опленных, захваченных во время Арденнской операции в 1944  году.  Через
10 лет его освободили и доставили в Мюнхен, где 14  мая  он  был  приговорен
судом к 18 месяцам заключения за участие в казнях 30 июня  1934  года.  Этот
приговор, а также приговор  Михаэлю  Липперту,  одному  из  двух  эсэсовцев,
убивших Рема, явились первыми из вынесенных нацистским палачам за участие  в
резне. - Прим авт.}.
     Так его жизнь, переполненная насилием, насилием и оборвалась. Он  умер,
испытывая чувство презрения к другу, которому помог достигнуть  высот,  коих
не достигал еще ни один немец. Подобно сотням других умерщвленных в тот день
(подобно Шнайдхуберу, который, по словам свидетелей, воскликнул: "Господа, я
не знаю в чем дело, но стреляйте метко!"), он не понимал,  что  случилось  и
объяснял происходящее только предательством,  попустительствуя  которому  он
так долго жил и которое сам часто совершал, -  предательством,  которого  от
Адольфа Гитлера, конечно, никак не ожидал.
     В Берлине в это время действовали Геринг  и  Гиммлер.  Было  арестовано
около 150 руководителей СА. Их расстреляли у стен казарм кадетского  училища
в Лихтерфельде специальные наряды полиции Геринга и СС Гиммлера.
     В числе расстрелянных оказался и Карл Эрнст. Его свадебное  путешествие
прервали эсэсовцы, настигшие автомобиль с новобрачными недалеко от  Бремена.
Молодая жена и шофер  получили  ранения,  самого  Эрнста  в  бессознательном
состоянии доставили на самолете в Берлин, где и казнили.

     В те кровавые дни погибли не только  руководители  СА.  Утром  30  июня
группа эсэсовцев, переодетых в штатское,  подъехала  к  вилле  генерала  фон
Шлейхера, расположенной в предместье Берлина, и позвонила в дверь.  Вышедший
им навстречу генерал был тут же  застрелен.  Его  жену,  с  которой  Шлейхер
сочетался браком всего полтора года назад, прикончили тем же способом. Та же
участь постигла вечером того же дня генерала  Курта  фон  Бредова,  близкого
друга Шлейхера. Грегора  Штрассера  взяли  по  распоряжению  Геринга  в  его
берлинской  квартире  и  через  несколько  часов   препроводили   в   камеру
гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехт-штрассе.
     Папену повезло  больше:  он  уцелел,  но  в  его  служебных  помещениях
эсэсовцы учинили обыск. Бозе, одного из его секретарей, застрелили прямо  за
письменным столом; Эдгара  Юнга,  его  личного  консультанта,  арестованного
гестаповцами несколькими днями раньше, убили в тюрьме;  другого  сотрудника,
руководителя организации "Католическое действие" Эриха Клаузенера,  убили  в
его кабинете в министерстве связи; остальной персонал  Папена,  включая  его
личного секретаря баронессу Штоцинген, отправили в концентрационный  лагерь.
Когда же Папен обратился к  Герингу  с  протестом,  тот,  не  желая  тратить
времени на болтовню, попросту вышвырнул  его  вон  и  посадил  под  домашний
арест. Вооруженные до зубов эсэсовцы окружили его виллу, отрезали телефон  и
запретили общение с внешним миром -  еще  одно  унижение,  которое,  однако,
вице-канцлер Германии перенес исключительно легко. Не прошло и  месяца,  как
он опозорил себя, приняв  от  нацистских  убийц,  уничтоживших  его  друзей,
назначение посланником в Вену, где местные фашисты только что убили канцлера
Дольфуса.
     Сколько людей было погублено в период чистки -  до  сих  пор  точно  не
установлено. Выступая 13 июля в рейхстаге,  Гитлер  заявил,  что  расстрелян
шестьдесят один человек, в том числе девятнадцать высших  руководителей  СА,
еще тринадцать человек погибло "при сопротивлении аресту" и трое  "покончили
с собой" - всего семьдесят семь человек. А "Белая книга о чистке",  изданная
эмигрантами в Париже, указывала, что был убит 401 человек,  однако  поименно
были названы только 116. На Мюнхенском процессе 1957  года  говорилось,  что
погибших было "более чем 1000".
