рмировали  (его)  об  опасности,  грозящей
им".
     Односторонняя гарантия,  данная  Англией  Польше  31  марта,  вероятно,
помогла Сталину убедиться в том, что Англия  предпочитает  союз  с  поляками
союзу с Россией и  что  Чемберлен,  как  и  в  случае  с  Мюнхеном,  намерен
отстранять Советский Союз от решения европейских проблем.
     В сложившейся ситуации немцы и итальянцы  увидели  для  себя  некоторые
перспективы. Геринг,  к  этому  времени  оказывавший  серьезное  влияние  на
Гитлера в вопросах внешней политики, 16 апреля встретился в Риме с Муссолини
и обратил внимание дуче на речь Сталина на съезде  коммунистической  партии.
Особенно сильное  впечатление  произвело  на  маршала  заявление  советского
диктатора, что "русские  не  позволят  делать  из  себя  пушечное  мясо  для
капиталистических государств".  Он  сказал,  что  поинтересуется  у  фюрера,
нельзя ли осторожно  выяснить  перспективы  сближения  с  Россией.  Согласно
немецкому меморандуму, дуче приветствовал сближение между государствами  оси
и Советским Союзом. Он также уловил, что в  Москве  происходят  перемены,  и
полагал, что сближение может быть осуществлено "сравнительно легко".
     "Нашей задачей, - говорил Муссолини, -  будет  убедить  Россию  холодно
отреагировать на проводимую Англией политику  окружения,  что  соответствует
высказываниям Сталина в его  речи...  Более  того,  в  своей  идеологической
борьбе против плутократии и капитализма державы оси в некотором  роде  имеют
общие с русским режимом цели".
     Это был радикальный поворот в политике держав  оси.  Чемберлен  был  бы
крайне удивлен, узнав об этом. Удивило бы это, вероятно, и Литвинова.
     16 апреля, в тот  самый  день,  когда  Геринг  беседовал  с  Муссолини,
советский Народный комиссар  иностранных  дел  принял  английского  посла  в
Москве и выступил с официальным предложением заключить трехсторонний договор
о взаимопомощи между Англией,  Францией  и  Советским  Союзом.  Предлагалось
подписать военную конвенцию трех государств, к  которой  могла  при  желании
присоединиться Польша. Подписавшиеся должны были гарантировать  безопасность
всех государств Центральной и Восточной Европы, которые считают, что для них
существует угроза со стороны нацистской Германии. Это была последняя попытка
Литвинова организовать союз, направленный против  третьего  рейха.  Народный
комиссар по иностранным  делам  поставил  на  карту  свою  карьеру,  пытаясь
остановить Гитлера коллективными мерами;  он  полагал,  что  ему  наконец-то
удастся объединить для этой цели демократические  страны  Запада  и  Россию.
Черчилль в своей речи от 4 мая, сожалея, что предложения России до  сих  пор
не приняты в Лондоне, сказал,  что  "невозможно  создать  на  Востоке  фронт
против нацистской агрессии без активной помощи со стороны России".  Ни  одно
другое государство Восточной Европы - и уж, конечно, ни Польша - не обладало
достаточными  силами,  чтобы  держать  фронт  в  этом  регионе.  И  все-таки
предложения русских повергли Лондон и Париж в ужас.
     Но еще до того, как они были отвергнуты, Сталин сделал серьезный шаг  в
ином направлении.
     17 апреля, на следующий день после того, как Литвинов выступил со своим
далеко идущим предложением, советский посол в Берлине нанес визит Вайцзекеру
в министерстве иностранных дел. Как записал статс-секретарь, это был  первый
визит Мерекалова за все время пребывания на занимаемом посту.  После  обмена
общими фразами о германо-русских экономических отношениях  посол  перешел  к
вопросам  политики  и  напрямую  спросил  Вайцзекера,  что   он   думает   о
русско-германских отношениях. Посол говорил приблизительно следующее:
     "Русская  политика  всегда  следовала  прямым  курсом.   Идеологические
разногласия мало повлияли на отношения между Россией и  Италией,  не  должны
они повлиять и на отношения с Германией.
     Россия не воспользовалась существующими  трениями  между  государствами
Запада и Германией и не намерена ими воспользоваться, поэтому нет причин, по
которым между нашими странами не могли бы существовать нормальные отношения.
