их стены музея, где хранился спальный вагон маршала Фоша, в котором
в  1918  году  было  подписано  перемирие.  Уходя,  я  видел,  как   саперы,
орудовавшие пневматическими молотами, разобрав стену, уже  тащили  вагон  на
рельсы на то самое место в центре поляны, где он стоял в  5  часов  утра  11
ноября 1918 года, когда под нажимом Фоша германские представители  поставили
свои подписи под условиями перемирия.
     Итак, это было в полдень 21 июня. Я стоял у края поляны  в  Компьенском
лесу, чтобы увидеть собственными глазами последний и крупнейший из  триумфов
Гитлера, которых я в ходе своей работы видел так много за эти  бурные  годы.
Был один из самых прекрасных  летних  дней,  какие  мне  запомнились  в  мою
бытность во Франции. Теплые  лучи  солнца  задерживались  на  мощных  ветвях
величественных вязов, дубов, кипарисов и сосен, которые отбрасывали приятную
тень на заросшие дорожки, ведущие к небольшой круглой поляне. Точно в 3 часа
15 минут пополудни прибыл на своем мощном "мерседесе" Гитлер в сопровождении
Геринга, Браухича, Кейтеля, Редера, Риббентропа и Гесса, - каждый  в  своей,
отличной от других  форме  и  Геринг  -  единственный  фельдмаршал  рейха  с
маршальским жезлом в руке. Они вышли из своих  автомобилей  примерно  в  200
ярдах от  монумента  в  ознаменование  освобождения  Эльзаса  и  Лотарингии,
который был задрапирован немецкими военными флагами так, чтобы фюрер не  мог
увидеть  огромный  меч  (я  помнил  это  по  предыдущим   посещениям),   меч
победоносных    союзников    1918    года,    пронзивший    жалкого    орла,
символизировавшего германскую империю Гогенцоллернов. Взглянув на  монумент,
Гитлер двинулся дальше.
     "Я наблюдал за его лицом, - записал я в  своем  дневнике.  -  Оно  было
серьезным, торжественным и тем не менее полным жажды мести. В нем, как  и  в
его  пружинистой  походке,  было  что-то   от   победоносного   завоевателя,
бросившего вызов  всему  миру.  Было  что-то...  вроде  злобной  радости  от
свершения этого  величайшего  поворота  судьбы,  поворота,  который  он  сам
устроил".
     Когда он подошел к маленькой поляне в лесу, где в центре был установлен
его  личный  штандарт,  его  внимание  привлек  огромный   гранитный   блок,
возвышавшийся примерно на три фута над землей.
     "Гитлер, сопровождаемый свитой, медленно подходит к гранитному блоку  и
читает надпись, выгравированную (по-французски) крупными буквами: "Здесь  11
ноября 1918  года  была  сломлена  преступная  гордыня  германской  империи,
побежденной свободными народами, которые она  пыталась  поработить".  Гитлер
читает надпись, и Геринг тоже. Все читают ее, стоя  в  тишине  под  июньским
солящем. Я стараюсь разглядеть выражение лица Гитлера. Я всего в 50  ярд  от
него и вижу его лицо в бинокль, точно он прямо  передо  мной.  Я  много  раз
видел это лицо в величайшие минуты жизни  фюрера.  Но  сегодня!  Оно  пылает
презрением, гневом, ненавистью, неистребимой жаждой  мести,  торжеством.  Он
отходит от монумента, всем своим видом показывая презрение, что удается  ему
в совершенстве. Он еще раз оглядывается назад  -  презрительно,  зло,  -  вы
почти осязаете, как он зол, что не  может  сразу  же  одним  взмахом  своего
прусского сапога {По распоряжению  Гитлера  монумент  был  взорван  три  дня
спустя. - Прим. авт.} уничтожить эти отвратительные,  провокационные  слова.
Внимательным взглядом обводит он поляну, и, когда его  глаза  встречаются  с
вашими, вы чувствуете всю глубину ненависти, таящейся в них. Но в его глазах
таится и торжество - мстительная, ликующая ненависть. Вдруг, будто лицо  его
еще не в полной мере отразило чувства, он  придает  своему  телу  положение,
созвучное его настроению. Он быстро кладет руки на бедра, расправляет плечи,
широко расставляет ноги. Это великолепная поза, она выражает  вызов,  жгучее
презрение к этому месту, ко всему тому, что стояло здесь двадцать два  года,
будучи немым свидетелем уничтожения германской империи".
