я требует равенства  с
другими странами и прежде всего - в области вооружений.  Если  равенства  не
будет, она предпочтет уйти с конференции по  разоружению  и  выйти  из  Лиги
Наций.
     Среди всеобщего ликования, вызванного в западном мире столь неожиданным
проявлением благоразумия со стороны  Гитлера,  это  предупреждение  осталось
незамеченным.  Лондонская  "Таймc"  сочла  требование  Гитлера  о  равенстве
"неоспоримым". Другая лондонская газета, "Дейли геральд", официальный  орган
лейбористской   партии,   рекомендовала   поверить   Гитлеру    на    слово.
Консервативный  еженедельник  "Спектейтор",  также  выходящий   в   Лондоне,
заключил, что Гитлер сделал дружеский жест в отношении Рузвельта и  что  это
вселяет  в  многострадальное   человечество   новую   надежду.   Официальное
германское бюро информации в Вашингтоне, ссылаясь на  помощника  президента,
сообщило: "Президент доволен, что Гитлер принял его предложение".
     Вопреки ожиданиям многих  в  словах  неистового  нацистского  Диктатора
прозвучали не дикие угрозы, а учтивость и  деликатность.  Человечество  было
очаровано. В рейхстаге даже депутаты-социалисты, находившиеся не в тюрьмах и
не  в  эмиграции,  не  высказали  никаких  возражений,  в  результате   чего
внешнеполитическая программа Гитлера была принята единогласно.
     Но предупреждение фюрера не было пустой фразой. Узнав в начале октября,
что союзники выдвигают требование предоставить им восьмилетний  срок,  чтобы
они могли сократить свои вооружения до уровня германских, он  объявил  14-го
числа того же месяца, что, поскольку другие участники женевских  переговоров
отказываются предоставить Германии равные  права,  она  немедленно  отзывает
своих  представителей  с  конференции  по  разоружению  и  из  Лиги   Наций.
Одновременно он принял и  другие  меры:  распустил  рейхстаг,  объявив,  что
решение отозвать своих представителей из Женевы  вынесет  на  референдум,  и
приказал министру обороны генералу фон Бломбергу издать секретную  директиву
вооруженным силам -  оказать  вооруженное  сопротивление,  если  Лига  Наций
прибегнет  к  санкциям.  Этот  поспешный  шаг  показал,  что   за   весенней
миролюбивой речью Гитлера не стояло ничего реального. В международных  делах
это была его первая рискованная игра в открытую. Она  означала,  что  отныне
нацистская  Германия  начнет  перевооружение   вопреки   всем   существующим
соглашениям  о  разоружении  и  вопреки  Версальскому  договору.   Это   был
осознанный риск - секретная  директива  Бломберга  армии  и  флоту,  ставшая
известной на процессе  в  Нюрнберге,  показала  не  только  то,  что  Гитлер
рисковал подвергнуть страну санкциям, но и  то,  что  положение  Германии  в
случае применения таких  санкций  оказалось  бы  безнадежным  {За  несколько
месяцев до этого, 11 мая,  лорд  Хейлшэм,  военный  министр  Великобритании,
публично предупредил, что  всякая  попытка  Германии  перевооружиться  будет
нарушением мирного договора и ответом на нее явятся санкции, предусмотренные
указанным договором. В Германии полагали, что санкции подразумевают  военное
вторжение. - Прим. авт.}. Директива четко обозначала  оборонительные  рубежи
на западе, на границе с Францией, и на  востоке,  на  границе  с  Польшей  и
Чехословакией,   которые   германским   вооруженным   силам   предписывалось
"удерживать как можно дольше".  Из  самого  текста  приказа  Бломберга  было
видно, что немецкие генералы, по крайней мере,  не  питали  никаких  иллюзий
относительно способности рейха держать оборону хотя бы короткое время.
