е  развернулись
в сторону двери,  но  еще  раньше  кинжал,  посланный  недрогнувшей  рукой
Фафхрда, вонзился в глаз замученного существа за внутренним окном.
     Так они и стояли бок о  бок:  Фафхрд  -  с  дико  горевшими  глазами,
Мышелов - напряженный, как струна, Ахура  -  с  видом  человека,  который,
удачно преодолев пропасть, поскользнулся на самой вершине.
     В туманном дверном проеме показалась темная поджарая фигура.
     - Смейся! - хриплым голосом Фафхрд скомандовал Ахуре. - Смейся!  -  И
он принялся ее трясти.
     Голова ее болталась из стороны в сторону, жилы на шее дергались, губы
искривились, но из них вырывалось лишь сдавленное кваканье.  Лицо  девушки
исказила гримаса отчаяния.
     - Да, - произнес голос, который все сразу узнали, - существует  время
и место, где смех очень быстро  тупится  и  так  же  безвреден,  как  меч,
который сегодня утром пронзил меня.
     Как обычно, смертельно бледный,  с  маленьким  кровавым  пятнышком  в
районе сердца и размозженным лбом, в пропыленной черной одежде перед  ними
стоял Анра Девадорис.
     - Итак, мы вернулись к началу, - медленно проговорил он, - но  теперь
перед нами открывается более широкий простор.
     Фафхрд попробовал что-то сказать, рассмеяться, но  и  слова,  и  смех
застряли у него в глотке.
     - Теперь вы уже знаете кое-что обо мне и моем  могуществе,  как  я  и
надеялся, - продолжал адепт. - У вас было время  все  взвесить  и  принять
новое решение. Я все еще жду вашего ответа.
     На этот раз Мышелов попытался  заговорить  и  рассмеяться,  но  и  он
потерпел неудачу.
     Несколько мгновений  адепт  разглядывал  их,  самоуверенно  улыбаясь.
Потом вдруг перевел взгляд в сторону, нахмурился и, подойдя к  внутреннему
окошку, присел перед ним.
     Как только он повернулся к путникам спиной, Ахура,  потянув  Мышелова
за рукав, попыталась что-то ему прошептать, но это  получилось  у  нее  не
лучше, чем у глухонемой.
     Адепт всхлипнул:
     - Этот был моим любимчиком.
     Мышелов выхватил кинжал и хотел было наброситься на адепта сзади,  но
Ахура оттащила его, указывая в совершенно ином направлении.
     Адепт резко крутанулся на каблуках и воскликнул:
     - Глупцы! Неужто у  вас  нет  внутреннего  зрения,  чтобы  любоваться
чудесами тьмы, нет ощущения величия ужаса,  нет  тяги  к  странствиям,  по
сравнению с которыми любые приключения обращаются в ничто,  неужто  у  вас
ничего этого нет, и поэтому  вы  уничтожили  мое  величайшее  чудо,  моего
любимейшего оракула? Я позволил вам прийти сюда,  во  Мглу,  надеясь,  что
могучая музыка и роскошные покои замка заставят  вас  склониться  к  моему
мнению, - и вот награда! Завистливые, невежественные силы окружили меня, и
вы теперь - моя великая рухнувшая надежда. Когда я выходил из  Затерянного
Города, мне были посланы зловещие предзнаменования. Идиотское белое сияние
Ормузда слегка нарушило черноту небес.  Ветер  донес  до  меня  старческое
кудахтанье древних богов. Где-то вдалеке послышался  гомон,  будто  гончая
свора и вместе с ней этот олух Нингобль, неумеха  и  недоумок,  взяли  мой
след. У меня был в запасе амулет, который мог бы им  помешать,  но,  чтобы
его нести, мне нужен был старик. А теперь  они  смыкают  свой  круг,  дабы
убить меня. Но во мне еще осталась сила, у  меня  еще  остались  союзники.
Хотя я и обречен, есть еще те,  кто  связан  со  мной  такими  узами,  что
поднимутся по первому моему зову. Конца вы не  увидите,  даже  если  он  и
наступит. - Зычным и жутким голосом адепт вдруг возопил: - Отец! Отец!
     Еще под сводами залы не замерло эхо, как Фафхрд бросился  на  адепта,
размахивая своим громадным мечом.
     Мышелов хотел было последовать его примеру, однако, стряхнув  с  себя
Ахуру, сообразил наконец, куда та столь настойчиво показывает.
     Это был вырез в замковом камне громадной арки.
     Не раздумывая, Мышелов сорвал с плеча веревку и,  пробежав  по  зале,
бросил крюк в вырез.
