самых доверенных
лица  и  испытанных  сподвижника  -  Гиммлер  и  Геринг  оказались  в  числе
покидавших столицу. Геринг  уходил  с  колонной  автомобилей  и  грузовиков,
доверху набитых трофеями и имуществом  из  его  сказочно  богатого  поместья
Каринхалле.  Каждый  из  этих  нацистов  старой  гвардии  покидал  Берлин  в
уверенности, что любимого фюрера скоро не станет и именно он придет  ему  на
смену.
     Им не довелось увидеть его снова, как, впрочем, и Риббентропу,  который
в тот же день, поздно вечером, поспешил в места более безопасные.
     Но Гитлер все еще не сдавался. На другой день после своего рождения  он
приказал генералу войск СС Феликсу Штейнеру нанести контрудар по  русским  в
районе южнее пригорода Берлина. Предполагалось бросить в  бой  всех  солдат,
каких только можно обнаружить в Берлине и его окрестностях, в том числе и из
наземных служб люфтваффе.
     "Каждый командир, который уклонится от выполнения приказа и не бросит в
бой свои войска, -  кричал  Гитлер  на  генерала  Кол-лера,  оставшегося  за
командующего ВВС, - поплатится жизнью в течение пяти часов. Вы лично головой
отвечаете за то, чтобы все до последнего солдата были брошены в бой".
     Весь этот день и  большую  часть  следующего  Гитлер  нетерпеливо  ждал
результатов контрудара Штейнера. Но не было предпринято даже попытки,  чтобы
провести его, поскольку существовал он лишь в воспаленном мозгу отчаявшегося
диктатора. Когда же до него наконец дошел смысл  происходящего,  разразилась
буря.
     22 апреля обозначился последний поворот на  пути  Гитлера  к  краху.  С
раннего утра до 3 часов пополудни,  как  и  предыдущий  день,  он  сидел  на
телефоне и пытался выяснить  на  различных  КП,  как  развивается  контрудар
Штейиера. Никто ничего не знал. Ни самолеты генерала Коллера,  ни  командиры
наземных частей обнаружить его не сумели, хотя  предположительно  он  должен
был наноситься в двух-трех километрах к югу от столицы. Даже Штейнера,  хотя
он-то существовал, невозможно было обнаружить, не говоря о его армии.
     Буря разразилась на дневном совещании, состоявшемся в 3 часа в  бункере
Разозленный Гитлер потребовал доклада о действиях Штейнера. Но ни у Кейтеля,
ни у Йодля, ни у кого другого сведений на этот счет  не  было.  У  генералов
имелись новости совсем  иного  свойства.  Отвод  войск  с  позиций  севернее
Берлина для поддержки Штейнера настолько ослабил там фронт, что это  привело
к прорыву русских, танки которых пересекли черту города.
     Для верховного главнокомандующего это оказалось слишком. Все оставшиеся
в живых свидетельствуют, что он полностью потерял контроль над собой. Так он
еще никогда не бесновался. "Это конец, - пронзительно  завизжал  он.  -  Все
меня покинули. Кругом измена, ложь,  продажность,  трусость.  Все,  кончено.
Прекрасно. Я остаюсь в Берлине. Я лично возьму на себя руководство  обороной
столицы третьего рейха. Остальные могут убираться  куда  хотят.  Здесь  я  и
встречу свой конец".
     Присутствовавшие запротестовали. Они говорили, что  еще  есть  надежда,
если фюрер  отступит  на  юг.  В  Чехословакии  сосредоточены  группа  армий
фельдмаршала Фердинанда Шернера и  значительные  силы  Кессельринга.  Дениц,
который выехал на северо-запад принять  командование  войсками,  и  Гиммлер,
который, как мы убедимся, по-прежнему вел собственную игру, звонили  фюреру,
убеждая его покинуть Берлин. Даже Риббентроп связался с ним  по  телефону  и
сообщил, что готов организовать  "дипломатический  переворот",  который  все
спасет. Но Гитлер уже никому из них не верил, даже "второму  Бисмарку",  как
однажды в  минуту  расположения  он,  не  подумав,  назвал  своего  министра
иностранных дел. Он сказал, что принял наконец решение. И,  чтобы  показать,
что это решение  бесповоротно,  он  вызвал  секретаря  и  в  их  присутствии
продиктовал заявление, которое следовало немедленно зачитать по радио. В нем
говорилось, что фюрер остается в Берлине и будет оборонять его до конца.
