из Индии, он написал письма Гитлеру, Герингу и Риббентропу - в столь
сложный момент никто из лидеров оппозиции не шел дальше того,  чтобы  писать
письма и меморандумы, - но, к его  величайшему  удивлению,  ни  от  кого  не
получил ответа. Тогда он решил поехать в Цоссен, расположенный в  нескольких
милях к юго-востоку от  Берлина,  где  находилась  штаб-квартира  верховного
командования сухопутных войск,  задействованных  для  нападения  на  Польшу,
чтобы встретиться с генералом Браухичем лично. И что же он собирался сказать
генералу? Выступая в  Нюрнберге,  Шахт  уверял,  будто  намеревался  сказать
командующему  сухопутными  войсками,  что  по  конституции  Германия   может
вступить в войну только с одобрения рейхстага и что генерал обязан выполнять
клятву, данную конституции.
     Увы! Доктор Шахт так и не встретился с Браухичем.  Канарис  предупредил
Шахта, что, если тот приедет в Цоссен, командующий, "вероятно, прикажет  его
немедленно арестовать", - такая перспектива не прельщала бывшего приспешника
Гитлера. Но о настоящей причине, по  которой  Шахт  не  совершил  поездки  в
Цоссен со своей нелепой миссией (для Гитлера было бы просто детской  забавой
заставить  бесхребетный  рейхстаг  одобрить  войну,  если  бы   он   захотел
связываться с формальностями), рассказал Гизевиус, выступая  в  Нюрнберге  в
защиту Шахта. Выходит, что Шахт действительно собирался поехать в Цоссен  25
августа, но не поехал, узнав, что Гитлер отменил нападение,  планировавшееся
на следующий день. Через три дня, согласно показаниям Гизевиуса, Шахт  снова
собрался в Цоссен, но Канарис  предупредил  его,  что  уже  слишком  поздно.
Нельзя сказать, что от заговорщиков, как говорится, "поезд ушел", - они и не
пытались на этот поезд успеть и даже не были на вокзале.
     Такими же бесполезными, как протесты кучки антинацистов, были и попытки
руководителей нейтральных стран обратиться к  Гитлеру  с  призывом  избежать
войны. 24 августа президент Рузвельт направил  срочные  послания  Гитлеру  и
президенту Польши, призывая их решить разногласия,  не  прибегая  к  оружию.
Президент Мосьцицкий в веском ответе, который он послал на  следующий  день,
напоминал Рузвельту, что Германия,  а  не  Польша  "выдвигает  требования  и
требует уступок", тем не менее Польша готова  решить  вопросы  путем  прямых
переговоров или путем примирения, как призвал американский президент. Гитлер
на послание не ответил (президент напомнил, что  он  не  ответил  и  на  его
апрельское послание), и на следующий день, 25 августа, Рузвельт направил ему
еще одну телеграмму, в которой сообщал о миролюбивом  ответе  Мосьцицкого  и
призывал  "согласиться  с  мирными   мерами   урегулирования,   на   которые
правительство Польши согласно".
     Второе послание также осталось без  ответа,  хотя  вечером  26  августа
Вайцзекер вызвал американского поверенного  в  делах  в  Берлине  Александра
Кэрка и просил его передать президенту, что фюрер обе телеграммы  получил  и
передал их "в руки министра иностранных дел на рассмотрение правительства".
     24 августа папа римский выступил по радио с призывом к миру:
     "Во имя крови Христовой... сильные да услышат нас и не  станут  слабыми
из-за  несправедливости...  Пусть  захотят  они,  чтобы  сила  их  не  стала
разрушающей". Во второй половине дня 31 августа  папа  римский  послал  ноты
одинакового  содержания  правительствам  Германии,  Польши,  Италии  и  двух
западных держав, "умоляя во имя  господа  правительства  Польши  и  Германии
избежать инцидента", прося английское и французское правительства поддержать
его. При этом он добавлял: "Папа не теряет надежды на  то,  что  переговоры,
которые сейчас ведутся, приведут к мирному решению".
     Его святейшество, как почти  весь  остальной  мир,  не  осознавал,  что
"ведущиеся переговоры" - это пропагандистский трюк  Гитлера  для  оправдания
агрессии. На самом деле, как мы расскажем далее, в последний мирный вечер не
велось вообще никаких переговоров.
