лать  за  ними  адъютанта,
шедшего рядом.
     В приемной Штауфенберг быстро открыл портфель, выхватил тремя  пальцами
изувеченной руки щипцы и раздавил ими ампулу. Ровно через десять минут, если
снова не произойдет сбоя в механизме, бомба взорвется.
     Кейтель, который был  весьма  обходителен  с  начальством,  но  груб  с
подчиненными, раздраженный задержкой, повернулся к Штауфенбергу  и  рявкнул:
"Мы опаздываем". Штауфенберг  извинился.  Кейтель  несомненно  понимал,  что
калеке требуется несколько больше времени,  чем  здоровому  человеку,  чтобы
надеть ремень. По дороге к блоку Гитлера Штауфенберг, казалось, был настроен
добродушно, и мелочная раздражительность Кейтеля - у  него  не  появилось  и
тени подозрения - рассеялась.
     Тем не менее, как и  опасался  Кейтель,  они  опоздали.  Совещание  уже
началось. Когда Кейтель и Штауфенберг вошли в здание,  последний  задержался
на минуту  в  прихожей,  чтобы  предупредить  унтер-офицера,  дежурившего  у
телефонного коммутатора, что он ждет  срочного  звонка  из  своего  штаба  в
Берлине, чтобы получить последние  данные  и  отразить  их  в  докладе  (это
предназначалось для ушей Кейтеля), и попросил немедленно  вызвать  его,  как
только последует звонок. Это обстоятельство также  не  возбудило  подозрений
Кейтеля, хотя и должно было показаться довольно  необычным,  поскольку  даже
фельдмаршал  не  осмеливался  выйти  с  совещания,  не  получив   разрешения
нацистского главаря.
     Двое вошли в зал, где проводилось совещание. Прошло около четырех минут
с момента, когда Штауфенберг открыл портфель и щипцами  раздавил  ампулу.  В
запасе оставалось еще шесть минут. Зал был относительно небольшим,  примерно
30 на 50 футов (9 на 15 метров). Все десять окон в этот жаркий  душный  день
были  раскрыты  настежь.  Несомненно,  так  много  открытых  окон   уменьшит
воздействие взрывной волны. В центре зала стоял прямоугольный стол  размером
18 на 5 футов (5,4 на 1,5 метра), сделанный из толстых  дубовых  досок.  Это
был стол особой конструкции, он опирался не  на  ножки,  а  на  две  большие
тяжелые опоры, или тумбы, шириной почти во весь  стол,  по  одной  с  каждой
стороны. Эта необычная конструкция повлияла на дальнейшее развитие событий.
     Когда Штауфенберг вошел в зал, Гитлер сидел в  центре  длинной  стороны
стола, спиной к двери. Справа от  него  занимали  места  генерал  Хойзингер,
начальник оперативного управления, заместитель начальника  штаба  сухопутных
войск,  генерал  Кортен,  начальник  штаба  ВВС,  полковник  Гейнц   Брандт,
заместитель Хойзингера. Кейтель занял место слева  от  фюрера,  далее  сидел
генерал Йодль. Еще восемнадцать человек, представлявших три вида вооруженных
сил и СС, стояли вокруг стола, но ни Геринга, ни Гиммлера среди них не было.
Сидели только Гитлер, вертевший в руках лупу, которая была нужна ему,  чтобы
читать мелкий шрифт на разложенных перед ним картах, и два стенографиста.
     Хойзингер дошел примерно до середины своего неутешительного  доклада  о
последнем прорыве русских на  Центральном  фронте  и  опасном  положении,  в
котором оказались немецкие армии не только там, но и  на  северном  и  южном
участках фронта. Кейтель прервал его, чтобы сообщить о прибытии на совещание
полковника Штауфенберга, и указал  цель  его  приезда.  Гитлер  взглянул  на
однорукого полковника с черной повязкой на глазу, кратко поприветствовал его
и сказал, что, прежде чем заслушать его доклад,  он  хотел  бы  закончить  с
Хойзингером. Штауфенберг занял место у стола между Кортеном и  Брандтом;  на
расстоянии нескольких футов по правую сторону от Гитлера он поставил на  пол
свой портфель, подтолкнув  его  под  столом  так,  чтобы  он  прислонился  к
внутренней стороне дубовой тумбы. Расстояние от нее до ног фюрера составляло
не более шести футов (1,8 метра). На часах было 12.37. До взрыва  оставалось
пять минут. Хойзингер  продолжал  говорить,  постоянно  обращаясь  к  карте,
расстеленной на столе. Гитлер и другие офицеры то и дело склонялись над ней,
вникая в обстановку.