     Крюк зацепился с первого броска.
     Мышелов, быстро перебирая руками, полез вверх.
     За спиной он слышал отчаянный звон мечей, а также  и  другой  звук  -
более отдаленный и мощный.
     Схватившись рукой за край выреза, он подтянулся, всунул внутрь голову
и плечи, потом закрепился, опершись  на  локоть  и  бедро.  Через  миг  он
свободной рукой выхватил из ножен кинжал.
     Внутри  вырез  был  выдолблен  в  виде  чаши.  Она   была   наполнена
отвратительной зеленой жидкостью и выложена  сверкающими  самоцветами.  На
дне  чаши,  под  слоем  жидкости,  лежало  несколько   предметов   -   три
прямоугольных, а  остальные  -  неправильной  округлой  формы  и  ритмично
пульсирующие.
     Мышелов поднял кинжал, но... не  ударил,  не  смог  ударить.  Слишком
велик был гнет всего, что нужно было осознать и вспомнить: слова  Ахуры  о
ритуальных браках в семье ее матери; ее подозрение, что,  несмотря  на  то
что они с Анрой родились  вместе,  отцы  у  них  были  разные;  смерть  ее
отца-грека (теперь Мышелов догадался, от чьих  рук  тот  погиб);  странную
окаменелость, подмеченную в теле Анры рабом-целителем;  операцию,  которую
ему сделали; почему он не  умер  от  удара  в  сердце;  почему  его  череп
раскололся так легко и с таким  гулким  звуком;  почему  никогда  не  было
заметно, как он дышит; древние легенды о чародеях,  которые  сделали  себя
неуязвимыми, спрятав собственное сердце; и прежде всего ощущавшееся  всеми
глубокое сродство между Анрой и этим  наполовину  живым  замком  и  черным
обтесанным монолитом в Затерянном Городе...
     Мышелов  увидел,  как  Анра  Девадорис,  плюнув  на  клинок  Фафхрда,
подбирается к Северянину все  ближе  и  ближе,  а  тот  отчаянно  отбивает
кинжалом удары его тонкого меча.
     Словно пригвожденный к месту каким-то  кошмаром,  Мышелов  беспомощно
слушал ставший оглушительным звон мечей, который  начал  тонуть  в  другом
звуке - чудовищной каменной поступи, которая,  казалось,  преследовала  их
все  время,  пока  они   взбирались   на   гору,   как   идущее   вдогонку
землетрясение...
     Замок Туманной Мглы задрожал, а Мышелов все никак не мог ударить...
     И тут, словно прилетев сквозь бесконечность из-за последнего предела,
где скрылись древние боги, оставив мир  в  распоряжение  младших  божеств,
загремел могучий, потрясающий сами звезды смех - смех над всем и даже  над
тем, что происходило сейчас в замке; в этом смехе крылась громадная  сила,
и Мышелов понял, что она - в его распоряжении.
     Мощным движением руки он вонзил кинжал в жидкость и принялся кромсать
покрытое каменной коркой сердце, мозг, легкие и кишки Анры Девадориса.
     Жидкость вспенилась и забурлила, замок покачнулся  так,  что  Мышелов
чуть не вылетел из ниши, а хохот и каменный топот  превратили  залу  в  ад
кромешный.
     И вдруг, в одно мгновение, все  звуки  утихли,  тряска  прекратилась.
Мышцы Мышелова отказывались ему повиноваться. Он не то съехал по  веревке,
не то просто упал на пол. Не сделав даже попытки подняться, он ошеломленно
огляделся и увидел, как  Фафхрд  выдергивает  меч  из  груди  поверженного
адепта, пятится назад и хватается рукой за край стола, как  Ахура,  тяжело
отдуваясь после приступа хохота, подходит к брату, садится  перед  ним  на
корточки и кладет его размозженную голову себе на колени.
     Никто не произнес ни слова. Время шло. Зеленый туман начал  понемногу
редеть.
     И тут через высокое  окно  в  залу  влетела  маленькая  черная  тень.
Мышелов осклабился.
     - Хугин! - позвал он.
     Тень послушно спланировала к нему на рукав и  повисла  вниз  головой.
Мышелов отцепил от ножки летучей мыши клочок пергамента.
     - Смотри-ка, Фафхрд, весточка от командующего арьергардом,  -  весело
объявил он. - Слушай: "Похоронный привет моим посредникам Фафхрду и Серому
Мышелову! С превеликим сожалением я оставил всякие надежды на  вас  и  все
же, как знак моей глубокой привязанности, рискнул отправить  к  вам  моего
милого Хугина с последней весточкой. Буде представится возможность,  Хугин
вернется ко мне из Мглы, а вот  вам,  боюсь,  этого  сделать  не  удастся.
