ть. Гарун устал смертельно, но призраки продолжали нашептывать ему  в
уши. Его отец Юсиф в правое, дядя Фуад - в левое. И возражал им лишь Мегелин
Радетик. - Все ещё узурпатор.
   - На моей родине  происходит  то  же  самое.  Насколько  я  понимаю,  его
собственная глупость и время сами обо всем позаботятся.
   - У меня не хватает терпения ждать.
   - Что ж.  Каждый  волен  распоряжаться  своей  жизнью,  -  пожал  плечами
Рагнарсон. - А что случилось с  толстяком?  Хотя  он  производит  жутковатое
впечатление, но все же мне нравится.
   - Насмешник? А я думал, что он у тебя.
   - Я не видел его с тех пор, как мы расстались. Решил, что он отправился с
тобой.
   - Любопытно.
   - Может быть, парень двинулся на восток? Он много толковал об этом.
   - Он без умолку болтал обо всем на свете. Вполне вероятно, что  кто-то  в
конце концов пырнул его ножом.
   Рагнарсон снова пожал плечами.
   Стоны и крики внизу усилилось. Все больше и больше их  людей  находили  в
себе силы обшаривать мертвецов.

ГЛАВА 23
ДОМОЙ

   Эль Мюрид воздел обе руки, умоляя небесную твердь  разразиться  очередной
молнией. От отчаяния он уже пребывал на грани безумия. Эти  бандиты-роялисты
не убоялись его могущества.
   Вначале Эль Мюриду показалось, что на ребра его обрушился тяжелый  молот,
и он почувствовал, как хрустнула кость. С губ его сорвался стон. Земля  ушла
из-под ног. Он хотел упасть на руки, чтобы смягчить падение,  но  одна  рука
отказалась служить. Ученик всем телом рухнул на землю. Телохранители  издали
вопль отчаяния.
   Сквозь окутывающий сознание туман до него долетел удаляющийся стук копыт.
Эль Мюрид с трудом приоткрыл один глаз и увидел, как бегут его Непобедимые.
   После этого на него опустилась тьма.
   Затем тьма отступила.
   В ребра пророка уперлась нога и перевернула его на спину. Эль Мюрид  едва
успел проглотить готовый вырваться из горла крик. Он не дышал все то  время,
пока воин обыскивал его одежду. Солдат грязно выругался. На теле он не нашел
ничего ценного.
   Однако взгляд мародера посветлел, едва он  увидел  амулет.  Он  снял  его
быстро и ловко, мгновенно спрятав под одеждой.
   Драгоценный камень слегка светился, однако грабитель это слабое  свечение
не заметил.
   Эль Мюрид подавил готовые вырваться проклятия.  Перед  ним  стояла  очень
простая альтернатива - амулет или жизнь. Одним словом, выбора не было.
   - Нашел чего-нибудь? - спросил другой воин.
   - Две вшивых серебряных монеты и горсть медяков.  Эти  ребята  ещё  более
нищие, чем мы.  Однако  на  этом  жмурике  вполне  приличные  сапоги.  Давай
взглянем, может быть, они нам подойдут.
   Мародер принялся снимать с него сапог, и  Ученику  ничего  не  оставалось
делать, кроме как терпеть, стиснув зубы.
   Второй грабитель пришел на помощь первому.
   - А я нашел серебряный кинжал, которым пользуются убийцы, - похвастал он,
сдергивая с ноги пророка сапог. - За него, наверное, дадут хорошие бабки.
   - Думаешь? Покажи.
   - Как бы не так. Держи карман шире.
   - Ладно, ладно. Глянь-ка, похоже, здесь ещё и меч что надо!
   - Да уж конечно, получше той итаскийской жестянки,  которую  ты  на  себе
таскаешь.
   Эль Мюрид был готов расхохотаться. Меч ему дали всего несколько дней тому
назад в Дунно-Скуттари, и он ещё ни разу не извлекал клинок из ножен. В этом
он видел какую-то злую иронию.
   Еще больше иронии в том, решил он,  после  того  как  мародеры  двинулись
дальше, что враги не пытаются искать его среди мертвых. Он не мог понять  их
апатии. Ведь он сейчас был полностью в их руках.
   Но и это ещё не все. Если бы один из мародеров его добил, не  догадываясь
о значении смертельного удара,  который  наносит,  то  это  могло  бы  стать
поистине финальной насмешкой судьбы.
   На поле опустилась вечерняя темнота. Некоторые наиболее упорные  роялисты
продолжали грабить мертвецов при свете факелов, но вскоре даже самые  алчные
из них отправились спать.