     Затем Гитлер послал за Геббельсом и пригласил  его  с  женой  и  шестью
детьми переехать в бункер из своего сильно пострадавшего от  бомбежек  дома,
расположенного на Вильгельмштрассе. Он был уверен, что по крайней мере  этот
фанатичный приверженец останется при нем вместе с  семьей  до  конца.  Потом
Гитлер  занялся  своими  бумагами,  отобрав  те,  которые,  на  его  взгляд,
следовало уничтожить, и передал одному из своих адъютантов -  Юлиусу  Шаубу,
который вынес их в сад и сжег.
     Наконец, вечером он вызвал  к  себе  Кейтеля  и  Йодля  и  приказал  им
двинуться на юг и взять на  себя  непосредственное  руководство  оставшимися
войсками. Оба генерала, находившиеся рядом с Гитлером  всю  войну,  оставили
довольно   красочное   описание   последнего   расставания    с    верховным
главнокомандующим. Кейтель, который ни разу  не  ослушался  приказа  фюрера,
даже когда  тот  повелевал  совершать  самые  подлые  военные  преступления,
промолчал. В отличие от  него  Йодль,  лакействовавший  в  меньшей  степени,
ответил. В глазах этого солдата, который, несмотря на фанатичную преданность
и верную службу фюреру, еще хранил  верность  военным  традициям,  верховный
главнокомандующий бросал  свои  войска,  перекладывая  в  момент  катастрофы
ответственность на них.
     "Вы не сможете руководить отсюда, - сказал Йодль. - Если рядом  с  вами
не будет штаба, как вы сможете вообще чем-либо управлять?"
     "Что ж, тогда Геринг  там  примет  руководство  на  себя",  -  возразил
Гитлер.
     Один из присутствовавших заметил, что ни один солдат не будет сражаться
за рейхсмаршала, и Гитлер прервал его: "Что вы  имеете  в  виду  под  словом
"сражаться"? Сколько осталось сражаться? Всего  ничего".  Даже  у  безумного
завоевателя спала наконец пелена с глаз.
     Или боги на мгновение ниспослали ему просветление в эти  последние  дни
его жизни, похожие на кошмар наяву.
     Вспышки неистовой ярости у фюрера 22 апреля и его  решение  остаться  в
Берлине не прошли  без  последствий.  Когда  Гиммлер,  который  находился  в
Хоэнлихене, северо-западнее Берлина, получил от  Германа  Фегелейна,  своего
офицера связи из штаба СС, отчет по телефону, он  воскликнул  в  присутствии
подчиненных: "В Берлине все с ума посходили. Что же мне делать?"  "Поезжайте
прямо в Берлин", - ответил один из главных  его  помощников  Готлиб  Бергер,
начальник штаба СС. Бергер был одним из  тех  простодушных  немцев,  которые
искренне верили в национал-социализм. Он и понятия не имел о  том,  что  его
досточтимый шеф Гиммлер, подстрекаемый Вальтером Шелленбергом, уже установил
контакт со  шведским  графом  Фольке  Бернадоттом  относительно  капитуляции
немецких армий на Западе. "Я еду в Берлин, - сказал Бергер Гиммлеру, - и ваш
долг состоит в том же".
     В тот же вечер Бергер, а не Гиммлер, отправился в Берлин, и поездка его
представляет интерес  благодаря  описанию,  оставленному  им  как  очевидцем
принятия Гитлером важнейшего решения. Когда Бергер прибыл в Берлин,  снаряды
русских уже рвались неподалеку от канцелярии. Вид Гитлера,  который  казался
"сломленным, конченым человеком",  потряс  его.  Бергер  осмелился  выразить
восхищение решением Гитлера остаться в Берлине. По  его  словам,  он  сказал
Гитлеру: "Невозможно покинуть народ после того, как он держался так долго  и
так верно". И снова эти слова привели фюрера в ярость.