     Никто не заметил, как вышел Штауфенберг. Разве что полковник Брандт. Он
с таким интересом слушал доклад генерала, что склонился  над  столом,  чтобы
лучше видеть карту, и, почувствовав, что портфель Штауфенберга  ему  мешает,
попытался ногой отодвинуть его в сторону, а затем достал его и переставил по
другую сторону  тумбы  так,  что  теперь  она  заслоняла  Гитлера  {Согласно
показаниям  адмирала  Курта   Ассмана,   присутствовавшего   на   совещании,
Штауфенберг шепнул Брандту: "Мне надо срочно позвонить. Присмотрите за  моим
портфелем, там секретные бумаги". - Прим. авт.} от бомбы. Эта, казалось  бы,
незначительная передвижка, очевидно,  спасла  жизнь  фюреру,  но  привела  к
гибели самого Брандта -  опять  вмешалась  рука  судьбы.  Полковник  Брандт,
заметим, был тем офицером, кого Тресков просил отвезти пару бутылок  коньяка
на самолете Гитлера, возвращавшемся из Смоленска  в  Растенбург  вечером  13
марта 1943 года, и он исполнил это, не испытывая  ни  малейшего  подозрения,
что в действительности в свертке лежала бомба,  точная  копия  той,  которую
сейчас он неумышленно отодвинул подальше от фюрера. К этому моменту  кислота
почти полностью разъела проволочку, удерживавшую боек.
     Кейтель, который отвечал за вызов на совещание  Штауфенберга,  взглянул
туда, где должен был находиться полковник.  Хойзингер  уже  заканчивал  свой
мрачный доклад, и начальник штаба ОКБ хотел  дать  знать  Штауфенбергу,  что
теперь его очередь докладывать. Возможно, придется помочь ему достать бумаги
из портфеля. Но, к  величайшей  досаде  Кейтеля,  молодой  полковник  исчез.
Припомнив, что Штауфенберг сказал входя телефонисту, Кейтель выскользнул  из
зала, чтобы вернуть этого странного молодого офицера.
     Штауфенберга  у  телефона  не  было.  Находившийся  рядом  унтер-офицер
сказал, что он поспешно вышел из здания. Кейтель в замешательстве вернулся в
конференц-зал.  Хойзингер  заканчивал   свой   доклад   о   катастрофической
обстановке на сегодняшний день. "Русские, - говорил он,  -  крупными  силами
продвигаются западнее Дины (Даугава) на север. Их передовые части  находятся
юго-западнее  Динабурга  (Даугавпилс).  Если  наша  группа  армий  в  районе
Чудского озера не будет немедленно отведена, катастрофа..."
     Фраза так и осталась неоконченной.
     Именно в этот момент, в 12.42, взорвалась бомба.
     Штауфенберг наблюдал за происходящим вместе  с  генералом  Фельгибелем,
стоя примерно в 200 ярдах от входа в бункер 88, где находился его кабинет, и
с беспокойством поглядывая то на свои часы,  то  в  сторону  конференц-зала.
Внезапно он увидел, как конференц-зал взлетает на воздух, охваченный огнем и
дымом, будто от  прямого  попадания  155-миллиметрового  снаряда.  Воздушной
волной из окон выбросило тела нескольких человек, в воздух полетели обломки.
Воспаленное воображение подсказало  Штауфенбергу,  что  все  находившиеся  в
конференц-зале непременно погибли. Он  поспешно  попрощался  с  Фельгибелем,
которому предстояло немедленно сообщить по телефону заговорщикам  в  Берлин,
что  покушение  удалось,  а  затем  блокировать  все  средства  связи,  пока
заговорщики не  захватят  столицу  и  не  провозгласят  новое  правительство
{Большое  число  исследователей  утверждают,  что  в  этот  момент   генерал
Фельгибель должен был взорвать узел связи, и тот факт, что он не сумел этого
сделать,  имел   катастрофические   последствия   для   заговорщиков.   Так,
Уилер-Беннет пишет, что "генерал Фельгибель, как это ни печально,  не  сумел
выполнить  свою  задачу".  Поскольку  различные  узлы  связи  размещались  в
нескольких  подземных  бункерах,  тщательно  охраняемых  СС,  представляется
совершенно невероятным, что в планы Фельгибеля входило взорвать их.  Генерал
соглашался сделать единственное -  блокировать  связь  с  внешним  миром  на
два-три часа после  передачи  в  Берлин  сообщения  о  взрыве.  Это  вопреки
неизбежным накладкам он исполнил. - Прим. авт.}.