   На поле битвы установились тишина  и  покой.  Эль  Мюрид  ждал.  Боль  не
позволяла ему уснуть. Убедившись в том, что уже ничем  себя  не  выдаст,  он
начал медленно уползать с поля.
   Не протащившись и дюжины ярдов, он наткнулся на тело своего лекаря.
   - О, Эсмат. Что ты натворил? Я считал тебя одним  из  бессмертных,  а  ты
меня покинул. Мой старый друг. Мой последний друг.  Лежишь  здесь  на  утеху
воронью. Это жестоко. А я могу лишь воздвигнуть стелу в память о тебе.
   Ниже по склону  раздался  шорох.  Эль  Мюрид  замер  и  долго  ещё  лежал
неподвижно.
   Мародеры  каким-то  непостижимым  образом  просмотрели  лекарский   мешок
Эсмата, и Эль Мюрид поволок его  с  собой.  Почувствовав  себя  в  некоторой
безопасности, он подполз к дереву, поднялся, цепляясь за ствол,  на  ноги  и
побрел на  восток  в  слабом  свете  нарождающейся  луны.  Ноги  его  начали
кровоточить, и дважды ему пришлось останавливаться, чтобы почерпнуть силы  в
лекарском мешке Эсмата.
   Перед самым рассветом ему повстречалась лошадь без  всадника.  Он  поймал
лошадь, успокоил и,  кое-как  вскарабкавшись  в  седло,  продолжил  путь  на
восток.
   Через две мучительные недели он оказался в Сахеле, где  и  упал  на  руки
преданных  сторонников.  Правоверные  выходили  его  и  затем  доставили   в
Аль-Ремиш, где он тут же уединился в Святилище Мразкима.
   Все его честолюбивые замыслы умерли окончательно и бесповоротно.

***

   Роялист, похитивший амулет Эль Мюрида, продал его ювелиру после того, как
остатки Воинства Света оставили Лиебианнин. Ювелир, в свою  очередь,  продал
драгоценность  благородной  даме,  явившейся  на  юг,  чтобы  вернуть   себе
фамильное поместье, расположенное вблизи Симбалавейна. Она владела  амулетом
уже два  месяца,  когда  тот  вдруг  ожил  и  начал  сыпать  проклятиями  на
непонятном  языке.  Дама,  охваченная  ужасом  и  уверенная   в   том,   что
жулик-ювелир всучил ей игрушку какого-то колдуна, приказала бросить амулет в
глубокий колодец, колодец засыпать и посадить на его месте дерево.
   Таким образом, амулет Эль Мюрида исчез с лица земли к удивлению историков
и Правоверных, но более всего к изумлению того, кто подарил его Ученику.
   Движение Эль Мюрида утратило свою магию. Утратило буквально.

ГЛАВА 24
ОТКРОВЕНИЕ

   Толстяк был осторожен, как  никогда  ранее.  Он  шел  по  негостеприимной
земле, на которой пиратствовали дезертиры из армии  Итаскии  и  из  Воинства
Света. Эти ренегаты не щадили никого, и местные жители  враждебно  встречали
всех чужаков, опасаясь, что те являются разведчиками одной из банд.
   К северу от Скарлотти вплоть до  берегов  Серебряной  Ленты  царил  хаос,
который Насмешнику каким-то образом удавалось пережить.  Вот  уже  несколько
недель он, избегая неприятностей, продвигался к Портсмуту,  вблизи  которого
остатки армии Эль Надима все ещё ожидали приказов Ученика.
   - Лично я есть наичугуннейший идиот,  -  поносил  он  себя,  находясь  на
очередном перекрестке дорог в сорока милях от конечной цели  путешествия.  -
Почему я не обратил стопы свои в сторону наивосточнейшего востока. Взор  мой
должен быть обращаем  к  землям,  где  правит  здравый  смысл,  где  человек
искуснейший и гениальный может процветать.
   В этой же безумной  стране  все  его  таланты  пропадали  втуне.  Здешние
обитатели были слишком  подозрительны  и  к  тому  же  совершенно  обнищали.
Бродившие по этим краям армии  стерли  с  лица  земли  десятки  тысяч  ферм.
Грабители унесли все, что представляло хотя бы маломальскую ценность.  Чтобы
выжить, туземцам приходилось лезть вон из кожи.
   Насмешник худел. Чудовищный голод пожирал его  потроха.  Кроме  того,  он
потерял все свои профессиональные принадлежности и не мог вернуться к  своим
играм. Даже имея аудиторию. У него не было ни времени, ни денег на то, чтобы
собрать новый инвентарь.
