а  Фафхрда  постепенно
нагоняла беглянку, так что в конце концов стало казаться,  что  они  вот-вот
соприкоснутся. Ему хотелось разглядеть ее  поближе,  и  в  то  же  время  он
мечтал, чтобы это загадочное плавание никогда не кончалось.
   И вдруг ему показалось, будто само  море  под  ними  приподнялось,  точно
грудь гиганта, сделавшего вдох, и их суденышки стали ближе  к  звездам,  чем
были до этого. Тут женщина обернулась и поманила его к себе, и он, повинуясь
ее молчаливому приказу, поднялся и шагнул ей навстречу, а лодки  по-прежнему
продолжали в унисон подниматься  и  опускаться  на  колышащейся  поверхности
моря. И вновь она улыбнулась ему своей удивительной улыбкой и  поглядела  на
него полным любви  взглядом,  а  из-за  ее  спины  в  небо  взлетели  полосы
фосфоресцирующего красного, зеленого и бледно-голубого света - он знал,  что
это северное сияние, но все равно она  казалась  ему  святыней,  стоящей  на
алтаре какого-нибудь собора в окружении падающих  на  нее  сквозь  витражные
окна переливающихся лучей. Бросив беглый взгляд по сторонам, он увидел,  что
их лодки и впрямь возносятся к небу на гребне высоченной волны,  разделившей
в остальном совершенно неподвижное море на две половины. В этот момент он не
мог думать ни о чем, кроме  ее  горделивой  улыбки  и  дерзкого,  дразнящего
взгляда, она была воплощением самой тайны и приключения, вечно манивших его.
   Опустив руку в  поясную  сумку,  она  достала  оттуда  золотую  стрелу  и
протянула ему, держа своими тонкими длинными пальцами за оба  конца;  мелкие
жемчужно-белые зубы сверкнули в улыбке.
   Тут он заметил, что его крюк, точно повинуясь какому-то пришедшему  извне
приказу, протянулся вперед и ухватился за середину стрелы,  а  правая  рука,
двигаясь столь же независимо  от  его  одурманенного  мозга,  как  и  левая,
вцепилась в горловину сумки, висевшей у женщины на поясе, и дернула ее вниз.
   Любовь в  ее  взгляде  сменилась  выражением  яростного  желания,  улыбка
превратилась в хищный оскал, а голубой луч северного сияния, казалось, вошел
в ее тело, наполнил его до краев, брызнул из глаз,  проступил  сквозь  кожу,
синие искры пробегали по стреле и крюку, гроздьями ссыпались с  того  места,
где два металлических предмета соприкасались. Мертвой  хваткой  держала  она
стрелу, изо всех сил  стараясь  вырвать  ее  у  Фафхрда,  но  крюк  тоже  не
отпускал, так что  стрела  погнулась.  Вот  когда  Фафхрд  порадовался,  что
деревянное запястье отделяет крюк от его культи: и без того  каждый  волосок
на его теле встал дыбом, а по коже пробегали волны колючего холода.
   Он продолжал упорно тянуть  и  вырвал-таки  стрелу  -  та  погнулась,  но
светиться не перестала. Он зажал ее большим и указательным  пальцами  правой
руки, сжимавшей сумку. И, уже шагнув назад в  свою  лодку,  увидел,  как  ее
удлиненное лицо вытянулось еще больше, превратившись в рыло, большие зеленые
глаза выпучились и разъехались, бледная кожа покрылась серебристой чешуей, а
манящий рот раздвинулся в угрожающем оскале, обнажившем несчетное количество
острых треугольных зубов.
   Она кинулась на него, он молниеносно выставил вперед  левую  руку,  и  ее
страшная пасть с лязгом и хрустом сомкнулась вокруг железного крюка.