     "Все это время, - позднее вспоминал Бергер,  -  фюрер  не  произнес  ни
слова. Затем он вдруг выкрикнул: "Все меня обманули!  Никто  не  сказал  мне
правды. Вооруженные силы лгали мне". И далее в том  же  духе  все  громче  и
громче. Затем лицо его сделалось фиолетово-багровым. Я подумал, что в  любой
момент у него может случиться удар".
     Бергер  был   также   главой   администрации   Гиммлера   по   вопросам
военнопленных, и после того,  как  фюрер  успокоился,  они  обсудили  судьбу
именитых английских, французских  и  американских  пленных,  а  также  таких
немцев, как Гальдер и Шахт, и бывшего австрийского канцлера Шушнига, которых
перемещали на юго-восток, чтобы не допустить освобождения  их  американцами,
продвигавшимися в глубь Германии. В эту ночь Бергеру предстояло  вылететь  в
Баварию и заняться их судьбой. Собеседники обсудили, кроме того, сообщения о
сепаратистских выступлениях в Австрии и Баварии. Мысль  о  том,  что  в  его
родной Австрии и на его второй родине - Баварии может вспыхнуть мятеж, вновь
вызвала у Гитлера конвульсии.
     "У него тряслась  рука,  нога  и  голова,  и  он,  по  словам  Бергера,
продолжал повторять: "Расстрелять их всех! Расстрелять их всех!"
     Означал ли этот приказ расстрелять всех сепаратистов или всех  именитых
пленных, а может, и тех и других, Бергеру  было  неясно.  И  этот  недалекий
человек, очевидно, решил расстрелять всех подряд.

       Попытки Геринга и Гиммлера взять власть в свои руки

     Генерал Коллер воздержался от участия в совещании у Гитлера 22  апреля.
На нем лежала ответственность за люфтваффе,  и,  как  отмечает  он  в  своем
дневнике, он бы не вынес, если бы его  оскорбляли  целый  день.  Его  офицер
связи в бункере генерал  Эккард  Кристиан  позвонил  ему  в  6.15  вечера  и
прерывающимся голосом едва слышно произнес: "Здесь  происходят  исторические
события, решающие для исхода войны". Часа два спустя Кристиан прибыл в  штаб
ВВС в  Вильдпарк-Вердер,  расположенный  на  окраине  Берлина,  чтобы  лично
доложить обо всем Коллеру.
     "Фюрер сломлен!" -  задыхаясь  произнес  Кристиан,  убежденный  нацист,
женатый на одной из секретарш Гитлера. Разобрать что-либо помимо  того,  что
фюрер  решил  встретить  свой  конец  в  Берлине  и  сжигает  бумаги,   было
невозможно. Поэтому начальник штаба люфтваффе, несмотря на сильную бомбежку,
которую только что начали англичане, срочно вылетел в ставку.  Он  собирался
разыскать Йодля и выяснить, что же произошло в тот день в бункере.
     Йодля он нашел в Крампнице, расположенном между Берлином  и  Потсдамом,
где лишившееся фюрера верховное командование организовало временную  ставку.
Тот поведал своему другу из ВВС всю печальную историю от начала до конца. По
секрету он сообщил также то, о чем еще никто не говорил Коллеру и что должно
было привести к развязке в ближайшие страшные дни.
     "Когда дело доходит до переговоров (о мире), - сказал однажды Кейтелю и
Йодлю фюрер, - Геринг больше подходит,  чем  я.  У  Геринга  это  получается
намного лучше, он умеет гораздо быстрее поладить с другой стороной".  Теперь
Йодль повторил это Коллеру. Генерал ВВС понял, что  его  долг  -  немедленно
лететь к  Герингу.  Объяснять  сложившуюся  обстановку  в  радиограмме  было
затруднительно, да и опасно, учитывая, что противник прослушивал эфир.  Если
Герингу, которого Гитлер еще несколько лет назад официально  назначил  своим
преемником, предстоит вступить в переговоры о мире,  как  предлагает  фюрер,
следовательно, нельзя терять ни минуты. Йодль с этим согласился. В 3.20 ночи
23 апреля Коллер поднялся в воздух на истребителе, который сразу  взял  курс
на Мюнхен.