     За несколько дней  до  этого,  23  августа,  король  Бельгии  от  имени
правителей ряда государств (Бельгии, Нидерландов, Люксембурга,  Финляндии  и
трех Скандинавских стран) также выступил  по  радио  с  обращением,  призвав
"людей, от которых зависит ход событий, вынести их проблемы и  претензии  на
открытые переговоры". 28  августа  король  Бельгии  и  королева  Нидерландов
совместно предложили свои услуги "в надежде предотвратить войну".
     Как бы ни были благородны по форме и по содержанию эти призывы, сегодня
они кажутся просто нереальными. Можно подумать,  что  президент  Соединенных
Штатов, папа римский и правители маленьких европейских государств жили не на
той же планете, что и жители третьего рейха, и  о  том,  что  происходило  в
Берлине, знали не больше, чем о том,  что  происходит  на  Марсе.  За  такое
незнание образа мыслей  Гитлера,  его  характера,  его  целей,  за  незнание
немцев, которые, за редким исключением, готовы были  идти  за  фюрером  куда
угодно, невзирая на мораль, этику, честь, христианскую гуманность, - за  все
это людям,  которые  шли  за  Рузвельтом  и  монархами  Бельгии,  Голландии,
Люксембурга, Норвегии и Дании, вскоре пришлось заплатить дорогой ценой.
     Те из нас, кто находился в Берлине в те  последние  предвоенные  дни  и
передавал миру новости  из  Германии,  мало  что  знали  о  происходящем  на
Вильгельмштрассе, где располагались канцелярия  и  министерство  иностранных
дел, или на Бендлерштрассе, где располагались  военные  ведомства.  Мы,  как
могли,  старались  фиксировать  все  поспешные  посещения  Вильгельмштрассе.
Ежедневно нам приходилось фильтровать кучу сплетен  и  слухов.  Мы  замечали
перемену  в  настроениях  людей  на  улицах,   государственных   чиновников,
партийных лидеров, дипломатов и военных из  числа  наших  знакомых.  Но  что
сказали друг другу посол Гендерсон и Гитлер во время их, как всегда,  бурной
встречи, о чем переписывались Гитлер и Чемберлен, Гитлер и Муссолини, Гитлер
и Сталин, о чем говорили Риббентроп и Молотов, Риббентроп  и  Чиано,  каково
было содержание секретных депеш, которые растерянные дипломаты направляли  в
свои министерства иностранных дел, что планировали генералы - обо всем  этом
ни мы, ни широкая общественность тогда не знали абсолютно ничего.
     Существовали,  конечно,  вещи,  о  которых  мы  и  общественность  были
осведомлены. Нацистско-советский пакт превозносился  в  Германии  до  небес,
хотя о секретном протоколе, по которому была  поделена  Польша  и  Восточная
Европа, стало известно только после войны. Мы знали, что до подписания пакта
Гендерсон  летал  в  Берхтесгаден,  чтобы  еще  раз  сказать  Гитлеру,   что
подписание пакта не повлияет на гарантии, данные Англией  Польше.  Когда  же
наступила последняя  неделя  августа,  мы  в  Берлине  понимали,  что  война
неизбежна, если не последует еще один Мюнхен, и что начнется она в ближайшие
дни. К 25 августа из Берлина исчезли последние англичане  и  французы.  Было
отменено нацистское сборище в Танненберге, назначенное  на  27  августа,  на
котором должен был выступать Гитлер, как раньше был отменен ежегодный  съезд
партии в Нюрнберге, который Гитлер провозглашал "съездом мира". Сборище было
перенесено на первую неделю сентября. 27 августа правительство объявило, что
со следующего дня вводятся карточки на продовольствие, мыло, обувь, ткани  и
уголь. Я помню, что это объявление, сделанное среди прочих, ясно дало понять
немцам, что грядет война, и по этому поводу они довольно громко возмущались.
В понедельник 28 августа берлинцы могли  видеть  на  улицах  колонны  войск,
двигавшихся  на  восток.  Переправлялись  они   на   грузовиках   и   других
транспортных средствах, которые удалось наскрести.