Поэтому, если перед смертью вы увидите что-нибудь интересное, а я  уверен,
что увидите,  не  откажите  в  любезности  черкнуть  мне  пару  строк.  Не
забывайте пословицу "Сначала знание, а потом уж смерть". Прощайте  на  два
тысячелетия, мои милые друзья. Нингобль".
     - По этому поводу неплохо бы выпить, - заметил Фафхрд и  удалился  во
тьму. Мышелов зевнул и потянулся, Ахура пошевелилась, запечатлела  поцелуй
на восковом лбу брата, подняла его невесомую голову с  колен  и  осторожно
положила на каменный пол. Откуда-то далеко сверху послышался слабый треск.
     Вскоре бодрой походкой возвратился Фафхрд с двумя кувшинами вина  под
мышкой.
     - Друзья, - объявил он, - взошла луна, и в ее свете замок выглядит на
удивление маленьким. Я полагаю,  что  к  туману  было  примешано  какое-то
зеленое зелье, искажавшее размеры. Клянусь, нас чем-то одурманили -  ведь,
идя сюда, никто из нас не заметил, чтобы перед лестницей, поставив ногу на
первую ступеньку, возвышалась черная статуя, как две капли воды похожая на
ту, что мы видели в Затерянном Городе.
     Мышелов поднял брови:
     - А если мы вернемся в Затерянный Город?
     - Ну, - отозвался Фафхрд, -  тогда  может  обнаружиться,  что  глупые
персидские крестьяне, которые сами признались, что терпеть  ее  не  могут,
свалили статую, расколошматили на куски, а куски зарыли в землю. - Немного
помолчав, он провозгласил: - Я тут принес вина, чтобы  промыть  глотки  от
этой зеленой дряни.
     Мышелов улыбнулся. Он знал, что отныне Фафхрд будет упоминать об этом
приключении примерно так: "В тот раз,  когда  нас  одурманили  на  вершине
горы".
     Все трое сидели на  краешке  стола  и  передавали  кувшин  по  кругу.
Зеленый туман поредел до такой  степени,  что  Фафхрд,  забыв  собственные
слова насчет  зелья,  принялся  утверждать,  что  это  все  обман  зрения.
Потрескивание наверху стало  громче;  Мышелов  предположил,  что  все  эти
нечестивые свитки в библиотеке,  не  защищенные  больше  влажным  туманом,
начинают гореть. Как бы в подтверждение его слов, недоношенный медвежонок,
о котором все начисто позабыли, неловко переваливаясь на лапах,  сбежал  с
пандуса. На его голом  тельце  уже  начал  пробиваться  вполне  пристойный
пушок. Фафхрд плеснул ему на морду вина и протянул звереныша Мышелову.
     - Так и хочется его поцеловать, правда? - спросил он.
     - Вспомни свои свинячьи шутки и целуй сам, - отозвался Мышелов.
     Разговор о поцелуях навел их на мысль об  Ахуре.  Забыв  на  время  о
своем соперничестве, они принялись уговаривать ее, чтобы  она  помогла  им
определить, сброшено ли наконец заклятие, наложенное  на  них  ее  братом.
Затем последовали нежные объятия, которые вполне это подтвердили.
     - Да,  кстати,  -  весело  заметил  Мышелов.  -  Здесь  мы  все  дела
закончили, так не пора ли, Фафхрд,  нам  отправляться  в  эти  твои  столь
полезные для здоровья северные земли, к бодрящему снежку?
     Фафхрд допил первый кувшин, взялся за другой и задумчиво проговорил:
     - В северные страны?  А  что  такое  эти  северные  страны,  если  не
прибежище мелких царьков с заиндевелыми  бородами,  которые  ни  черта  не
понимают в радостях жизни? Потому-то я оттуда и сбежал. И теперь вернуться
назад? Клянусь вонючей рубахой Тора, только не сейчас!
     Мышелов понимающе улыбнулся и глотнул из кувшина. Потом, заметив, что
летучая мышь все еще висит у него на рукаве, он достал  из  своего  кошеля
камышовое перо, чернила, кусочек пергамента и под хихиканье Ахуры, которая
заглядывала ему через плечо, написал:
     "Привет моему брату, состарившемуся в мелких гадостях! С  глубочайшим
сожалением  я  должен  сообщить  о  возмутительно  удачном  и   совершенно
непредвиденном спасении двух малосимпатичных типов из замка Туманной Мглы.