     Многие были убиты просто из мести за былую оппозицию к Гитлеру, другие,
очевидно, за то, что слишком много знали, а один - потому, что  его  приняли
за кого-то другого. Тело Густава фон Кара, о котором мы  рассказывали  ранее
как об одном из участников подавления "пивного путча" 1923  года  и  который
давно уже отошел от политики, нашли  в  болоте  близ  Дахау;  его,  судя  по
характеру ран, закололи кирками. Гитлер не забыл  и  не  простил  его.  Тело
патера Бернхарда Штемпфле из ордена святого Иеронима, того самого,  который,
как уже упоминалось, помогал редактировать "Майн кампф", а потом  навлек  на
себя немилость тем,  что  слишком  много  знал  и,  вероятно,  выбалтывал  о
причинах самоубийства возлюбленной Гитлера  -  Гели  Раубал,  нашли  в  лесу
Гарлахинг близ Мюнхена с раздробленным черепом и  тремя  пулевыми  ранами  в
груди. Хайден утверждает, что группу убийц возглавлял  Эмиль  Морис,  бывший
уголовник, крутивший любовь с Гели Раубал. В  число  других  "слишком  много
знавших" входили и трое членов  СА,  известных  как  соучастники  Эрнста  по
поджогу рейхстага. Их, как и Эрнста, тоже отправили на тот свет.
     Внимания заслуживает еще одно убийство. 30 июня, в семь часов  двадцать
минут вечера, д-р Вилли Шмид, известный музыкальный критик, сотрудничавший в
ведущей  мюнхенской  ежедневной   газете   "Мюнхенер   нойесте   нахрихтен",
музицировал у себя в кабинете на виолончели. Его жена готовила ужин, а  трое
детей в возрасте девяти, восьми и двух лет играли в гостиной их квартиры  на
Шакштрассе. Раздался звонок - и  в  дом  ворвались  четверо  эсэсовцев;  без
каких-либо объяснений они арестовали Шмида  и  увели  с  собой.  Четыре  дня
спустя его труп в закрытом  гробу  доставили  домой.  Представитель  гестапо
приказал  ни  при  каких  обстоятельствах  гроб  не  открывать.  Как   потом
выяснилось,  д-ра  Вилли  Шмида  приняли  за  его   однофамильца,   местного
руководителя СА, который также был арестован  отрядом  СС  и  расстрелян  на
месте {Кейт Эва Херлин, бывшая жена Вилли Шмида, 7 июля  1945  года  описала
историю убийства мужа в письменных показаниях под  присягой  в  Бингхэмтоне,
штат Нью-Йорк. В 1944 году она приняла американское подданство. Чтобы замять
дело об этом  зверском  преступлении,  Рудольф  Гесс  лично  посетил  вдову,
извинился за "ошибку" и назначил ей пенсию за счет  правительства  Германии.
Эти показания приобщены к документам Нюрнбергского процесса. - Прим. авт.}.
     А существовал ли вообще заговор против Гитлера? Если  верить  фюреру  -
существовал. Об этом говорится в  официальном  коммюнике  и  в  его  речи  в
рейхстаге 13 июля. Но он не привел никаких доказательств. Рем не делал тайны
из того, что хотел превратить СА в  ядро  новой  армии  и  лично  возглавить
военное ведомство. Да, он посвящал Шлейхера в эти планы; беседы на эту  тему
они вели еще в бытность генерала рейхсканцлером. Возможно, Гитлер  не  лгал,
заявляя, что к обсуждению проекта привлекали  Грегора  Штрассера.  Но  такие
обсуждения, конечно, никак нельзя назвать изменой. Гитлер и сам  общался  со
Штрассером, а в начале июня даже предложил ему, по  словам  Отто  Штрассера,
пост министра экономики. И хотя Гитлер, выступая в рейхстаге, повторил  свои
обвинения, помянув заодно встречи  Шлейхера  и  Рема  с  "неким  иностранным
дипломатом" (имея в виду,  разумеется,  французского  посла  Франсуа-Понсе),
имевшие,  как  он  язвительно  выразился,  "совершенно  невинный  характер",
подкрепить свои слова фактами  не  смог.  Преступно  уже  то,  неубедительно
доказывал  он,  что  какой-либо  гражданин   третьего   рейха   общается   с
иностранными дипломатами без его, фюрера, ведома.