     Это тоже заставляло прохожих задуматься над тем, что их ждет. В субботу
и  воскресенье,  помнится,  было  сухо  и  солнечно.  Берлинцы,   не   очень
обеспокоенные тем, близится война или нет, отправились в пригород, на  озера
и в леса. Вернувшись в  воскресенье  вечером,  из  сообщений  по  радио  они
узнали, что в канцелярии состоялась секретная встреча с членами рейхстага. В
коммюнике ДНВ говорилось, что  "фюрер  подчеркнул  серьезность  ситуации"  -
первое коммюнике, в котором Гитлер напомнил  немецкому  народу,  что  настал
серьезный момент. О подробностях встречи не сообщалось. Никто, кроме  членов
рейхстага и окружения Гитлера, не знал, в каком настроении  пребывал  в  тот
день немецкий диктатор. В дневнике  Гальдера  -  значительно  позже  -  была
обнаружена запись, датированная 28 августа,  сделанная  со  слов  полковника
Остера из абвера:
     "...Совещание в  17.  30  в  имперской  канцелярии...  Положение  очень
серьезное. Фюрер исполнен желания так или  иначе  решить  восточный  вопрос.
Минимальные требования: возвращение Данцига,  решение  вопроса  о  коридоре.
Максимальные - "в зависимости от складывающейся военной обстановки".
     Если  минимальные  требования  не  будут  удовлетворены,  тогда  война.
Жестокая! Он (Гитлер) сам будет в первых рядах. Поведение дуче послужит  нам
на пользу. Война  очень  тяжелая,  возможно  безнадежная.  "Пока  я  жив,  о
капитуляции не будет и речи".
     Пакт с Советским Союзом неправильно понят партией. Это пакт с  сатаной,
чтобы изгнать дьявола... В конце речи -  "аплодисменты  по  приказу,  однако
жидкие".
     Внешний вид: крайне изнурен, голос хриплый, рассеян. Больше не  выходит
из рук своих эсэсовских советников".
     В Берлине иностранный  наблюдатель  мог  заметить,  как  пресса,  умело
руководимая Геббельсом, обманывала легковерную немецкую публику.  Все  шесть
лет нацистской "унификации" ежедневных газет,  что  само  по  себе  означало
полное уничтожение свободной прессы, немцы совершенно не знали правды о том,
что происходит в мире. Одно время можно было достать швейцарские  газеты  на
немецком  языке,  в  которых  давалась  объективная  оценка  событий.  Но  в
последние годы их продажа в  рейхе  была  запрещена  или  продавалось  всего
несколько экземпляров. Немцы, читавшие по-английски или по-французски, могли
время от времени получать лондонские или парижские журналы, но их  поступало
так мало, что они оставались доступны лишь горстке людей.
     "В каком изолированном мире живут немцы, - записал я в  своем  дневнике
10 августа 1939 года, - об этом напоминают вчерашние и сегодняшние  газеты".
Я возвращался в Германию после короткого отпуска, проведенного в Вашингтоне,
Нью-Йорке и Париже. Добираясь из Швейцарии поездом, я два  дня  назад  купил
стопку берлинских и рейнских газет. Они быстро вернули меня в  мир  нацизма,
настолько непохожий на тот, который я только что покинул, что  казалось,  он
находится на другой планете. 19 августа, прибыв в Берлин я записал:
     "В то время как весь мир считает, что Германия вот-вот  нарушит  мирное
спокойствие, что Германия не сегодня завтра нападет на  Польшу...  здесь,  в
Германии, местные газеты рисуют прямо  противоположную  картину...  Вот  что
пишут нацистские газеты: это Польша подрывает мир в Европе; Польша  угрожает
Германии вооруженным вторжением...
     "Берегись, Польша!"  -  предупреждает  "Берлинер  цайтунг".  Или  такой
заголовок в "Дер  фюрер",  ежедневной  газете  Карлсруэ,  которую  я  купил,
путешествуя в поезде: "Варшава угрожает сбросить бомбы на Данциг -  польская
архиглупость".
     Вы можете спросить: вероятно, немцы не верят этой лжи? Тогда поговорите
с ними. Многие верят".
     К субботе 26 августа,  дню,  на  который  Гитлером  первоначально  было
назначено нападение на Польшу, газетная кампания, организованная Геббельсом,
достигла апогея. Я переписал в дневник некоторые заголовки:
     "Берлинер цайтунг":  "Полный  хаос  в  Польше!  Немецкие  семьи  бегут.
Польские солдаты подошли вплотную к границе Германии!"
     "12-ур блатт": "Игра с огнем зашла слишком  далеко.  Поляки  обстреляли
три немецких пассажирских самолета. В коридоре фермы  многих  немцев  объяты
пламенем!"