     Следующая задача Штауфенберга заключалась в том, чтобы быстро выбраться
из ставки. Охрана на контрольно-пропускных пунктах слышала или видела  взрыв
в  конференц-зале  фюрера  и  немедленно  перекрыла   все   выходы.   Машину
Штауфенберга остановили у первого же шлагбаума  -  в  нескольких  метрах  от
бункера Фельгибеля. Он выскочил из машины  и  потребовал  вызвать  дежурного
офицера из караульного помещения. В его присутствии он позвонил  кому-то,  -
кому именно, осталось неизвестно, - коротко переговорил и,  повесив  трубку,
сказал офицеру: "Господин лейтенант, мне разрешено следовать".
     Это был чистый блеф,  но  он  сработал.  Очевидно,  записав  в  журнал:
"12.44.  Полк.  Штауфенберг  проехал  через  контрольно-пропускной   пункт",
исполнительный лейтенант передал на следующий КПП:  "Машину  пропустить".  У
третьего, и последнего, КПП дело  осложнилось.  Здесь  уже  получили  сигнал
тревоги - шлагбаум был опущен, караул удвоен, и  никому  не  разрешалось  ни
въезжать, ни выезжать.  Машина,  в  которой  находились  Штауфенберг  и  его
адъютант лейтенант Хефтен, была задержана на редкость упрямым унтер-офицером
по имени  Кольбе.  Вновь  Штауфенберг  попросил  разрешения  воспользоваться
телефоном  и,  позвонив  капитану  фон  Меллендорфу,  адъютанту   коменданта
городка, пожаловался на то, что из-за взрыва охрана КПП его не пропускает. А
он торопится, поскольку на  аэродроме  его  ждет  генерал  Фромм.  Он  опять
блефовал:  Фромм  находился  в  Берлине,  и  Штауфенбергу  это  было  хорошо
известно.
     Повесив трубку, полковник повернулся к унтер-офицеру: "Вы слышали?  Мне
разрешено проехать". Но провести того оказалось непросто:  он  сам  позвонил
Меллендорфу, чтобы получить подтверждение. Капитан подтверждение дал.
     Машина помчалась в аэропорт. Лейтенант  Хефтен  тем  временем  поспешно
разбирал вторую бомбу, которую он привез в своем портфеле, выбрасывая детали
в кювет, где их  позднее  разыскало  гестапо.  Комендант  аэродрома  еще  не
получил извещение о  тревоге.  Пилот  прогревал  двигатели  самолета,  когда
подъехала машина с двумя офицерами. Через одну-две минуты самолет взлетел.
     Часы показывали начало второго.  Последующие  три  часа,  должно  быть,
показались Штауфенбергу  самыми  длинными  в  его  жизни.  В  то  время  как
тихоходный "хейнкель" летел на запад над  песчаной  немецкой  равниной,  ему
ничего не оставалось, как только надеяться, что Фельгибель смог  дозвониться
до Берлина и передать исключительной важности сигнал сообщникам:  немедленно
приступить  к  действиям  по   овладению   столицей   и   рассылке   заранее
подготовленных документов командующим войсками в Германии и  на  Западе.  Он
надеялся, наконец, что его самолет не будет  посажен  поднятыми  по  тревоге
истребителями ВВС или сбит  патрулирующими  самолетами  русских,  активность
которых над Восточной Пруссией все более возрастала.  На  самолете  не  было
обычного радиоприемника, и  Штауфенберг  не  мог  настроиться  на  Берлин  и
услышать первые захватывающие сообщения, которые, как он ожидал, заговорщики
передадут еще до  того,  как  он  приземлится.  Не  мог  он  и  связаться  с
заговорщиками в столице и подтвердить сигнал на случай, если  его  не  сумел
передать генерал Фельгибель.
     Его самолет приземлился в Рангсдорфе в 3.45 пополудни, и Штауфенберг  в
прекрасном настроении поспешил к ближайшему  телефону  на  аэродроме,  чтобы
связаться с генералом Ольбрихтом и узнать точно,  что  сделано  за  истекшие
роковые три часа, от которых зависело все. К величайшему  ужасу,  он  узнал,
что еще ничего не сделано. Сообщение о взрыве поступило от фельгибеля вскоре
после 13 часов, но связь работала плохо и заговорщики так  и  не  разобрали,
убит Гитлер или нет. Поэтому ничего и не  было  сделано.  Приказы  из  сейфа
Ольбрихта  с  грифом  "Валькирия"  были  изъяты,   но   не   разосланы.   На
Бендлерштрассе бездействовали, ожидая возвращения Штауфенберга.  Ни  генерал
Бек, ни фельдмаршал Вицлебен, которые соответственно в качестве нового главы
государства и верховного главнокомандующего вермахтом должны были немедленно
опубликовать прокламации, отдать приказы и сообщить по радио  о  наступлении
рассвета для Германии, пока не появились.