     Днем он  прибыл  в  Оберзальцберг  и  доставил  известие  рейхсмаршалу.
Геринг, который, мягко говоря, давно с  нетерпением  ждал  того  дня,  когда
сменит Гитлера, проявил тем не менее  большую  осмотрительность,  чем  можно
было ожидать. Он не хотел стать жертвой своего смертельного врага - Бормана.
Предосторожность, как оказалось, была вполне оправданной. Он  даже  вспотел,
решая вставшую перед ним  дилемму.  "Если  я  начну  сейчас  действовать,  -
говорил он своим советникам, - меня могут заклеймить как предателя. Если  же
я буду бездействовать, меня обвинят в том, что я ничего не предпринял в  час
испытания".
     Геринг послал за Гансом  Ламмерсом,  статс-секретарем  рейхсканцелярии,
который  находился  в  Берхтесгадене,  чтобы  получить  у  него  юридическую
консультацию, а также достал из своего сейфа копию декрета фюрера от 29 июня
1941 года. Декрет определял все  четко.  Он  предусматривал,  что  в  случае
смерти  Гитлера  его  преемником  становится  Геринг.  В  случае   временной
неспособности Гитлера руководить государством Геринг  действует  в  качестве
его заместителя. Все согласились с тем, что, оставшись погибать  в  Берлине,
лишенный  в  свои  последние  часы   возможности   руководить   военными   и
государственными делами, Гитлер неспособен выполнять  эти  функции,  поэтому
долг Геринга согласно декрету - взять власть в свои руки.
     Тем не менее рейхсмаршал очень тщательно составил текст телеграммы.  Он
хотел быть твердо уверенным, что власть действительно передается ему.

     Мой фюрер!

     Ввиду вашего решения оставаться в  крепости  Берлин,  согласны  ли  Вы,
чтобы я немедленно принял  на  себя  общее  руководство  рейхом  при  полной
свободе действий в стране и за ее пределами в качестве Вашего заместителя  в
соответствии с Вашим декретом от 29 июня 1941 года? Если до 10 часов  вечера
сегодня не последует ответа, я буду считать само собой разумеющимся, что  Вы
утратили свободу действий и что возникли условия вступления  в  силу  Вашего
декрета. Я также буду действовать в высших интересах нашей страны  и  нашего
народа. Вы знаете, какие чувства я питаю к Вам в этот тяжкий час моей жизни.
У меня нет слов, чтобы выразить это. Да защитит Вас всевышний и  направит  к
нам сюда как можно скорее, несмотря ни на что.
     Верный Вам
     Герман Геринг.

     В этот же вечер за несколько сот миль отсюда Генрих Гиммлер  встречался
с  графом  Бернадоттом  в  шведском  консульстве  в  Любеке   на   побережье
Балтийского моря. "Верный Генрих", как часто  приветливо  обращался  к  нему
Гитлер, не просил власти в качестве преемника. Он уже взял ее в свои руки.
     "Великая жизнь фюрера, - сообщил  он  шведскому  графу,  -  близится  к
концу. Через день или два Гитлер умрет". Затем Гиммлер  попросил  Бернадотта
немедленно   сообщить   генералу   Эйзенхауэру   о    готовности    Германии
капитулировать на Западе. На Востоке, добавил он, война  будет  продолжаться
до тех пор, пока западные державы сами  не  откроют  фронт  против  русских.
Такова  была  наивность,  или  глупость,  или  то  и  другое  вместе,  этого
эсэсовского вершителя судеб, который в данный  момент,  добивался  для  себя
диктаторских полномочий в третьем рейхе. Когда Бернадотт  попросил  Гиммлера
письменно изложить свое предложение сдаться, письмо было спешно  составлено.
Делалось это при свечах, поскольку налеты английской авиации  в  этот  вечер
лишили Любек электрического освещения и вынудили совещавшихся  спуститься  в
подвал. Гиммлер подписал письмо.
     Но  и  Геринг  и  Гиммлер  действовали,  как  они  это  б