     В полночь, по дороге в Дом  радиовещания,  я  купил  воскресный  выпуск
"Фелькишер беобахтер" (за  27  августа).  Во  всю  первую  полосу  огромными
буквами было набрано: "ВСЯ ПОЛЬША В ВОЕННОЙ ЛИХОРАДКЕ!  МОБИЛИЗОВАНО  1  500
000 ЧЕЛОВЕК! БЕСПЕРЕБОЙНО СЛЕДУЮТ В СТОРОНУ ГРАНИЦЫ ТРАНСПОРТЫ  С  ВОЙСКАМИ!
ХАОС В ВЕРХНЕЙ СИЛЕЗИИ!"
     Конечно, о мобилизации в Германии  не  говорилось  ни  слова,  хотя  мы
знали, что германские войска были отмобилизованы уже две недели назад.

       Последние шесть дней мира

     Письмо Муссолини, полученное Гитлером вечером 25 августа, подействовало
на него словно холодный душ, а узнав, что англо-польский союз  подписан,  он
вынужден был отложить нападение на Польшу. Тогда он отправил  дуче  короткое
письмо, в котором спрашивал, какие военные припасы и сырье нужны и  в  какое
время, чтобы Италия смогла "вступить в крупный европейский конфликт". Письмо
было продиктовано Риббентропом германскому послу в Риме в 19.40  и  передано
итальянскому диктатору в 21.30.
     На следующее утро Муссолини встретился в  Риме  с  командующими  видами
вооруженных сил, чтобы составить список минимальных поставок материалов  для
войны, рассчитанной на год. По словам Чиано,  который  помогал  этот  список
составлять, "он мог  бы  убить  быка,  если  бы  бык  умел  читать".  В  нем
фигурировали семь миллионов тонн  нефти,  шесть  миллионов  тонн  угля,  два
миллиона тонн стали, миллион  тонн  леса.  Список  оказался  очень  длинным.
Завершали его 600 тонн молибдена, 400 тонн титана, 20 тонн  циркония.  Кроме
того, Муссолини требовал 150 зенитных батарей, чтобы защитить индустриальные
районы  на  севере  страны,  находившиеся  в  нескольких  минутах  лета   от
французских баз, -  обстоятельство,  о  котором  дуче  напоминал  Гитлеру  в
письме. Это  послание  Чиано  продиктовал  в  Берлин  Аттолико  26  августа,
пополудни, после чего оно было немедленно передано Гитлеру.
     Послание являлось не просто  списком  материалов,  в  которых  нуждался
Муссолини. Фашистский лидер совершенно определенно вознамерился  отвертеться
от обязательств перед третьим рейхом. Фюрер, прочитав его письмо, перестал в
этом сомневаться.
     "Фюрер! - писал Муссолини своему другу. - Я не  посылал  бы  Вам  этого
списка или он был бы короче и цифры в нем были бы не столь велики, если бы я
заранее знал о сроках и имел бы время для накопления  запасов  материалов  и
ускорения темпов автократии.
     Считаю своим долгом заявить Вам, что, пока я не буду уверен в том,  что
получу все эти материалы, те  жертвы,  принести  которые  я  буду  призывать
итальянский народ... окажутся напрасными и могут скомпрометировать Ваше дело
и мое тоже".
     Посол Аттолико, не будучи сторонником войны  и  выступая  против  союза
Италии с Германией в случае ее начала, вручая письмо Гитлеру, по собственной
инициативе  подчеркнул:  решающее  условие   {Это   еще   больше   усугубило
неудовольствие Берлина и замешательство Рима, и ситуацию пришлось  улаживать
Чиано. Аттолико позднее рассказывал ему, что сделал это намеренно  (то  есть
потребовал доставки перечисленных материалов до  начала  военных  действий),
чтобы "убить в немцах желание  удовлетворять  наши  просьбы".  Доставить  13
миллионов тонн грузов за несколько дней  было,  естественно,  невозможно,  и
Муссолини извинился перед послом Макензеном за "недоразумение", заметив  при
этом, что даже сам господь бог не смог бы перевезти такое количество  грузов
за несколько дней и что ему никогда не приходила в  голову  такая  абсурдная
просьба. - Прим. авт.} - "все эти материалы должны быть в Италии  до  начала
военных действий".