А нормальные отношения всегда могут улучшиться".
     К этому, очевидно, и клонил Мерекалов, на этом он  и  закончил  беседу,
добавив, что через пару дней собирается в Москву.
     В столице России, куда вернулся посол,  что-то  затевалось.  Выяснилось
это 3 мая, когда на последних страницах советских газет в разделе  "Новости"
появилось короткое сообщение о том, что  Литвинов  освобожден  от  должности
Народного комиссара иностранных дел по  собственной  просьбе,  а  его  место
занял Председатель Совета Народных Комиссаров Вячеслав Молотов.
     Немецкий поверенный в делах на следующий день докладывал в Берлин:
     "Внезапная замена вызвала здесь крайнее удивление, так как Литвинов вел
переговоры с английской  делегацией  и  на  параде  1  мая  стоял  рядом  со
Сталиным...
     Поскольку Литвинов принимал посла Британии 2 мая и был на параде, о чем
сообщалось вчера в  прессе,  причиной  его  отставки  могло  явиться  только
внезапное решение Сталина... На последнем съезде  партии  Сталин  говорил  о
том, что Советский Союз не должен оказаться втянутым в конфликт.  Молотов  -
не еврей, известен как "один из самых близких друзей и соратников"  Сталина.
Его назначение должно, вероятно, служить  гарантией,  что  внешняя  политика
будет проводиться строго по предначертаниям Сталина".
     Значение  внезапной  отставки  Литвинова   было   понятно   всем.   Она
свидетельствовала о крутом повороте в советской внешней  политике.  Литвинов
ратовал за коллективную безопасность, за укрепление Лиги Наций, искал способ
обезопасить  Россию  от  агрессии  со  стороны  нацистской  Германии   путем
заключения военного союза с Англией  и  Францией.  Колебания  Чемберлена  по
поводу такого союза оказались роковыми для Народного  комиссара  иностранных
дел. По мнению  Сталина,  -  а  это  было  единственное  мнение,  с  которым
считались в Москве, - политика, проводимая  Литвиновым,  провалилась.  Более
того, над Советским Союзом нависла угроза  войны  с  Германией  -  войны,  в
которой страны Запада, возможно, и не захотят принять участия. Сталин пришел
к выводу, что настало время поменять политический курс. Если Чемберлен сумел
умиротворить Гитлера, то почему этого не сможет  сделать  русский  диктатор?
Тот факт, что еврей Литвинов был заменен не евреем Молотовым  (это  особенно
подчеркивалось в докладе, направленном  в  Берлин),  должен  был  произвести
определенное впечатление в нацистских кругах.
     Чтобы удостовериться в том, что немцы  оценили  значение  этой  замены,
советский поверенный в делах Георгий Астахов поднял этот вопрос в  беседе  с
доктором Юлиусом Шнурре, экспертом министерства иностранных дел Германии  по
вопросам экономики Восточной Европы.
     "Астахов коснулся вопроса об отставке Литвинова, - докладывал Шнурре, -
надеясь выяснить, повлияет ли смена министров на наше отношение к Советскому
Союзу.  Он  подчеркивал  значение  личности   Молотова,   который   не   был
специалистом в области внешней политики, но а будущем несомненно  сыграет  в
ней большую роль".
     Поверенный в делах предложил немцам  возобновить  торговые  переговоры,
прерванные в феврале.
     На  советские  предложения  о  военном  союзе,  сделанные  16   апреля,
английское правительство ответило только 8 мая. Предложения были  фактически
отклонены. Это  укрепило  Москву  в  подозрениях,  что  Чемберлен  не  хочет
заключать военный пакт с Россией с целью воспрепятствовать захвату  Гитлером
Польши.
     Неудивительно, что русские в связи с этим предприняли попытки сближения
с Германией. 17 мая  Астахов  опять  встретился  со  Шнурре  в  министерстве
иностранных дел. Обсудив  торговые  проблемы,  собеседники  затронули  более
широкий круг вопросов.