     "Когда трое предателей в Германии организуют... встречу  с  официальным
иностранным представителем... и приказывают ничего не  говорить  мне,  то  я
отдам приказ расстрелять их, даже если потом окажется, что  беседа,  которую
они от  меня  скрыли,  касалась  погоды,  коллекционирования  монет  и  тому
подобных тем". Франсуа-Понсе заявил решительный  протест  против  инсинуации
относительно его участия в "заговоре"  Рема,  в  связи  с  чем  министерство
иностранных дел Германии  официально  уведомило  французское  правительство:
какие-либо обвинения в адрес посла лишены оснований, и  правительство  рейха
надеется, что Франсуа-Понсе останется на своем посту. И  он  остался.  Автор
этих строк  может  подтвердить,  что  ни  с  одним  послом  демократического
государства у Гитлера не было таких хороших отношений, как с Франсуа-Понсе.
     И в первом коммюнике, и  в  леденящем  душу  публичном  заявлении  Отто
Дитриха, начальника отдела печати фюрера, и даже в речи Гитлера в  рейхстаге
особое внимание обращалось на аморальное поведение Рема и  других  казненных
руководителей СА. Дитрих сказал, что сцена ареста  Хайнеса,  застигнутого  в
Бад-Висзе в постели с молодым  парнем,  не  поддается  описанию,  а  Гитлер,
выступивший  в  полдень  30  июня  перед  оставшимися  в  живых  командирами
штурмовиков Мюнхена, утверждал: эти  люди  заслужили  смерть  уже  тем,  что
деградировали морально. Но ведь Гитлер с первых  дней  существования  партии
знал, что среди его ближайших и самых влиятельных сторонников немало половых
извращенцев и лиц с уголовным прошлым. Не  было  ни  для  кого  тайной,  что
Хайнес, например, заставлял своих людей из СА рыскать  по  всей  Германии  и
подыскивать для него подходящих партнеров. И этих  типов  Гитлер  не  только
терпел, но и защищал; он не раз говорил товарищам по партии, что не  следует
слишком строго относиться к порочным наклонностям людей, если они беззаветно
преданы движению. Теперь же он делал вид,  что  потрясен  фактами  моральной
деградации некоторых своих сподвижников.

     На исходе воскресенья 1  июля,  когда  вакханалия  убийств  в  основном
завершилась, Гитлер, возвратившись из Мюнхена в Берлин, устроил в  саду  при
доме  правительства  званый  чай.   В   понедельник   президент   Гинденбург
поблагодарил его за "решительное и доблестное личное вмешательство,  которое
помогло удушить измену в зародыше и отвратить от  немецкого  народа  великую
опасность", а Геринга он поздравил с  принятием  "энергичных  и  действенных
мер" по пресечению "государственной измены".  Во  вторник  генерал  Бломберг
передал  Гитлеру  поздравление  кабинета  министров,  решившего  "узаконить"
расправу как вынужденную меру в интересах "защиты государства". Кроме  того,
Бломберг издал приказ по армии, выразив удовлетворение высшего  командования
новым поворотом событий и пообещав  установить  "добрые  отношения  с  новым
руководством СА". Понятно, почему военные были довольны тем, что  избавились
от соперника в лице СА. Но вот вопрос: куда девалось их  понятие  чести,  не
говоря о порядочности? Ведь офицерский  корпус  не  только  оправдал,  но  и
похвалил правительство за беспрецедентную в истории Германии резню,  в  ходе
которой двух его видных представителей, генерала фон Шлейхера и генерала фон
Бредова,  заклеймили  как  предателей   и   хладнокровно   умертвили.   Лишь
восьмидесятипятилетний фельдмаршал фон Макензен и генерал  фон  Хаммерштейн,
бывший командующий армией, подняли голоса  протеста  против  расправы  с  их
коллегами - расправы, оправданием которой послужило голословное обвинение  в
измене {Эти двое военных не прекращали попыток смыть со Шлейхера  и  Бредова
позорное пятно, пока не вынудили Гитлера  признать  на  секретном  совещании
руководства партии и армии, состоявшемся в Берлине 3 января 1935  года,  что
убийство генералов было совершено "по ошибке", и дать обещание, что их имена
будут возвращены в почетные  списки  личного  состава  полков.  Официального
подтверждения эта  "реабилитация"  не  получила,  однако  офицерский  корпус
смирился и с этим фактом (см. Уилер-Беннет.  Немезида  власти,  с.  337).  -
Прим. авт.}. Позиция офицерского корпуса  сильно  запятнала  честь  армии  и
продемонстрировала ее невероятную близорукость.