Перед уходом они выразили намерение вернуться к  некоему  Нингоблю  -  это
ведь ты Нингобль, а хозяин? - и отрезать у него шесть  из  семи  имеющихся
глаз в качестве сувенира. Поэтому  я  полагаю  своим  долгом  предупредить
тебя. Поверь, я тебе друг. Один из этих типов очень высок и временами  его
рев напоминает человеческую речь. Ты его  знаешь?  Другой  ходит  во  всем
сером и отличается невероятным умом и красотой, благодаря..."
     Если бы кто-нибудь из друзей  посмотрел  в  этот  миг  на  труп  Анры
Девадориса, то увидел бы, как у того слегка дрогнула нижняя челюсть. Когда
же она отвисла окончательно, изо  рта  шмыгнула  маленькая  черная  мышка.
Похожая на медвежонка тварь,  в  которую  ласка  Фафхрда  и  вино  вселили
некоторую уверенность в себе, нетвердой походкой бросилась к мышке, и та с
писком устремилась  к  стене.  Кувшин  из-под  вина,  брошенный  Фафхрдом,
разбился прямо над  щелью,  в  которую  она  юркнула:  Фафхрд  видел,  или
подумал, что видел, странное место, откуда она вылезла.
     - Мышь во рту! - икнув, сообщил он. - Что за  скверные  привычки  для
такого милого молодого человека!  До  чего  это  мерзко  и  унизительно  -
считать себя адептом.
     - Я вспоминаю, - заметил Мышелов, - что одна ведьма рассказывала  мне
об  адептах.  Она  говорила,  что  если  адепт  вдруг  умрет,   его   душа
переселяется в мышь. Если же, уже  в  качестве  мыши,  ему  удастся  убить
крысу, его душа переходит в крысу. Будучи крысой, он должен  убить  кошку,
будучи кошкой - волка, будучи  волком  -  пантеру,  и  будучи  пантерой  -
человека. И только тогда он может снова  двигаться  к  тому,  чтобы  стать
адептом. Конечно, редко кому удается пройти весь этот круг превращений, и,
кроме того, на все это требуется очень долгое время.  Сама  попытка  убить
крысу вполне достаточна для того, чтобы мышь была вполне довольна собой.
     Фафхрд с серьезным видом заявил, что все это чушь, а Ахура  принялась
плакать, но  в  конце  концов  утешилась,  решив,  что  роль  мыши  скорее
заинтересует, нежели приведет в уныние такого необычного человека, как  ее
брат. Наконец и последний кувшин был допит. Треск  наверху  превратился  в
рев,  и  ярко-красное  пламя  разогнало  последние  тени.  Путники   стали
собираться в дорогу.
     Между тем мышка, или очень похожее на нее существо, высунув  мордочку
из щели, принялась облизывать влажные от вина обломки  кувшина,  испуганно
поглядывая на людей, находившихся в  зале,  и  в  особенности  на  важного
медвежонка, или кто там это был.
     Мышелов сказал:
     - Наш поиск закончен. Я - в Тир.
     - А я - к Нингу и в Ланкмар. Или это только сон?
     Мышелов пожал плечами:
     - А может. Тир - это сон. Кто их там разберет.
     Ахура спросила:
     - А девушке с вами можно?
     Сильный порыв ветра, холодного и чистого, развеял остатки Мглы. Выйдя
из зала, друзья увидели над головой вечные звезды.




                                Фриц ЛЕЙБЕР

                            МЕЧИ ПРОТИВ СМЕРТИ




                           1. КРУГОВОЕ ЗАКЛЯТИЕ

     Два воина, высокий и низкорослый, миновали Болотную заставу  Ланкмара
и двинулись на восток по Насыпной дороге. Свежая  кожа  и  гибкие  упругие
тела выдавали в них гонцов, однако на лицах спутников была написана  чисто
мужская горечь и железная решимость.
     Сонные охранники в вороненых кирасах не  стали  приставать  к  ним  с
расспросами. Только  сумасшедшие,  да  недоумки  по  своей  воле  покидают
величайший город Невона, тем более пешком и на заре. К тому  же  эти  двое
выглядели весьма устрашающе.