     Муссолини все еще надеялся на очередной Мюнхен. Он сделал добавление  к
письму: если фюрер считает, что есть  "хоть  какая-то  возможность  добиться
решения вопроса политическими  средствами",  то  он,  как  и  раньше,  готов
оказать своему немецкому соратнику  активную  помощь.  Несмотря  на  близкие
отношения, несмотря на Стальной пакт, несмотря на  многочисленные  публичные
выражения солидарности, Гитлер даже в преддверии войны не открывал Муссолини
своей истинной цели - уничтожение Польши. Муссолини об этом не знал.  Только
под вечер 26 августа этот пробел был наконец ликвидирован.
     26-го  же  августа,  три  часа  спустя,   Гитлер   отправил   Муссолини
пространный ответ. Риббентроп продиктовал его по телефону в  15.08  послу  в
Риме Макензену, который доставил письмо дуче сразу после 17.00. В  то  время
как некоторые из потребностей Италии, например в угле и  стали,  могут  быть
удовлетворены   полностью,   писал   Гитлер,   многие   другие    требования
удовлетворены быть не могут. В любом случае  требование  Аттолико  доставить
материалы до начала военных действий выполнить невозможно.
     Здесь Гитлер открыл наконец другу и союзнику свои ближайшие цели:
     "Поскольку ни Франция,  ни  Англия  не  смогут  добиться  значительного
успеха на  Западе,  Германия  в  результате  договоренности,  достигнутой  с
Россией, после разгрома Польши сможет высвободить свои силы на Востоке...  Я
полон решимости  покончить  с  восточным  вопросом,  даже  рискуя  пойти  на
осложнения на Западе.
     Дуче, я вхожу  в  Ваше  положение.  Я  бы  только  просил  Вас  сковать
англо-французские  силы  активной  пропагандой  и  военными  демонстрациями,
которые Вы мне уже предлагали".
     Это первое документальное подтверждение,  что  спустя  двадцать  четыре
часа после отмены Гитлером приказа о наступлении на Польшу  он  вновь  обрел
решимость и собирался претворить в жизнь свои планы, даже "рискуя" ввязаться
в войну с Западом.
     В тот же вечер Муссолини  предпринял  своего  рода  попытку  остановить
Гитлера. Он снова написал ему, а Чиано снова звонил  по  телефону  Аттолико.
Послание дуче поступило в рейхсканцелярию около 19.00.
     "Я полагаю, что  то  недоразумение,  причиной  которого  невольно  стал
Аттолико, уже разъяснилось...  То,  о  чем  я  Вас  просил,  кроме  зенитных
батарей, должно быть  доставлено  в  течение  двенадцати  месяцев.  Но  даже
несмотря на то, что  недоразумение  разъяснилось,  очевидно,  что  вы  не  в
состоянии прикрыть те бреши, которые сделала в вооружении итальянской  армии
война в Испании и Эфиопии.
     В таком случае я поступлю так, как Вы советуете,  по  крайней  мере  на
начальной стадии конфликта,  то  есть  буду  сдерживать  как  можно  большее
количество англо-французских сил, как делаю это сейчас, и максимально ускорю
при этом военные приготовления".
     Удрученный дуче - удрученный тем, что в столь сложный момент предстал в
довольно жалком  виде,  -  все  еще  надеялся  изыскать  возможность  нового
Мюнхена.
     "Я хотел бы подчеркнуть еще раз, отнюдь не из пацифистских соображений,
чуждых моему характеру,  но  исходя  из  интересов  наших  народов  и  наших
режимов,  что  полагаю:  существует  и  возможность  политического   решения
вопроса, которое принесет Германии удовлетворение моральное и материальное".
     Как явствует из этих записей, итальянский диктатор жаждал мира,  потому
что не был готов к войне. Его смущала отведенная ему роль. "Предоставляю Вам
догадываться, - писал  он  в  письме  за  26  августа,  -  о  моем  душевном
состоянии, когда силы, над которыми я не властен, не позволяют мне  проявить
подлинную солидарность с Вами в момент решительных действий".
     Чиано после этого напряженного дня записал в своем дневнике, что  "дуче
совершенно рехнулся. Его воинственный дух и чувство чести вели его к  войне.
Теперь  и  здравый  смысл  заставляет  его  остановиться.  Это   очень   его
угнетает... Ему пришлось столкнуться с  горькой  правдой.  А  это  для  дуче
большой удар".
     После  столь  интенсивного  обмена   посланиями   Гитлер   окончательно
убедился, что Муссолини его покинул. Поздно ночью он  продиктовал  еще  одно
послание своему партнеру по оси. Оно было отправлено по телеграфу из Берлина
в 00.10 27