     Затем Гитлер и его свита вошли в вагон, где фюрер уселся в  кресло,  на
котором в 1918 году  сидел  Фош.  Через  пять  минут  появилась  французская
делегация во главе с генералом Шарлем Хюнтцигером, командовавшим 2-й  армией
у Седана, в составе одного адмирала, генерала авиации и одного  гражданского
лица, Леона Ноэля, бывшего французского посла в Польше, ставшего  свидетелем
краха  еще  одного  государства  под  ударами  немецкого  оружия.  Они  были
потрясены, но сохраняли достоинство даже в этих трагических обстоятельствах.
Им заранее не  сказали,  что  доставят  в  эту  французскую  святыню,  чтобы
подвергнуть  унизительной  процедуре,  и  французы,  вне  всякого  сомнения,
пережили как раз то шоковое состояние, на какое рассчитывал  Гитлер.  В  тот
вечер, после того как Браухич детально описал  ему  всю  процедуру,  Гальдер
записал в своем дневнике:
     "Французы... не подозревали, что им придется  вести  переговоры  в  том
самом месте где проходили переговоры в 1918 году. Этот факт так подействовал
на них, что они долго не могли прийти в себя".
     Разумеется, французы были ошеломлены, и это было заметно. Тем не  менее
вопреки сообщениям, которые публиковались в те дни, они пытались, как теперь
стало известно из официальных протоколов этой  встречи,  обнаруженных  среди
нацистских секретных документов, смягчить наиболее жесткие  пункты  условий,
выдвинутых фюрером, и устранить те из них, которые, по их  мнению,  являлись
позорными. Однако их усилия оказались тщетными.
     Гитлер и его свита покинули вагон, как только генерал  Кейтель  зачитал
французам преамбулу к условиям перемирия,  предоставив  ведение  переговоров
начальнику штаба ОКБ, но при этом не разрешив ему ни на  йоту  отступить  от
составленных им самим условий.
     Хюнтцигер, ознакомившись  с  условиями,  заявил,  что  они  "тяжелые  и
безжалостные", значительно хуже, чем те,  которые  французы  вручили  немцам
здесь в 1918 году. Более того,  продолжал  Хюнтцигер,  если  "страна  по  ту
сторону Альп,  которая  не  нанесла  поражения  Франции  (Хюнтцигер  слишком
презирал Италию, чтобы назвать ее),  предъявит  аналогичные  требования,  то
Франция ни при каких обстоятельствах не подчинится. Она будет  сражаться  до
горького конца... Поэтому он не считает возможным поставить свою подпись под
немецкими условиями перемирия..."
     Генерал  Йодль,  второй  человек  в  ОКБ,   председательствовавший   на
совещании,  не  ожидал  столь  дерзких  слов  от  полностью   разгромленного
противника и ответил, что хотя  не  может  не  выразить  своего  "понимания"
относительно всего сказанного Хюнтцигером об итальянцах, тем не менее он  не
имеет полномочий изменить условия, выдвинутые фюрером. Он может сделать одно
- "дать комментарии и разъяснить непонятные пункты". Французам придется либо
подписать этот документ по перемирию, либо оставить его в том виде, в  каком
он есть.
     Немцы были раздражены  тем,  что  французская  делегация  приехала  без
полномочий заключить перемирие, а только для того, чтобы  передать  согласие
правительства, находившегося в Бордо. То ли в результате технического  чуда,
то ли по счастливой случайности, но им удалось установить телефонную связь с
правительством в Бордо из старого спального вагона прямо через линию фронта,
где еще  шли  бои.  Французской  делегации  разрешили  воспользоваться  этим
телефоном, чтобы передать текст условий перемирия и  обсудить  их  со  своим
правительством.  Доктора  Шмидта,  выступавшего  на   переговорах   в   роли
переводчика, для подслушивания переговоров поместили в армейскую  спецмашину
связи, стоявшую в нескольких ярдах  за  деревьями.  На  следующий  день  мне
удалось прослушать отрывок записанных немцами на  пленку  переговоров  между
Хюнтцигером и генералом Вейганом.