     "Астахов сказал,  -  докладывал  Шнурре,  -  что  во  внешней  политике
Германии и Советского Союза противоречий нет, а следовательно, нет и  повода
для вражды между нашими странами. Действительно, в Советском  Союзе  ощущают
угрозу со стороны Германии, однако эти ощущения могут несомненно  исчезнуть,
как и недоверие Москвы... В ответ  на  мой  случайно  оброненный  вопрос  он
прокомментировал ход англо-советских переговоров, сказав,  что  в  ситуации,
сложившейся к настоящему "моменту, результат, к которому  стремится  Англия,
вряд ли достижим".
     Через три дня, 20 мая, посол Шуленбург имел  в  Москве  продолжительную
беседу с  Молотовым.  Новый  комиссар  по  иностранным  делам  был  настроен
необычайно  дружелюбно  и  сообщил  немецкому   послу,   что   экономические
переговоры между двумя странами могут возобновиться, если  для  этого  будут
созданы необходимые политические предпосылки. Это был новый  подход  Кремля,
осторожно изложенный Молотовым.  Когда  Шуленбург  попытался  уточнить,  что
имеет  в  виду  Народный  комиссар  под  "политическими  предпосылками",  он
ответил, что над  этим  вопросом  должны  подумать  оба  правительства.  Все
попытки посла выяснить, на что намекает лукавый Народный комиссар, оказались
безуспешны. "Он известен своим упрямством", - напоминал  Шуленбург  Берлину.
По дороге из министерства иностранных дел посол зашел к Владимиру Потемкину,
заместителю Народного комиссара по иностранным делам, и пожаловался, что  не
понимает, какие цели преследует Молотов в политическом  плане.  "Я  попросил
герра Потемкина выяснить это", - докладывал посол в Берлин.
     Возобновление  контактов  между  Берлином   и   Москвой   не   осталось
незамеченным французским послом в  немецкой  столице.  7  мая,  всего  через
четыре дня  после  отставки  Литвинова,  Кулондр  информировал  министерство
иностранных дел  Франции,  что,  согласно  данным,  полученным  от  лица  из
окружения Гитлера, Германия ищет контакта с Россией, в результате  которого,
помимо всего прочего, может  произойти  четвертый  раздел  Польши.  Два  дня
спустя французский посол отправил в Париж еще  одну  телеграмму,  в  которой
сообщал о циркулировавших по Берлину слухах о том, что Германия "сделала или
собирается сделать России предложения, направленные на раздел Польши".

       Стальной пакт

     Хотя верхушка вермахта была невысокого мнения о  военной  мощи  Италии,
Гитлер настаивал на военном союзе с ней,  однако  Муссолини  не  спешил  его
заключать. Переговоры  между  двумя  верховными  командованиями  начались  в
апреле. Кейтель докладывал в ОКБ о своих впечатлениях: и итальянские войска,
и темпы их перевооружения оставляют желать лучшего. На  войну,  полагал  он,
нужно решаться быстро, иначе итальянцы не примут в ней участия.
     Как явствует из дневников  Чиано,  в  середине  апреля  он  был  сильно
встревожен тем, что все ощутимее проявлялись признаки, что Германия в  любой
момент может напасть на Польшу и  развязать  европейскую  войну,  к  которой
Италия не готова. Когда 20 апреля посол Италии в Берлине Аттолико прислал  в
Рим телеграмму, в которой сообщал, что  действия  против  Польши  неизбежны,
Чиано приказал ему ускорить подготовку встречи с Риббентропом, чтобы  Италия
не оказалась застигнутой врасплох.
     Министры иностранных дел встретились в Милане 6  мая.  Чиано  прибыл  с
письменными инструкциями Муссолини, в  которых  упор  делался  на  пожелание
Италии  в  ближайшие  три  года  избежать  войны.  К  удивлению   итальянца,
Риббентроп заявил, что и Германия хотела бы  сохранить  мир  на  это  время.
Чиано впервые  лицезрел  немецкого  министра  иностранных  дел  "удивительно
спокойным".  Они  обсудили  положение  в  Европе,  пришли  к  согласию,  что
необходимо улучшить отношения держав оси  с  Советским  Союзом,  после  чего
сделали перерыв на торжественный обед.
     Когда после обеда позвонил  Муссолини  и  поинтересовался,  как  прошли
переговоры, Чиано ответил ему, что переговоры прошли хорошо, и  дуче  принял
неожиданное решение: попросил своего зятя опубликовать в прессе коммюнике, в
котором бы сообщалось, что Германия и Италия договорились заключить  военный
союз.  Риббентроп  сперва  колебался.  Потом  согласился  доложить  об  этом
Гитлеру. Когда же ему удалось связаться по телефону с фюрером, то  последний
с готовностью откликнулся на предложение Муссолини.