   Он не переставал спрашивать себя, что он делает в этой  безумной  стране,
но, несмотря ни на что, продолжал путь. Насмешник считал,  что  должен  быть
как можно ближе к восточной армии. Он был убежден в  том,  что  ему  следует
знать, где обретается Саджак. Он опасался, что старик  окажется  у  него  за
спиной и нанесет ему смертельный  удар.  Эта  жажда  знания  превратилась  у
Насмешника  в  одержимость,  которая  подгоняла  его   сильнее,   чем   кнут
надсмотрщика гонит рабов.
   Впервые в жизни он стал заглядывать себе в душу, стараясь понять,  почему
это для него вдруг стало столь важно. Забравшись в самые темные уголки своей
души, Насмешник пришел в ужас. Он не мог поверить,  что  в  нем  угнездилась
подобная тьма. И самым ужасным чудовищем, засевшим  в  его  душе,  оказалось
чувство ненависти к этому старику. Больше всего он желал, чтобы к Саджаку  у
него вообще не было  каких-либо  чувств.  Он  хотел  уничтожить  его  с  тем
равнодушием, с которым раздавил  бы  вошь,  которой  старик,  собственно,  и
являлся, если все ещё существовал.
   Насмешник не желал волноваться ни о чем, кроме судьбы самого Насмешника.
   Но тем не менее он волновался. Его  беспокоил  не  только  Саджак,  но  и
друзья, которые появились у  него  за  время  его  военных  приключений.  Он
полюбил Гаруна и Браги - за их доброе отношение  к  нему,  за  то,  что  они
прощали его, когда он в очередной раз начинал вести себя как последний осел.
   Иногда, проснувшись среди ночи, он испытывал сильный страх.  Это  не  был
страх смерти или боязнь врагов. Нет, он боялся, что жизнь  его  вновь  может
утратить смысл, что он потеряет друзей и останется совсем один.
   Ему не нравился этот страх. Он противоречил образу человека,  вступившего
в битву со всей вселенной и эту  битву  выигрывающего.  Насмешник  не  желал
попасть  в  зависимость  к  кому-либо,  и   прежде   всего   -   зависимость
эмоциональную.
   Когда он был неподалеку от Портсмута, до  него  стали  доходить  вести  о
восточной армии. Остатки некогда могучего войска  Эль  Мюрида  собирались  к
походу домой. Армия Итаскии стояла лагерем у стен, готовая войти в Портсмут,
как только бывший противник его оставит.
   Все новости доходили до Насмешника с опозданием. Он должен  был  ускорить
движение, так как опасался, что опоздает и, прибыв  на  место,  узнает,  что
объект его охоты уже отбыл из города другим путем.
   Постоянно враждебная к нему судьба, видимо, на  время  задремала,  и  ему
наконец повезло. Он добрался до города именно  в  то  утро,  когда  из  него
выходила восточная армия. Забравшись на крышу дома, он  четыре  долгих  часа
следил за тем, как из Портсмута уходит Воинство Света.
   Однако старого слепца Насмешник так и не увидел.
   Зверь, гнавший его по следам старца, по-прежнему жаждал крови.  Он  желал
знать, где, когда и почему Саджак отстал от армии. Проклиная себя последними
словами, Насмешник поплелся вслед за уходящим войском на восток.
   Три раза ему удавалось отбить от отряда по одному  солдату  и  задать  им
нужные вопросы. Двое из  них  вообще  не  знали  Саджака.  Третий  припомнил
астролога, но о том, что с ним случилось, он не имел никакого понятия.
   Насмешник готов был визжать от отчаяния. Толстяк проклинал богов, как  по
одному, так и скопом, не делая разницы между  вероисповеданиями.  Небожители
забавлялись с  ним,  вели  жестокую  игру.  Насмешник  требовал,  чтобы  они
прекратили мучить его и позволили ему узнать.
   Толстяк впал в такое отчаяние, что, не сумев в одном из Малых  Королевств
захватить в плен четвертого солдата, обратился за советом к священнику.
   Но и служитель культа не смог ему помочь.  Насмешник,  опасаясь  получить
отказ в совете, толком священнику  ничего  не  рассказал,  и  тому  пришлось
ограничиться лишь общими фразами.
   - Нет ясности в этой жизни,  сын  мой  -  сказал  он.  -  Мы  существуем,
окруженные  великой  тайной.  Мы  бродим   по   миру,   окутанному   саваном
неопределенности.  Для  существ  без  веры  жизнь   становится   бесконечным
путешествием в стране страха. Приходи к нам. Вознесем вместе молитву Творцу.