     К  чести  последнего,  который  несет  серьезную   ответственность   за
поражение французов, за полную капитуляцию и за разрыв  с  Англией,  следует
заметить, что он энергично возражал против многих требований  немцев.  Одним
из наиболее одиозных требований было обязательство французов передать  рейху
всех антинацистски настроенных беженцев, нашедших убежище во Франции и на ее
территориях.  Вейган  назвал  это   требование   позорным,   сославшись   на
французские традиции предоставления права на политическое убежище, но  когда
на следующий день об этом было заявлено немцам, надменный Кейтель, не слушая
никаких  доводов,  стал   кричать,   что   "немецкие   эмигранты"   являются
"величайшими поджигателями войны", что они "предали свой собственный  народ"
и должны быть переданы рейху "любой ценой". Французы не высказали возражений
против статьи, в которой говорилось, что с теми французами, которых  схватят
с оружием в руках в войсках других стран,  воюющих  против  Германии,  будут
обращаться как с франтирерами, то есть немедленно  расстреляют.  Этот  пункт
был направлен против де Голля, который уже  пытался  организовать  в  Англии
движение "Свободная Франция". Как Вейган,  так  и  Кейтель  знали,  что  это
являлось  грубейшим  нарушением  элементарных  правил  войны.  Не  возражали
французы  и  против  параграфа,  в  котором   предусматривалось,   что   все
военнопленные будут содержаться в  плену  до  заключения  мира.  Вейган  был
уверен, что англичане  покорятся  в  пределах  трех  недель  и  после  этого
французские военнопленные будут отпущены домой. Тем самым он  обрек  полтора
миллиона французов на пятилетнее содержание в лагерях для военнопленных.
     Самым  сложным  в  соглашении  о  перемирии  являлся  вопрос  о  судьбе
французского  военно-морского  флота.  Когда  Франция  зашаталась,  Черчилль
предложил освободить ее от обязательства не заключать сепаратный  мир,  если
французский военный флот получит указание направиться  в  английские  порты.
Гитлер был полон решимости  не  допустить  этого;  он  хорошо  понимал,  как
говорил он  Муссолини  18  июня,  что  это  неимоверно  усилило  бы  Англию.
Поскольку на карту было поставлено так много, он решил  пойти  на  некоторые
уступки или по  крайней  мере  пообещать  пойти  на  уступки  разгромленному
противнику. Соглашением о перемирии предусматривалось, что французский  флот
будет демобилизован, а сами корабли поставлены на стоянку в своих портах.  В
ответ на это  германское  правительство  торжественно  заявило  французскому
правительству,  что  оно  не   намерено   использовать   французский   флот,
находившийся в портах под немецким наблюдением, в своих  военных  интересах.
Более того, правительство торжественно заявило, что оно не  имеет  намерения
предъявлять какие-либо права на французский военный флот во время заключения
мира. Как и все обещания Гитлера, это тоже будет нарушено.
     Наконец, Гитлер оставлял  французскому  правительству  неоккупированную
зону на юге и юго-востоке Франции, где оно якобы будет управлять  по  своему
усмотрению. Это был коварный  ход,  позволивший  не  только  разделить  саму
Францию географически и административно, но и затруднить, если не  исключить
полностью, возможность сформирования французского правительства в изгнании и
перечеркнуть любые  планы  политических  деятелей  в  Бордо  сделать  местом
пребывания правительства Северную Африку, - замысел, который  был  близок  к
осуществлению,  но  оказался  в  конечном  счете  сорван   не   немцами,   а
французскими пораженцами: Петеном,  Вейганом,  Лавалем  и  их  сторонниками.
Более того, Гитлер  знал,  что  те,  кто  теперь  контролировал  французское
правительство в Бордо, являлись врагами французской демократии и можно  было
надеяться на  сотрудничество  с  ними  в  установлении  нацистского  "нового
порядка" в Европе.