     Так, под воздействием внезапного  порыва,  Муссолини  после  более  чем
годового колебания безвозвратно вверил свою судьбу Гитлеру. Это  было  одним
из первых признаков, свидетельствовавших о том,  что  итальянский  диктатор,
так же как немецкий  фюрер,  начал  утрачивать  тот  железный  самоконтроль,
который помогал им обоим  до  1939  года  хладнокровно  следовать  интересам
нации. Для Муссолини последствия этого шага вскоре обернулись катастрофой.
     22 мая Стальной пакт  (под  таким  названием  он  вошел  в  историю)  в
обстановке невообразимой шумихи был подписан в  рейхсканцелярии  в  Берлине.
Чиано повесил на Риббентропа цепь ордена Святой девы.
     Это привело Геринга в такое бешенство, что он прослезился, - этот  факт
не ускользнул от итальянского министра иностранных дел.  Тучный  фельдмаршал
закатил сцену: он сетовал на несправедливость и утверждал, что  орден  нужно
было дать ему, так как именно он способствовал скорейшему заключению союза.
     "Я обещал Макензену (послу Германии в  Риме)  попытаться  сделать  так,
чтобы  и  Герингу  дали  орден",  -  рассказывал  Чиано.  Гитлера  он  нашел
"прекрасно выглядевшим, совершенно безмятежным и менее агрессивным", хотя он
заметно постарел и  морщин  у  глаз  прибавилось,  вероятно  от  недосыпания
{Дневник Чиано за 22 мая изобилует пикантными подробностями о жизни  Гитлера
и его окружения, фрау Геббельс, например, жаловалась, что Гитлер  заставляет
своих друзей бодрствовать по ночам,  что  "все  время  говорит  один  только
Гитлер", что "он повторяется и надоедает гостям". До Чиано доходили слухи "о
нежных чувствах фюрера по отношению к  красивой  девушке.  Ей  двадцать  два
года, у нее большие глаза, правильные  черты  лица  и  великолепная  фигура.
Зовут ее Зигрид фон Лаппус. Они часто видятся наедине". Чиано,  сам  дамский
угодник, был, несомненно, заинтригован. Вероятно, он еще ничего не слышал  о
Еве Браун, любовнице Гитлера,  которой  в  то  время  не  разрешалось  часто
наведываться в Берлин. - Прим. авт.}. Пребывая  в  великолепном  настроении,
фюрер наблюдал, как два министра  иностранных  дел  подписывают  документ  о
военном союзе.
     Положения  документа  были  сформулированы  с  военной  прямотой.   Его
агрессивную сущность  подчеркивало  предложение,  вставленное  по  настоянию
Гитлера в преамбулу. В нем говорилось, что две страны, "спаянные  внутренним
родством идеологий ...полны решимости действовать рука об руку объединенными
силами в  целях  обеспечения  жизненного  пространства".  Сущность  договора
содержалась в статье III:
     "Если вопреки надеждам и пожеланиям Высоких Договаривающихся  Сторон  у
одной из них возникнут осложнения военного характера с  другой  страной  или
странами, другая  Высокая  Договаривающаяся  Сторона  немедленно  окажет  ей
содействие в качестве союзника и  поддержит  всеми  вооруженными  силами  на
земле, на море и в воздухе".
     Статья V гласила, что в  случае  войны  ни  одна  из  сторон  не  будет
заключать сепаратного перемирия или мира.
     Как показал дальнейший ход событий, сначала не выполнил первого  пункта
Муссолини, потом нарушила второй пункт Италия.

       Гитлер сжигает корабли: 23 мая 1939 года

     На следующий после подписания Стального пакта день,  то  есть  23  мая,
Гитлер собрал в  рейхсканцелярии  военачальников  и  прямо  заявил  им,  что
дальнейшие успехи невозможны без кровопролития и что,  следовательно,  война
неизбежна. На этой встрече было больше народу,  чем  на  подобном  собрании,
состоявшемся 5 ноября 1937 года, на котором Гитлер сообщил командующим  трех
видов вооруженных сил о своем решении держать курс на войну.