     Это был первый критический момент. За ним в течение трех лет  последует
множество других, пока немцы не  оккупируют  демилитаризованную  зону  вдоль
левого берега Рейна (это произойдет  в  1936  году);  тогда  союзники  могли
применить санкции - не за то, что Гитлер ушел с конференции по разоружению и
из Лиги Наций, а за нарушения  условий  Версальского  договора  относительно
разоружения - условий, которые Германия начала нарушать уже два года  назад,
еще до прихода Гитлера к власти. В то время  союзники  легко  могли  одолеть
Германию; это так же верно, как то, что своими действиями они способны  были
покончить с третьим рейхом в первый же  год  его  существования.  Но  в  том
отчасти и заключалась одаренность бывшего австрийского босяка, что он  давно
постиг природу своих иностранных противников - постиг с таким же  искусством
и прозорливостью, с какими оценил характер оппонентов в собственном доме.  В
этой кризисной обстановке так же, как и в  еще  более  серьезных  ситуациях,
которые будут  следовать  быстрой  чередой  вплоть  до  1939  года,  союзные
государства-победители не предприняли никакие  действий;  слишком  разобщены
они  были,  слишком  инертны,  слишком  слепы,  чтобы  понять   характер   и
направленность того,  что  происходило  за  Рейном.  Таким  образом,  расчет
Гитлера оказался удивительно точен  -  так  же  точен,  как  и  в  отношении
немецкого народа. Он прекрасно знал, что скажут немцы во время  референдума,
который он решил провести одновременно с выборами в  рейхстаг  (на  них  был
представлен лишь список кандидатов от нацистской  партии).  И  референдум  и
выборы должны были  состояться  12  ноября  1933  года,  другой  день  после
годовщины перемирия 1918 года. День перемирия,  продолжавший  бередить  душу
немцев, считался в Германии черным днем.
     "Надо сделать так, - сказал Гитлер 4 ноября на предвыборном собрании  в
Бреслау, - чтобы этот день был отмечен в  истории  нашего  народа  как  день
спасения, чтобы можно было потом сказать: 11 ноября немецкий народ формально
потерял свою честь, но вот прошло пятнадцать лет, наступил день 12 ноября, и
немецкий народ вернул себе честь".
     В канун выборов, 11 ноября, в обращении к  народу  по  радио  почтенный
Гинденбург  тоже  призывал:  "Проявите  завтра  стремление  к  национальному
единству и солидарности с  правительством.  Отстаивайте  вместе  со  мной  и
рейхсканцлером принципы равноправия и почетного мира и покажите всему  миру,
что мы оправились от болезни и с божьей помощью сохраняем единство немецкого
народа!"
     Реакция  немецкого  народа,  прожившего  пятнадцать  лет  в  обстановке
отчаяния  и  недовольства  в  результате  поражения  в  войне,  была   почти
однозначной.  В  референдуме  участвовали  96  процентов  зарегистрированных
избирателей; 95 процентов этого числа одобрили решение об уходе  из  Женевы.
На выборах в рейхстаг за  список  нацистской  партии  (в  него  вошли  также
Гинденбург и шестеро ненацистов) отдали свои голоса 92 процента избирателей.
Даже  в  концлагере  Дахау  2154  заключенных  из  2242   проголосовали   за
правительство, по  вине  которого  они  там  оказались!  Правда,  во  многих
населенных  пунктах  раздавались  угрозы  в  адрес  тех,  кто  уклонялся  от
голосования или кто голосовал "неправильно"; были случаи,  когда  избиратели
боялись, что власти узнают, кто из них голосовал против режима, и подвергнут
их наказаниям. Но даже с этой  оговоркой  итоги  голосования  (а  их-то,  во
всяком случае, подводили  честно)  свидетельствовали  о  потрясающем  успехе
Адольфа Гитлера. Не оставалось сомнений, что вызов,  брошенный  им  внешнему
миру, поддержало подавляющее большинство немецкого народа.

     Через три  дня  после  референдума  и  выборов  Гитлер  вызвал  к  себе
польского посла Юзефа  Липского.  Об  итогах  их  беседы  было  опубликовано
совместное  коммюнике,  удивившее  не  только   немецкую,   но   и   мировую
общественность. Правительства Польши и Германии договорились  "рассматривать
вопросы, касающиеся обеих сторон, путем прямых переговоров и  отказаться  от
всякого применения силы  во  взаимных  отношениях  ради  укрепления  мира  в
Европе".