     Однако и на второй день переговоров в  Компьене  французская  делегация
продолжала препирательства и проволочки. Одна из причин задержек - Хюнтцигер
настаивал,  чтобы  Вейган  не  просто  уполномочил  его  подписать   условия
перемирия: никто во Франции не хотел брать на себя такую ответственность,  а
приказал это сделать.  В  конце  концов  в  6.30  вечера  Кейтель  предъявил
ультиматум: французы должны в течение часа принять  или  отклонить  немецкие
условия перемирия. Французское правительство капитулировало. В  6  часов  50
минут вечера 22 июня 1940 года Хюнтцигер и Кейтель  подписали  соглашение  о
перемирии {Соглашением предусматривалось, что оно вступит в силу, как только
будет подписано франко-итальянское соглашение о перемирии, и боевые действия
прекратятся через шесть часов после его подписания. - Прим. авт.}.
     Я слушал, как проходил последний акт  подписания  перемирия,  поскольку
все было записано на пленку с помощью  скрытых  микрофонов.  Перед  тем  как
поставить свою подпись, французский генерал  дрожащим  голосом  сказал,  что
хочет  сделать  заявление  от  себя  лично.   Мне   удалось   записать   это
по-французски. Он говорил:
     "Я заявляю, что французское правительство приказало мне  подписать  эти
условия перемирия... Вынужденная силой оружия прекратить борьбу, которую  мы
вели на стороне союзников, Франция сознает тяжесть навязанных ей условий. На
будущих  мирных  переговорах  Франция  вправе  ожидать,   что   в   Германии
возобладают настроения,  которые  позволят  двум  великим  державам  жить  и
трудиться в мире и добрососедстве".
     Тем мирным переговорам, о которых говорил французский генерал, не  было
суждено  состояться,  но  настроения,  которые  должны  были  возобладать  в
нацистском третьем рейхе, если бы они состоялись, начали выявляться по  мере
того, как оккупация становилась все более жесткой, а давление на  раболепный
режим Петена все более сильным. Франции было  предначертано  превратиться  в
германского вассала, с чем Петен, Вейган и Лаваль, очевидно, были согласны.
     Пошел мелкий дождь, когда  участники  переговоров  покидали  вагон.  На
дороге сквозь лес  можно  было  видеть  бесконечную  цепочку  усталых,  едва
переставлявших ноги беженцев, которые возвращались домой на велосипедах,  на
телегах, а немногие счастливчики - на старых грузовиках.  Я  вышел  из  тени
деревьев и направился к поляне. Группа немецких саперов, громко  крича,  уже
начала передвигать старый вагон, в котором велись переговоры.
     - Куда? - поинтересовался я.
     - В Берлин, - последовал ответ {В Берлин вагон был доставлен 8 июля. По
иронии судьбы в ходе войны он был разбит во время одного из налетов  союзной
авиации. - Прим. авт.}.
     Франко-итальянское перемирие было подписано в Риме двумя днями позднее.
Согласно перемирию, Муссолини мог оккупировать только ту территорию, которую
захватили его войска, то есть всего несколько сот ярдов  французской  земли.
Франции была также навязана 50-мильная  демилитаризованная  зона  как  перед
границей с Италией, так и в Тунисе. Перемирие было подписано в  7.35  вечера
24 июня. Спустя шесть часов пушки во Франции смолкли.
     Та самая Франция,  которая  в  минувшей  войне  выдержала  четыре  года
борьбы, на сей раз была выведена из войны всего за  шесть  недель.  Немецкие
войска завоевали территорию большей части Европы от мыса Нордкап за Полярным
кругом до Бордо, от берегов Ла-Манша до реки Буг в Восточной Польше.  Адольф
Гитлер достиг вершины славы. Бывший австрийский бродяга, объединивший немцев
в национальное государство, прошел путь от ефрейтора времен  первой  мировой
войны до величайшего германского завоевателя. Теперь  установить  германскую
гегемонию в Европе мешал ему лишь неукротимый англичанин Уинстон Черчилль  и
возглавляемый  им  народ,  полный  решимости   и   отвергающий   возможность
поражения,  в  то  время  как  Англия  стояла  на  грани  поражения;  народ,
оставшийся  в  одиночестве,  фактически  безоружный,  осажденный   в   своем
островном доме самой мощной военной машиной, какую когда-либо видел мир.