     Всего  присутствовало  четырнадцать  человек,  среди  них   фельдмаршал
Геринг, гросс-адмирал Редер, генерал фон Браухич, генерал  Гальдер,  генерал
Кейтель, генерал-инспектор  люфтваффе  Эрхард  Мильх,  начальник  штаба  ВМС
контр-адмирал Отто Шнивинд. Присутствовал также адъютант фюрера подполковник
Рудольф Шмундт, который вел запись беседы (впоследствии она была  обнаружена
среди трофейных документов). Все, что  говорил  Гитлер  на  совещании,  было
настолько секретно, что копий с записи не делалось, поэтому  запись  Шмундта
оказалась единственным документальным подтверждением.
     Это один из наиболее важных  секретных  документов,  которые  позволяют
проследить путь Гитлера к войне. Перед горсткой  людей,  которым  предстояло
руководить вооруженными  силами  в  будущем  военном  конфликте,  Гитлер  не
прибегает к пропагандистским трюкам и замаскированному  обману.  Он  открыто
говорит о том, почему должен напасть на Польшу, а если потребуется, то и  на
Англию и Францию. С  невероятной  точностью  предсказывает  он  ход  военных
действий - по крайней мере,  на  первый  год  войны.  Но,  несмотря  на  всю
прямоту, в докладе фюрера больше неуверенности, чем когда  бы  то  ни  было.
Более того, Англия и англичане продолжали оставаться  для  него  загадкой  и
остались таковыми до конца его дней.
     Все, что касалось войны и ее целей, было ясно.  Не  было  генерала  или
адмирала, который бы,  покинув  23  мая  канцелярию,  не  знал,  что  должно
случиться к концу лета. Экономические проблемы Германии, начал фюрер,  могут
быть  решены  только  путем  расширения  жизненного  пространства,   а   это
"невозможно без вторжения в другие страны".
     "Дальнейшие успехи фюрера  невозможны  без  кровопролития...  Данциг  -
вообще  не  предмет  для  обсуждения.  Это  вопрос   расширения   жизненного
пространства  на  Востоке,  вопрос  обеспечения   продовольствием,   решение
проблемы Прибалтийских государств... В Европе нет другой возможности... Если
волею судеб нам предстоит испробовать силы на Западе, то очень  важно  иметь
большие территории на Востоке. Во время войны  надежд  на  рекордные  урожаи
значительно меньше, чем в мирное время".
     Кроме того, добавляет Гитлер, население негерманских территорий  станет
источником рабочей силы  -  первый  намек  на  рабовладельческую  программу,
которую он позже привел в исполнение.
     Выбор первой жертвы очевиден. О том, чтобы  щадить  Польшу,  вопрос  не
стоит. Решение уже принято: напасть на Польшу при первом удобном случае.
     "Мы не можем ожидать, что события начнут разворачиваться так же, как  в
Чехословакии. Будет война. Наша задача -  изолировать  Польшу.  От  успешной
изоляции Польши зависит успех всего".
     Итак, будет война. Только с "изолированной" Польшей? Здесь мысль фюрера
не совсем ясна. Его высказывания становятся противоречивыми. Он говорит, что
сам решит, когда отдать приказ о нападении.
     "Это не должно случиться одновременно с пробой сил на Западе...
     Не исключено, что германо-польский конфликт приведет к войне с Западом,
тогда на первом месте будет борьба против Англии и Франции.
     Следовательно, главное: конфликт с Польшей... завершится успешно только
в том случае, если в нем не будут участвовать страны Запада.
     Если это невозможно, лучше напасть на западные  страны  и  одновременно
покончить с Польшей".
     От быстро следующих друг за другом противоречивых  заявлений  генералы,
вероятно, смутились, может быть, даже вынули монокли, но в записи Шмундта об
этом ничего не сказано, как и о том, что кто-либо осмелился выяснить, что же
все-таки произойдет.
     После этого Гитлер перешел к вопросу о России. "Не исключено, -  заявил
он, - что России судьба Польши окажется безразлична". Однако, если Советский
Союз объединится с Англией и Францией, то это заставит его, фюрера, "напасть
на Англию и Францию и  нанести  им  несколько  сокрушительных  ударов".  Это
явилось бы повторением той ошибки, котор