     Попустительствуя беззаконным, по существу бандитским, действиям Гитлера
30 июня 1934 года, генералы поставили себя в положение людей, не способных и
в будущем противостоять актам нацистского террора не  только  на  территории
страны, но и за ее пределами, даже когда эти  акты  были  направлены  против
самих военных. Армия поддерживала притязания  Гитлера  на  роль  самодержца,
ведь в речи, произнесенной в рейхстаге 13 июля,  он  заявил:  "...Если  меня
упрекнут и спросят, почему я не прибег к услугам обычных судов, я могу  лишь
ответить: в этот час я считал себя ответственным за судьбу немецкого  народа
и потому сам стал его верховным судьей".  Для  вящей  убедительности  Гитлер
добавил: "Пусть все учтут на будущее, что  всякого,  кто  поднимет  руку  на
государство, ждет неминуемая смерть". Ровно через десять лет, почти  день  в
день, эта угроза стала реальностью для генералов, когда самые  отчаянные  из
них решились наконец  поднять  руку  на  своего  "верховного  судью".  Члены
офицерского  корпуса  заблуждались,  полагая,  что  30  июня  они   навсегда
обезопасили себя от посягательств нацистского движения  на  их  традиционные
права и привилегии: место  СА  теперь  заняли  СС.  26  июля  в  награду  за
учиненные расправы ей предоставили независимый от СА  статус.  Во  главе  СС
стал рейхсфюрер Гиммлер, подчиненный лично Гитлеру. Вскоре эта гораздо более
дисциплинированная  и  управляемая  организация  превратилась  и   в   более
влиятельную силу, что позволило ей как сопернице армии добиться успеха  там,
где неотесанные коричневорубашечники Рема потерпели неудачу.
     Но пока что генералы не теряли надменной самоуверенности.  Ведь  сказал
же  Гитлер  13  июля  в  рейхстаге,  что   армия   останется   "единственной
обладательницей оружия"! Не иначе как  по  требованию  высшего  командования
канцлер  разделался  с  руководителями  СА,   осмелившимися   оспорить   это
авторитетное заявление. Теперь пришло время, коuда армия выполнит свою часть
обязательств по пакту на борту "Дойчланд".

       Смерть Гинденбурга

     Почти все лето состояние здоровья  Гинденбурга,  до  этого  казавшегося
несокрушимым, непрерывно ухудшалось, и 2 августа, в девять  часов  утра,  на
восемьдесят седьмом году жизни он скончался. Спустя три часа было объявлено,
что в соответствии с законом, принятым кабинетом министров за день до смерти
фельдмаршала, функции канцлера и президента совмещаются в одном лице  и  что
Адольф   Гитлер   принял   на   себя   полномочия   главы   государства    и
главнокомандующего вооруженными силами. Титул президента упразднялся; отныне
Гитлера  следовало  называть  фюрером  и   рейхсканцлером.   Его   диктатура
становилась всеобъемлющей. Чтобы ни  у  кого  не  оставалось  на  этот  счет
сомнений,  Гитлер  потребовал  от  всего  личного  состава  вооруженных  сил
присягнуть в верности не  Германии,  не  конституции,  которую  он  нарушил,
отказавшись назначить выборы  преемника  Гинденбурга,  а  лично  ему.  Текст
присяги гласил:
     "Клянусь богом, что буду беспрекословно  подчиняться  Адольфу  Гитлеру,
фюреру   германского   рейха   и   народа,   верховному   главнокомандующему
вооруженными силами, и никогда не нарушу данную клятву даже если  это  будет
связано с риском для собственной жизни".
     Итак,  генералы,  которые  могли  бы  при  желании  без  особого  труда
свергнуть нацистский режим, теперь, после августа 1934 года, связали себя  с
таким человеком, как Адольф Гитлер, признав его высочайшей законной  властью
в стране и принеся ему клятву верности, клятву, которую считали долгом чести
не нарушать ни при каких обстоятельствах, сколь унизительным ни было бы  это
для них и  для  родины.  Это  была  клятва,  беспокоившая  совесть  довольно
большого числа офицеров, с тех пор как признанный ими руководитель  стал  на
путь, по их мнению, не суливший стране ничего, кроме  катастрофы,  и  потому
вызывавший у них чувство протеста. Но еще  большему  числу  офицеров  та  же
клятва позволяла считать себя свободными от ответственности  за  неслыханные
злодеяния,  совершавшиеся  ими  по  приказу  верховного  главнокомандующего,
истинное лицо которого они не могли не увидеть во время резни 30 июня.  Одно
из  ужасных  заблуждений  германского  офицерского  корпуса  заключалось   в
превратном истолковании слова "честь" - слова, которое, как известно  автору
этих строк из личного опыта, часто звучало в устах офицеров. Чтя  данную  им
клятву, они часто позорили себя как личности и втаптывали в грязь  моральный
кодекс своего корпуса.