       Гитлер ведет игру с целью заключить мир

     Спустя десять дней после начала немецкого наступления на Западе, в  тот
самый вечер, когда немецкие танки вышли к Абвилю, генерал  Йодль,  описав  в
своем дневнике, как фюрер  был  "вне  себя  от  радости",  добавил,  что  он
"работает над мирным договором" и что "Англия может получить сепаратный  мир
в любое время после возвращения германских колоний". Это было 20 мая.  Затем
в течение нескольких недель Гитлер, по-видимому, не  сомневался,  что  после
выхода  Франции  из  войны  Англия  будет  стремиться  к  заключению   мира.
Выдвигаемые им условия, с точки зрения немцев, представлялись  исключительно
щедрыми, учитывая, что Англия потерпела поражение в Норвегии и  во  Франции.
24 мая фюрер детально изложил их генералу фон Рундштедту, выразив  при  этом
свое  восхищение  Британской  империей   и   подчеркнув   необходимость   ее
существования. От Лондона он требовал одного - свободы рук в континентальной
Европе.
     Он был настолько уверен, что англичане согласятся с  его  предложением,
что после падения  Франции  даже  не  намечал  никаких  планов  относительно
продолжения войны против Англии, а его хваленый генеральный  штаб,  который,
считалось, с прусской  тщательностью  разработал  все  возможные  в  будущем
варианты, не надоедал ему со своими планами.  Начальник  генерального  штаба
сухопутных войск генерал Гальдер не делает никаких записей по этому  вопросу
в своем  объемистом  дневнике.  Он  больше  обеспокоен  русской  угрозой  на
Балканах и на Балтике, чем поведением англичан.
     В самом деле,  разве  будет  Великобритания  сражаться  в  одиночестве,
оказавшись в столь безнадежном положении? Особенно сейчас, когда  она  может
заключить мир, сохранив, в отличие от Франции, Польши и  других  потерпевших
поражение стран, свою целостность и свободу? Этот вопрос  задавали  повсюду,
но не на Даунинг-стрит, где, как позднее признавался  Черчилль,  он  никогда
даже не обсуждался,  ибо  ответ  напрашивался  сам  собой.  Однако  немецкий
диктатор этого не знал и, когда Черчилль  публично  заявил,  что  Англия  не
сдастся, он, вероятно, этому не поверил. Не поверил, даже когда 4  июня,  по
завершении дюнкеркской эпопеи, Черчилль выступил со своей знаменитой речью о
продолжении борьбы на холмах и побережье; не поверил, даже  когда  18  июня,
после того как Петен запросил перемирия,  Черчилль  снова  заявил  в  палате
общин о "непоколебимой решимости продолжать войну", а в заключение  другого,
не менее красноречивого и запоминающегося выступления сказал:
     "Давайте напряжем все свои усилия, чтобы каждый выполнил свой  долг,  и
будем помнить, что если Британская империя и  ее  Содружество  просуществуют
тысячу лет, то люди скажут: "Это был их звездный час".
     Это могли быть просто высокопарные слова талантливого  оратора  -  так,
должно быть, думал и Гитлер, будучи сам блестящим оратором. Его уверенность,
вероятно, подкреплялась итогами зондажа в столицах нейтральных государств  и
призывами покончить с войной, исходившими оттуда. 28 июня Гитлер получил  от
папы  римского  конфиденциальное  послание  -  аналогичные  обращения   были
адресованы Муссолини и Черчиллю, - в котором глава Ватикана  предлагал  свое
посредничество в интересах "установления справедливого и почетного мира".  В
своем обращении папа подчеркивал, что, прежде чем предпринимать  такой  шаг,
он  желал  бы  удостовериться,  как   будет   воспринято   его   предложение
заинтересованными  сторонами.  Король  Швеции  также  проявлял   активность,
предлагая свои услуги в деле заключения мира между Лондоном и Берлином.
     В Соединенных Штатах германское посольство во главе с Гансом  Томсеном,
поверенным в делах, расходовало каждый доллар,  на  который  могло  наложить
лапу, на поддержку изоляционистов, высказывавшихся против вступления Америки
в  войну,  тем  самым  подталкивая  Англию  к  отказу  от  ее   продолжения.
Захваченные документы германского  министерства  иностранных  дел  изобилуют
донесениями Томсена, который  докладывал  в  Берлин  об  усилиях  посольства
склонить американское общественн