     К Польше немцы относились с большей ненавистью и презрением, чем даже к
Франции. С их точки зрения, тягчайшим преступлением версальских  миротворцев
было то, что они отделили Восточную Пруссию от рейха  Польским  коридором  с
целью отторгнуть Данциг и передали  полякам  Познанскую  провинцию  и  часть
Силезии;  хотя  там  и  преобладало  польское  население,   территории   эти
принадлежали  Германии  со  времен  раздела  Польши.   Никто   из   немецких
государственных деятелей в  годы  существования  республики  не  считал  эти
приобретения Польши узаконенными навсегда. Штреземан и слышать  не  хотел  о
переговорах с Польшей относительно "восточного  Локарно"  как  дополнения  к
Локарнским договорам {Локарнские договоры (1925  год)  о  неприкосновенности
границ государств, граничащих с  Германией  на  западе,  являлись  составной
частью англо-французской концепции безопасности и в то  же  время  открывали
германскому империализму путь к агрессии на востоке против Польши и СССР.  -
Прим. тит. ред.} о западных границах Германии.  А  генерал  фон  Сект,  отец
рейхсвера и вдохновитель внешней политики республики в первые годы после  ее
основания,  в  1922  году  заявил   правительству:   "Существование   Польши
невозможно терпеть, оно несовместимо с самой сутью  образа  жизни  Германии.
Польша должна исчезнуть с лица земли, и она исчезнет". А еще он добавил, что
ее уничтожение "должно быть одной из основных целей политики  Германии...  С
исчезновением Полыци  рухнет  одна  из  главных  опор  Версальского  мира  -
гегемония Франции".
     Пока Польша не стерта с лица земли, рассуждал Гитлер, ее надо  оторвать
от союзной Франции. Курс, который он избрал, сулил кроме достижения конечной
цели ряд непосредственных выгод.  Декларируя  отказ  от  применения  силы  к
Польше, он мог  еще  громче  кричать  о  мире,  чтобы  рассеять  подозрения,
вызванные в Западной и Восточной Европе  его  поспешным  уходом  из  Женевы.
Склонив поляков к прямым переговорам, он мог действовать в обход Лиги  Наций
и тем ослабить ее влияние. При этом он не только наносил удар  по  концепции
коллективной безопасности, но и подрывал союзнические  отношения  Франции  с
Восточной  Европой,  оплотом  которой  являлась  Польша.   Немецкий   народ,
традиционно ненавидевший поляков, мог этого не понимать, но  ведь  в  том  и
состояло,  по  мнению  Гитлера,  одно   из   преимуществ   диктатуры   перед
демократией, что при ней можно, не  вызывая  шума  внутри  страны,  какое-то
время проводить в жизнь политику, не пользующуюся поддержкой народа,  однако
обещающую важные конечные результаты.
     26 января 1934 года, за четыре дня  до  встречи  Гитлера  с  депутатами
рейхстага по случаю первой годовщины его прихода к власти, было объявлено  о
подписании сроком на десять лет польско-германского договора о  ненападении.
С  тех  пор  Польша,  уничтожившая  под   руководством   диктатуры   маршала
Пилсудского остатки собственной парламентской демократии, начала  постепенно
отходить от Франции, на  помощь  которой  она  опиралась  с  момента  своего
возрождения в 1919 году, и все теснее  сближаться  с  нацистской  Германией.
Этот путь и привел ее к гибели задолго до того, как истек  срок  договора  о
"дружбе и ненападении".

     Выступая 30 января 1934 года  в  рейхстаге,  Гитлер  мог  взглянуть  на
истекший год как на год свершений, не имевших аналогов в  истории  Германии.
За какие-то двенадцать месяцев он  низверг  Веймарскую  республику,  заменил
демократию  личной  диктатурой,  ликвидировал  политические  партии,   кроме
собственной,  разгромил  органы  самоуправления  земель  и  их   парламенты,
разрушил федерацию, объединил  рейх,  уничтожил  профсоюзы  и  всякого  рода
демократические  организации,  изгнал  евреев  с   государственной   службы,
запретил врачам и  адвокатам  еврейской  национальности  заниматься  частной
практикой, отменил свободу  слова  и  печати,  лишил  суды  независимости  и
"унифицировал" под властью нацистов политическую, экономическую,  культурную
и общественную жизнь народа древней цивилизации.