     После смерти Гинденбурга д-р Геббельс, министр  пропаганды,  официально
заявил, что никакого завещания фельдмаршала не обнаружено,  исходя  из  чего
следует полагать, что его вообще не существует. Но 15 августа, за четыре дня
до референдума, во время которого немецкий народ призывали одобрить  решение
Гитлера занять место президента, политическое  завещание  Гинденбурга  вдруг
обнаружилось - его доставил Гитлеру не кто иной, как Папен. Содержавшиеся  в
нем лестные эпитеты в адрес Гитлера сослужили Геббельсу  хорошую  службу  во
время кампании по подготовке к проведению референдума, а в канун голосования
были подкреплены выступлением полковника Оскара фон Гинденбурга по радио:
     "Мой отец видел в Адольфе Гитлере своего  прямого  преемника  на  посту
главы Германского государства, и я, руководствуясь желанием  отца,  призываю
всех немцев - мужчин и женщин - голосовать за передачу его полномочий фюреру
и рейхсканцлеру".
     Можно почти не сомневаться, что он сказал  неправду.  Ибо  все  данные,
имеющиеся в нашем распоряжении, говорят о том, что Гинденбург, выражая  свою
последнюю волю, советовал, когда он умрет, восстановить монархию. Но об этой
части  завещания  Адольф  Гитлер  умолчал.  Хранившаяся  в  тайне  правда  о
завещании старого президента отчасти, если  не  полностью,  открылась  после
войны, во время допроса Папена в Нюрнберге, а позднее в его мемуарах. И хотя
Папен не вполне надежный источник, да и рассказал он, наверное, не все,  что
знал, но игнорировать его показания нельзя. Он сам составлял  первоначальный
текст завещания и делал это, по его словам, по просьбе фельдмаршала.
     "Мой проект, - пишет он в мемуарах, - предусматривал установление после
его  смерти  конституционной  монархии;  при   этом   я   особо   подчеркнул
нежелательность сосредоточения в одних руках власти президента  и  канцлера.
Чтобы не давать Гитлеру повода для обиды, в текст  завещания  были  включены
некоторые лестные слова по поводу позитивных сторон деятельности нацистского
режима".
     Этот проект, по словам Папена, он передал  Гинденбургу  1  апреля  1934
года.
     "Через несколько дней он пригласил меня снова и сказал,  что  решил  не
принимать документ в том виде, в каком предложил его  я.  Он  считал...  что
народ сам должен решить, какая форма правления для него желательна.  Поэтому
пусть  его  завещанием  будет  память  о  служении   народу,   а   пожелание
восстановить монархию он выскажет как проявление  последней  воли  в  личном
письме Гитлеру. Понятно, это означало, что главная суть моего предложения из
проекта выпала, поскольку рекомендация касательно восстановления монархии не
адресовалась народу. Этим обстоятельством Гитлер сполна воспользовался".
     Ни  один  немец  не  мог  лучше  Папена  знать,  как  именно  он   этим
обстоятельством воспользовался.
     "Когда я возвратился  из  Танненбурга,  где  хоронили  президента,  мне
позвонил Гитлер и спросил, оставил ли Гинденбург  политическое  завещание  и
знаю ли я, где  оно  находится.  Я  ответил,  что  справлюсь  у  Оскара  фон
Гинденбурга.  "Я  вам  буду  очень  обязан,  -  сказал  Гитлер,  -  если  вы
позаботитесь о том, чтобы этот документ как  можно  скорее  доставили  мне".
Тогда я поручил Кагенеку,  моему  личному  секретарю,  поехать  в  Нейдек  и
спросить сына Гинденбурга, сохранился ли текст завещания и  могу  ли  я  его
получить для передачи Гитлеру. Поскольку я не виделся с Гинденбургом  с  тех
пор, как в конце мая уехал из Берлина, мне не было