     Небесный  свод  стал  уже  бледно-розовым,  словно  шапка   пены   на
хрустальном кубке, наполненном на радость богам искрометным красным вином,
и это сияние, продвигаясь к западу, гасило звезды одну за  другой.  Но  не
успело солнце окрасить горизонт в алый цвет, как с  севера  на  Внутреннее
море налетела черная буря и покатилась в сторону суши. Стало почти так  же
темно, как ночью, и только молнии пронзали небо, да  гром  потрясал  своим
железным щитом. Штормовой ветер нес с моря запах соли, который  смешивался
с гнилостной вонью болот. Ураган гнул до  земли  лезвия  морской  травы  и
потом бросался в объятия корявых ветвей терновника и ястребиных  деревьев.
Нагнанная им болотная вода поднялась  на  целый  ярд  с  северной  стороны
узкого, извилистого и сверху плоского гребня Насыпной дороги. Вскоре полил
проливной дождь.
     Воины продолжали идти, не проронив ни слова, лишь расправили плечи  и
обратили к северу лица, словно  приветствуя  очистительные  ожоги  шторма,
которые позволяли им хоть немного отвлечься от мучительной боли, терзавшей
их мысли и сердца.
     - Эй, Фафхрд! - проскрежетал чей-то низкий голос сквозь грохот грома,
завывание ветра и стук дождя.
     Высокий воин резко повернул голову к югу.
     - Эгей, Серый Мышелов!
     Низкорослый воин последовал примеру своего спутника.
     Подле южного откоса дороги на пяти тонких столбиках  стояла  довольно
большая хижина  округлой  формы.  По  всей  видимости  столбики  эти  были
довольно длинные, поскольку дорога  в  этом  месте  проходила  высоко  над
уровнем воды, а между тем низ полукруглой двери хижины приходился как  раз
вровень с головой рослого воина.
     Ничего странного во всем этом не было, кроме одного:  всем  на  свете
известно, что среди отравленных испарений Великой Соленой Топи могут  жить
лишь гигантские черви, ядовитые угри, водяные кобры,  бледные  длинноногие
болотные крысы и тому подобная нечисть.
     Яркая  голубая  молния  на  мгновение  осветила  фигуру  в  капюшоне,
скрючившуюся в  низком  дверном  проеме.  Каждая  складочка  ее  облачения
вырисовывалась четко, словно  на  рассматриваемой  с  близкого  расстояния
гравюре.
     Однако даже при свете молнии внутри капюшона не  было  видно  ничего,
кроме плотной черноты.
     Снова загрохотал гром.
     Вслед за ним из капюшона раздался скрипучий голос, хрипло и без  тени
юмора чеканивший следующие строки,  в  результате  чего  пустячный  стишок
прозвучал как зловещее и роковое заклинание:

                        Ты, Фафхрд, здоров?
                        Ты, в себе, Мышелов?
                        Ах, зачем дивный город
                        Покидать, братцы, вам?
                        Ведь сердца свои скоро
                        Вы истреплете в хлам
                        И на пятках мозоли набьете,
                        Пройдя сто дорог
                        Средь бурь и тревог,
                        А в Ланкмар непременно придете.
                        Возвращайтесь сейчас же назад!

     Когда отзвучали  уже  три  четверти  этой  печальной  песенки,  воины
обнаружили, что хоть и продолжают мерно вышагивать по дороге,  но  тем  не
менее с хижиной еще даже не поравнялись. Получалось, что она тоже  шла  на
своих столбиках, а вернее, ногах. Сообразив это, друзья сразу  разглядели,
как тонкие деревянные ножки хижины машут туда-сюда, сгибаясь в коленях.
     Когда скрипучий голос проговорил последнее громкое  "назад!",  Фафхрд
остановился.
     Остановился и Мышелов.
     И хижина тоже.
     Оба воина, повернувшись к ней, уставились прямо в низкую дверь.
     И немедленно совсем рядом с ними ударила чудовищной величины  молния,
сопровождаемая оглушительным громовым раскатом. Воинов тряхануло,  проняло
до самых костей, хижину с ее обитателем стало видно лучше, чем днем, и все
равно внутри капюшона ничего не было.
     Но если б капюшон был просто пуст, то можно было бы  разглядеть  хотя
бы складки у него внутри. Но нет, все тот же  черный  овал,  непроницаемый
даже для вспышки молнии.
     Не обращая внимания ни  на  это  чудо,  ни  на  удар  грома,  Фафхрд,
стараясь перекричать бурю, завопил прямо  в  дверь,  и  собственный  голос
показался ему очень тихим, потому что он уже почти оглох от грома:
     - Эй ты, колдун, чародей,  ведьмак  или  кто  ты  там  есть,  слушай!
Никогда в жизни не войду я больше в этот проклятый город, отн