     Всеми этими "достижениями" и решительными действиями  на  международной
арене,  приведшими  к  выходу  Германии  из  сообщества  наций  в  Женеве  и
продемонстрировавшими ее упорное стремление добиться  равенства  с  великими
державами, Гитлер  снискал  себе,  как  показали  результаты  референдума  и
выборов, поддержку  подавляющего  большинства  немецкого  народа.  Однако  с
наступлением второго года его  господства  над  нацистами  начали  сгущаться
тучи.

       "Кровавая чистка" 30 июня 1934 года

     То,  что  на  небосклоне  сгущались  тучи,  объяснялось  наличием  трех
нерешенных взаимосвязанных проблем: продолжающиеся громкие  призывы  лидеров
радикального крыла партии и СА ко "второй революции", соперничество между СА
и армией и вопрос о преемнике  президента  Гинденбурга,  которому,  как  это
выяснилось уже в начале весны, жить оставалось недолго.
     Рема, начальника штаба СА, численность которых выросла к этому  времени
до 2,5 миллиона, не удалось  нейтрализовать  ни  с  помощью  жеста,  который
сделал Гитлер, назначив его членом кабинета, ни с помощью дружеского письма,
посланного ему лично фюрером по случаю новогоднего праздника. В  феврале  он
представил   кабинету   пространный   меморандум,   в   котором    предлагал
рассматривать СА как основу новой народной армии, в которую кроме  СА  вошли
бы  части  СС,  рейхсвера  и  объединения  бывших   фронтовиков.   Все   эти
формирования, согласно проекту, должны были подчиняться единому министерству
обороны, главой которого, как легко догадаться, рассчитывал стать Рем.
     Ничего более отвратительного, чем эта идея, офицерский  корпус  не  мог
себе представить.  Его  старшие  чины  не  только  единодушно  отвергли  это
предложение, но и обратились за поддержкой к Гин-Денбургу.  Рухнули  бы  все
традиции военной касты, если бы армия вдруг оказалась под контролем хулигана
Рема  и  его  неотесанных  коричневорубашечников.  В  добавление  ко   всему
генералов потрясли слухи, получившие широкую огласку, о коррупции  и  оргиях
гомосексуалистов, практиковавшихся среди  окружения  шефа  СА.  Как  показал
впоследствии генерал фон Браухич, "перевооружение было слишком  серьезным  и
сложным   делом,   чтобы   подпускать   к   нему   казнокрадов,   пьяниц   и
гомосексуалистов".
     В то время Гитлер не мог позволить себе обидеть верхушку армии  поэтому
он не поддержал проект Рема.  21  февраля  он  доверительно  сообщил  Антони
Идену, приезжавшему в Берлин  обсудить  тупиковую  ситуацию,  сложившуюся  в
связи с проблемой разоружения, что готов сократить численность  СА  на  одну
треть и допустить инспекторов, которые могли бы проверить,  не  получают  ли
остальные две трети оружия и не проходят ли военное обучение. Когда сведения
об этом обещании Гитлера стали известны  Рему  и  другим  главарям  СА,  они
ожесточились еще сильнее. С приближением  лета  1934  года  отношения  между
начальником штаба СА и высшим командованием армии значительно ухудшились. На
заседаниях кабинета происходили громкие скандалы. В  марте  министр  обороны
заявил Гитлеру протест по  поводу  того,  что  СА,  не  имея  на  то  права,
вооружают  тяжелыми  пулеметами  многочисленный  отряд  специальной  штабной
охраны. Фон Бломберг добавил, что это представляет угрозу не  только  армии,
но  и   осуществляемой   под   руководством   рейхсвера   тайной   программе
перевооружения Германии, поскольку командование СА действует открыто.
     Очевидно, что в этих условиях Гитлер в отличие от своевольного  Рема  и
его подручных не мог не думать о близком конце  слабеющего  Гинденбурга.  Он
знал, что престарелый президент, армия и другие консервативные силы Германии
настроены в пользу восстановления монархии Гогенцоллернов. У  него  же  были
другие планы,  и  в  начале  апреля,  когда  ему  и  Бломбергу  сообщили  из
неофициальных, но надежных источников в Нейдеке, что дни президента сочтены,
он понял: приближается момент решительных действий. Для  успеха  предприятия
ему требовалась поддержка офицерского корпуса; ради этой поддержки он  готов
был пойти на все.