     Вопреки твердой уверенности Штауфенберга, которую он вселил в Ольбрихта
по телефону из Рангсдорфа, Гитлер в  действительности  не  был  убит.  Почти
безотчетное движение полковника Брандта, переместившего портфель к  дальнему
краю тумбы прочного дубового стола,  спасло  фюреру  жизнь.  Он  был  сильно
контужен, но ранен относительно легко. У него были опалены волосы, на  ногах
появились ожоги, правая рука - в синяках и  временно  парализована,  лопнули
барабанные перепонки, а упавшая балка оставила ссадину на спине. Как позднее
вспоминал один из очевидцев, он был неузнаваем, когда, опираясь на  Кейтеля,
выбрался из разрушенного, горящего здания.  Лицо  его  было  покрыто  гарью,
волосы тлели, а брюки  превратились  в  клочья.  Кейтель  уцелел  чудом.  Но
большинство из тех, кто стоял у того края стола, где взорвалась бомба,  либо
погибли сразу или умерли позднее, либо получили тяжелые ранения {Официальный
стенографист Бергер был убит, а полковник Брандт, генерал  Шмундт,  адъютант
Гитлера, и генерал Кортен умерли  от  ран.  Все  другие,  включая  генералов
Йодля, Боденшатца, начальника штаба Геринга, и Хойзингера, получили  тяжелые
ранения. - Прим. авт.}. Уже в первые  минуты  после  взрыва,  когда  еще  не
прошло потрясение,  начали  высказываться  догадки  о  его  причине.  Гитлер
подумал было, что взрыв произошел в результате  внезапной  атаки  вражеского
штурмовика. Йодль, который сидел обхватив руками разбитую в кровь  голову  -
на него помимо разных обломков упала люстра, - был убежден,  что  под  полом
здания  строители  заложили  бомбу  замедленного  действия.  Это,  казалось,
подтверждал зияющий в полу пролом, оставленный бомбой  Штауфенберга.  Самого
полковника заподозрили не сразу. Гиммлер, прибежавший сюда на взрыв,  был  в
полном замешательстве, но за  минуту  до  того,  как  Фельгибель  блокировал
связь, он позвонил Артуру Небе, начальнику криминальной полиции в Берлине, и
приказал выслать самолетом группу сыщиков для проведения расследования.
     Из-за неразберихи, возникшей сразу  после  взрыва,  никто  поначалу  не
вспомнил, что Штауфенберг  исчез  из  конференц-зала  непосредственно  перед
взрывом. Сперва посчитали, что он находился в зале и оказался в  числе  тех,
кто получил тяжелые ранения и был срочно госпитализирован.  Гитлер,  еще  не
заподозрив его, распорядился проверить, кто был доставлен в госпиталь.
     Примерно через  два  часа  после  взрыва  картина  начала  проясняться.
Унтер-офицер, дежуривший у коммутатора перед конференц-залом,  доложил,  что
одноглазый полковник, который предупредил его, что ждет  телефонного  звонка
из Берлина, вышел из зала и, не дожидаясь  звонка,  с  большой  поспешностью
покинул здание. Некоторые из участников совещания вспомнили, что Штауфенберг
оставил под столом портфель. Дежурные на КПП сообщили, что полковник  и  его
адъютант проехали сразу же после взрыва.
     Теперь подозрения Гитлера усилились. Звонок на  аэродром  в  Растенбург
дал интересную информацию: Штауфенберг  вскоре  после  13  часов  вылетел  в
большой спешке  сказав,  что  направляется  в  аэропорт  Рангсдорф.  Гиммлер
немедленно отдал приказ арестовать его при приземлении, но приказ не  достиг
Берлина вследствие смелых действий Фельгибеля, блокировавшего связь. До этой
минуты никто  в  ставке,  очевидно,  не  подозревал,  что  в  Берлине  могут
произойти  беспорядки.  Все  еще  считали,  что  Штауфенберг  действовал   в
одиночку. Задержать его будет несложно, если он, как полагали некоторые,  не
приземлился за линией русского фронта. Гитлера, который в  этой  обстановке,
судя по всему, вел себя довольно спокойно, что-то тревожило. Ему  предстояло
в этот день встречать Муссолини, поезд которого должен был прибыть в 4  часа
дня, но почему-то опаздывал. Было что-то фатально-абсурдное в этой последней
встрече двух фашистских диктаторов, состоявшейся вечером 20 июля 1944  года.