Доверься нашему Господу.
   Насмешник спасения души вовсе не алкал. Выходя из дома священнослужителя,
он  бормотал,  что  чуть  было  не  стал  жертвой  самого  древнего  в  мире
жульничества. Один мошенник едва не облапошил другого.
   Толстяк следовал за Воинством Света до самого Сахеля.  Он  остановился  в
топкой  низине  и,  разглядывая  оттуда  выжженные  солнцем   голые   холмы,
припоминал, с каким трудом пробирался через них вместе  с  Ясмид  и  отрядом
Непобедимых. Теперь он не мог  миновать  эти  мерзкие  земли,  не  привлекая
внимания диких туземных племен.
   - О горе! - причитал толстяк.  -  Лично  я  проклят.  Я  есть  обреченный
блуждать в страхе, ожидая удара в спину кинжалом  или  иным  несущим  смерть
оружием. И судьбина эта горькая подберется ко мне незамеченной.
   Он ещё раз обругал последними словами всех известных ему богов и демонов,
а затем понуро двинулся на запад. По его разумению,  Гарун  и  Браги  должны
были находиться где-то на побережье.
   Два дня спустя он вступил  в  деревню,  которую  война  обошла  стороной.
Собаки здесь не рычали и не бросались на путников, а лишь лаяли, возвещая об
их появлении. Местные жители не бежали  к  чужакам,  размахивая  топорами  и
косами и угрожая превратить их в корм для свиней,  если  они  немедленно  не
уберутся прочь.
   Местные обитатели исповедовали учение Эль Мюрида, и  толстяк  появился  в
поселении в час молитвы, когда муэдзин что-то кричал с крыши  храма,  совсем
недавно посвященного иному богу. После  завершения  моления  жители  приняли
Насмешника весьма гостеприимно, предложив ему еду и питье и попросив  взамен
лишь немного потрудиться на пользу общины.
   Трудиться? Ему, Насмешнику? Это было так же нелепо,  как  просить  солнце
прекратить движение по небосводу. Как бы то ни было, но он прекрасно очистил
коровий хлев, чем привел самого себя в немалое восхищение. Он попытался было
показать несколько фокусов, но местные жители мягко осудили его за это,  так
как не признавали даже подобия колдовства. Туземцы были  консерваторами,  не
разделяющими новых теплых чувств Эль Мюрида  по  отношению  к  магии.  Кроме
того, сказали они ему, старик, живущий в храме, уже  демонстрировал  им  эти
трюки.
   У Насмешника округлились глаза. Старик? Трюки? Храм? Но… Неужели подобное
возможно? Нет. Это невероятно. Так быть просто не может. Боги не мучают  вас
безжалостно, пряча от вас  предмет  ваших  мечтаний  лишь  для  того,  чтобы
презрительно бросить его в пыль к вашим ногам после того, как вы  отказались
от всех надежд. А может быть, они только так и поступают?
   Насмешник настолько волновался, что дошел до последней крайности и  перед
посещением очередной службы принял ванну. Он успел  узнать,  что  старик,  о
котором шла речь, был слеп и,  видимо,  находился  на  самом  излете  жизни.
Служители храма взяли его к себе из жалости. Он помогал им всем, чем  мог  и
когда мог. Помощь эта была мизерной, но тем не менее в  награду  он  получил
место, где мог приклонить голову, две еды в день и людей, которые могли  его
достойно похоронить, когда он умрет.
   Когда Насмешник услышал об этом, им овладели странные чувства, которые он
вначале не мог даже  определить.  Но  вскоре  он  понял,  что  жалеет  этого
незнакомого, несчастного, влачащего  жалкое  существование  старого  калеку,
живущего лишь милостью чужих для него людей.
   Это чувство становилось все сильнее по  мере  того  как  приближался  час
молитвы. Когда он попытался уяснить для себя его происхождение и значение, у
него ничего не получилось. Он вдруг ощутил замешательство и  даже  некоторый
испуг.  Насмешник  задавал  себе  один  и  тот  же   вопрос:   неужели   это
действительно может быть Саджак?
   Он присоединился к толпе верующих, неторопливо двигающихся в  направлении
храма. Некоторые из них не преминули заметить, каким чистым и одухотворенным
он выглядит. Он отвечал им идиотской  улыбкой  и  какими-то  неопределенными
жестами.