     Вскоре случай для секретных переговоров  с  военными  представился.  11
апреля канцлер в сопровождении генерала фон Бломберга,  командующего  армией
генерала фон Фрича и командующего  военно-морскими  силами  адмирала  Редера
отправился на крейсере "Дойчланд" из Киля в Кенигсберг на маневры у  берегов
Восточной Пруссии. Сообщив  командующим  армией  и  флотом  об  ухудшающемся
состоянии Гинденбурга, Гитлер с согласия Бломберга без обиняков предложил на
пост нового президента себя, если на то  будет  благословение  рейхсвера.  В
обмен на поддержку военных Гитлер обещал  отклонить  претензии  Рема,  резко
сократить численность СА и гарантировать  рейхсверу  положение  единственной
вооруженной силы в третьем рейхе. Кроме того, как полагают, он заверил Фрича
и Редера, что в случае их поддержки развернет  обширную  программу  развития
армии  и  флота.  Разумеется,  Редер,  склонный   к   угодничеству,   тотчас
согласился. Что касается  Фрича,  то  он,  как  человек  менее  сговорчивый,
пожелал сначала посоветоваться со старшими генералами.
     Совещание старших генералов состоялось 16 мая  в  Бад-Наугейме.  Высшие
чины немецкой армии, после  того  как  им  объяснили  суть  пакта  на  борту
крейсера "Дойчланд", единодушно одобрили кандидатуру Гитлера на пост  нового
президента. Для армии  это  политическое  решение  приобретало  историческое
значение.  Добровольно   подчинившись   неограниченной   власти   диктатора,
одержимого  манией  величия,  она  предрешила  свою  судьбу.  Гитлер  же   в
результате этого сговора получил права верховного правителя.  Теперь,  когда
на 3 пути уже не стоял  строптивый  фельдмаршал,  когда  миновала  опасность
реставрации монархии Гогенцоллернов, когда он становится главой государства,
а не только правительства, ничто не стесняло  свободы  его  действий.  Цена,
которую он  заплатил  за  свое  восхождение  на  вершину  власти,  оказалась
ничтожной: он жертвовал СА. Не нужна ему была больше  эта  организация,  ибо
теперь он стал полновластным хозяином. От  этого  дикого  сброда  одни  лишь
неприятности.  В  ту  весну  его  презрение  к  узколобым  генералам   резко
усилилось, очевидно, потому, что переманить их на свою сторону оказалось  на
удивление легко. Это мнение о генералах он не изменил до  самого  конца,  за
исключением одного трудного момента в июне.
     Но с наступлением лета забот  у  Гитлера  не  убавилось.  Обстановка  в
Берлине накалялась. Призывы ко "второй революции"  раздавались  все  громче.
Они звучали не только в выступлениях Рема и других главарей штурмовиков,  но
и в речах самого Геббельса, а также  в  прессе,  которую  он  контролировал.
Правые консерваторы, юнкеры и крупные промышленники из  окружения  Папена  и
Гинденбурга  требовали  остановить  "революцию",   прекратить   произвольные
аресты,  преследование  евреев,   нападки   на   церковь,   наглые   выходки
штурмовиков,  положить  конец  всеохватывающему   террору,   организованному
нацистами.
     Внутри самой нацистской партии с  новой  силой  вспыхнула  ожесточенная
борьба за власть. Против  Рема  объединились  два  сильнейших  противника  -
Геринг и Гиммлер, 1 апреля Геринг назначил Гиммлера, шефа СС, которые  тогда
еще входили в состав СА и подчинялись Рему, шефом прусского  гестапо,  после
чего Гиммлер немедленно приступил к  созданию  тайной  полицейской  империи.
Геринг, которого Гинденбург произвел в  августе  1933  года  в  генералы  от
инфантерии, хотя тот был министром авиации,  с  радостью  сменил  неказистую
коричневую форму СА на более элегантный мундир  нового  ведомства.  Перемена
формы была символична: как генерал и выходец из семьи военных,  в  борьбе  с
Ремом и СА он быстро принял сторону армии. Чтобы  обезопасить  себя  в  этой
"войне джунглей", Геринг, кроме того, сформировал  личные  полицейские  силы
численностью несколько тысяч человек,  выгодно  расквартировав  их  с  точки
зрения стратегии возможной бо