Осматривая руины конференц-зала, они старались  обмануть  себя,  думая,  что
"ось", которую они выковали и которая должна была обеспечить им господство в
Европе, отнюдь не развалилась. Некогда  гордый  и  напыщенный,  дуче  теперь
являл собой всего лишь  гаулейтера  Ломбардии,  вызволенного  из  заключения
нацистскими головорезами и поддерживаемого Гитлером и СС. Тем не менее фюрер
демонстрировал неизменную дружбу  и  уважение  по  отношению  к  свергнутому
итальянскому  тирану  и  тепло,  насколько  это  позволяло  его   физическое
состояние, приветствовал гостя. Затем он провел  его  через  еще  дымившиеся
обломки конференц-зала, где всего несколько  часов  назад  едва  не  лишился
жизни. Сейчас он вещал, что их общее дело, несмотря на  все  неудачи,  скоро
восторжествует.
     Д-р Шмидт, присутствовавший на  встрече  в  качестве  переводчика,  так
вспоминает об этой сцене:
     "Муссолини был просто в ужасе. Он никак не мог понять, как такое  могло
произойти в ставке...
     "Я стоял здесь, у этого стола, - рассказывал Гитлер, - бомба взорвалась
прямо у меня под ногами... Очевидно, что со мной ничего не может  произойти,
и мое предназначение, несомненно,  в  том,  чтобы  идти  избранным  путем  и
довести свою миссию до завершения... Происшедшее сегодня - это  кульминация!
Избежав смерти...  я  более  чем  когда-либо  убежден,  что  великому  делу,
которому  я  служу,  не  страшны  никакие  опасности  и  что  все  придет  к
счастливому  концу".  Муссолини,  как  это  обычно  бывало,  захватили  речи
Гитлера, и он согласился с ним.
     "У нас  плохое  положение,  -  продолжал  он,  -  иные  могут  сказать,
отчаянное. Но то, что произошло здесь  сегодня,  вселяет  в  меня  мужество.
После такого чуда немыслимо, чтобы наше дело потерпело неудачу".
     Затем оба диктатора в сопровождении свиты направились пить чай, и здесь
произошла - а было уже около  5  вечера  -  смехотворная  сцена,  откровенно
продемонстрировавшая поразительное ничтожество нацистских вождей в  один  из
самых кризисных моментов в  истории  третьего  рейха.  К  этому  времени  по
прямому приказу Гитлера была восстановлена система связи Растенбурга,  и  из
Берлина начали поступать первые сообщения, что там, а  также,  вероятно,  на
Западном фронте начался военный мятеж. И тут собравшиеся приспешники Гитлера
обрушили  друг  на  друга  поток  подавлявшихся  длительное  время  взаимных
обвинений. Их крики отдавались громким эхом от потолка. Сам  Гитлер  сначала
сидел спокойно,  размышляя  над  происходящим,  Муссолини  же  покраснел  от
смущения.
     Адмирал Дениц, который, получив известие о  попытке  покушения,  срочно
вылетел в Растенбург и прибыл уже после того, как началась беседа  за  чаем,
разразился гневными  упреками  в  адрес  изменников  в  армии.  От  ВВС  его
поддержал  Геринг.  Однако  Дениц  неожиданно  обрушился   на   Геринга   за
катастрофические провалы люфтваффе, а тучный  рейхсмаршал,  отведя  от  себя
обвинения,  напал  на  Риббентропа,  которого  он  ненавидел  больше   всех,
инкриминируя ему банкротство внешней политики Германии, и в какой-то  момент
даже пригрозил министру иностранных дел, что стукнет его  своим  маршальским
жезлом. "Ты, грязный торгаш шампанским, заткни свою гнусную глотку!" -  орал
Геринг. Но это было уже выше сил для Риббентропа, который потребовал хотя бы
немного уважения к себе от рейхсмаршала. "Я еще министр иностранных  дел,  -
кричал он, - и  мое  имя  фон  Риббентроп!"  {Риббентроп  действительно  был
торговцем шампанским, а позднее женился на  дочери  крупнейшего  в  Германии
изготовителя этого вина. Приставку "фон" к своей фамилии он получил  в  1925
году после того, как его в  возрасте  32  лет  усынови