   Чем ближе они подходили к храму, тем труднее  давался  Насмешнику  каждый
шаг. Все больше и больше местных жителей обгоняли  его.  В  шаге  от  дверей
храма он замер. Толстяк стоял в полном одиночестве,  размышляя  о  том,  кто
предстанет перед его взором, когда он переступит  порог:  полуживой  Саджак,
прислуживающий клирикам, или совершенно незнакомый ему старик.
   Трижды пытался он сделать последний шаг, и трижды что-то удерживало  его.
Затем он повернулся и зашагал прочь.
   В конечном итоге оказалось, что  он  не  испытывал  потребности  что-либо
узнать. Насмешник понял, что должен  уйти  и  оставить  вызывающего  жалость
старца - кем бы тот ни был - тихо доживать свой век под сводами храма.
   Желание узнать истину исчезло. На смену ненависти пришло сочувствие.
   Насмешник возобновил свой путь на запад.

ГЛАВА 25
ПОСЛЕДНЯЯ
С КОРОЛЕМ

   - Повелитель, тебя хочет видеть какой-то итаскиец, - объявил Шадек, входя
в палатку Гаруна.
   - Итаскиец? - переспросил бин Юсиф, обменявшись взглядом с Рагнарсоном. -
Чего ему надо?
   - Встречи, повелитель. Он не сказал, с какой целью.
   - Кто он?
   - Весьма почтенный господин, - пожал плечами Шадек. - В возрасте.
   - Хм. В  таком  случае  давай  его  сюда,  -  произнес  Гарун  усталым  и
недовольным голосом.
   Их лагерь находился в сотне миль к северо-востоку от Лебианнина в стороне
от всех поселений. Ближайшие к ним итаскийцы - из тех, кто вел переговоры  с
Учеником  и  не  успел  вернуться  домой,  -   могли   обретаться   лишь   в
Дунно-Скуттари. Имелись сообщения, что они (несмотря на прежние  соглашения)
пытались вывести из-под контроля правоверных некоторые королевства к югу  от
Скарлотти.
   Гарун же неторопливо продвигался в направлении  хребта  Капенрунг.  Иного
пути,  кроме  как  в  свои  старые  лагеря,  у  него  не   было.   Рагнарсон
присоединился к нему, так как и ему некуда было податься. Он распустил  свою
маленькую армию. Его люди рвались домой, чтобы вернуться к прерванной войной
жизни. С ним осталось менее двадцати пяти человек, и ни один из них не знал,
что их ожидает завтра.
   Появился Шадек.
   - Вот этот итаскиец, повелитель, - объявил  он,  пропуская  впереди  себя
пожилого сухощавого человека.
   Гарун поднялся, лицо его побагровело.
   - Господин военный министр, - прорычал он,  с  трудом  сдерживая  готовую
прорваться ярость. - Я просто… Скажем так: я потрясен вашей  наглостью.  Или
глупостью. Только самый смелый негодяй или идиот мог  посметь  явиться  сюда
после того, что вы с нами сделали. - Перейдя на родной язык,  он  представил
посетителя Рагнарсону.
   - Я? - переспросил министр. - Смелый? Вряд ли. Я трепещу от  страха.  Мои
советники просто потрясены тем обстоятельством, что мы сумели  добраться  до
вас живыми. Они полагают, что вы недостаточно цивилизованны для того,  чтобы
видеть различия между одним итаскийцем и другим.
   - Но почему мы  должны  вас  различать?  -  прорычал  Рагнарсон.  -  Один
продавец лжи ничем не отличается от другого. Боги милостивы к  тебе,  Гарун.
Они показывают, что желают заключить с тобой мир. Я знаю прекрасный  способ,
как избавиться от этого червя.
   - Я готов выслушать любое предложение, - ответил Гарун, не сводя  глаз  с
министра.
   - В Тролледингии мы перевозим предателей  на  телеге,  предварительно  их
слегка подвесив. Не высоко. Так, чтобы они могли  немного  поплясать.  Когда
караван достигает Тондерхофна, мы вынимаем предателя из петли и  ещё  живого
четвертуем. Отрубленные части тела мы рассылаем в  четыре  стороны  света  в
назидание другим.
   - Весьма любопытный обычай. Я, вне всякого сомнения, прибегнул бы к нему,
если бы располагал поселениями, через которые его можно было бы провезти,  и
столицей, где можно было бы устроить четвертование. Но ни того, ни другого у
меня нет. Поэтому, видимо, придется поискать не  столь  театральное  решение
проблемы.
   Однако министр не казался испуганным, его поза и взгляд говорили  о  том,
что он по-настоящему смелый человек