Глава 9

   Все завертелось и закружилось вокруг него, поднялся звон и грохот, волна,
удерживавшая его лодку, обрушилась вниз, и он полетел вслед за нею,  сначала
к поверхности моря, а потом, ничем не  удерживаемый,  и  под  нее,  пока  не
оказался в заполненном воздухом подводном туннеле, стенами, потолком и полом
которого служила морская вода.::
   Теперь он находился на таком же расстоянии от поверхности, что и  прежде,
только по другую сторону -  гигантская,  волна,  поднявшая  его  к  звездам,
словно провалилась вглубь на всю свою высоту. Один конец  туннеля  уходил  в
глубину, другой загибался к поверхности, и луна, заглядывая в него, освещала
его странным искаженным светом. Кроме того,:, тугие водяные стенки испускали
желтовато-зеленое свечение. Страшные рыбьи хари гримасничали вокруг, пытаясь
дотянуться  до   лодки   своими   удлиненными   рылами.   Другая   лодка   и
женщина-оборотень исчезли.
   Невероятность  происходящего  вкупе  с  чудовищным  превращением  женщины
стряхнули с  него  остатки  колдовского  оцепенения  и  заставили  его  мозг
работать во всю силу. Он встал на колени посреди лодки и  огляделся  вокруг.
Внезапно шум у, него в ушах усилился, откуда-то  из  глубины  налетел  порыв
ветра, наполнил парус и погнал. лодку вверх, к выходу из тоннеля,  навстречу
безумной ухмылке луны. Дьявольский ветер  превратился  в  ураган,  и  Фафхрд
распластался по дну лодки, обхватив локтем левой  руки  основание  мачты,  -
правая  его  рука  по-прежнему  сжимала  сумку,  а   крюк   куда-то   исчез.
Серебристо-зеленая вода проносилась мимо,  с  носа  летели  клочья  пены.  К
беспорядочному свисту и грохоту, уже давно сопровождавшему его,  прибавились
какие-то размеренные  раскаты  грома:  он  шел  откуда-то  сзади,  и  Фафхрд
подумал, что это, должно быть, закрывается туннель.
   Теперь вихрь выдувал его лодку на поверхность. Впереди  открылся  проход.
Лодка  проскочила  в  него,  вспорхнув  над  водой,  точно  летающая   рыба,
шлепнулась о волны, выпрямилась и поплыла. Сзади раздался последний громовой
удар.
   Можно было подумать, что само море выплюнуло его вместе с лодкой и плотно
сомкнуло губы.

Глава 10

   Быстрее, чем ему казалось возможным без магического  вмешательства,  море
успокоилось, и лодка закачалась на еле заметных волнах. В южной  части  неба
светила луна. Ее лучи серебрили остаток металлического стержня,  на  котором
когда-то был откушенный женщиной-рыбой крюк. Он осознал, что его правая рука
по-прежнему сжимает сумку, которую он выхватил у  призрака  из  сокровищницы
(она же женщина из трактира), а между большим и указательным пальцами торчит
погнутая стрела.
   На севере умирало северное сияние. И там же, на  севере,  виднелись  огни
Соленой Гавани  -  гораздо  ближе,  чем  он  рассчитывал.  Он  взял  в  руки
одно-единственное весло, бывшее в  лодке,  опустил  его  за  корму  и  начал
выгребать против ветра к дому, то и дело  с  опаской  поглядывая  на  черную
воду, плескавшуюся за бортом.

Глава 11

   Фафхрд вновь упражнялся в стрельбе  из  лука  на  вересковой  пустоши  за
городом. Серые камни стояли на своих местах. И Гейл опять  была  с  ним.  Но
сегодня холодный северный ветер - предвестник суровых зимних вьюг  -  ерошил
вереск и пригибал кусты дрока к земле..,  И  по-прежнему  никаких  признаков
Мышелова и "Морского Ястреба".

***

   Сегодня утром Фафхрд, как и многие другие островитяне, долго не вставал с
постели. Было уже  заполночь,  когда  он  наконец  дотащился  до  порта,  но
оказалось, что  на  берегу  царит  суматоха,  вызванная  похищением  святынь
острова и его отсутствием. Не успел  он  выбраться  на  берег,  как  к  нему
подбежали  Сиф,  Гронигер,  Афрейт,  Рилл,  матушка  Грам  и  еще   кое-кто.
Выяснилось, что после его исчезновения (как ни странно, никто так-таки и  не
заметил, как он покинул гавань) со скоростью лесного пожара  распространился
слух, что именно он похитил драгоценности (к чести  упомянутых  женщин,  они
горячо  отрицали  такую  возможность).  Как  же  все   обрадовались,   когда
выяснилось,  что  именно  он  не  только  принес  их  обратно  в  целости  и
сохранности (если не считать того, что стрела погнулась), но и добавил к ним
еще одно - сферу, заключенную в некое  подобие  куба,  ребра  которого  были
искривлены, как дуги. Фафхрд немедленно высказал предположение,  что  это  и
есть  Куб  Честных  Сделок,  претерпевший  некоторые  изменения   вследствие
пребывания  под  водой,  однако  Гронигер  отнесся  к  его   словам   весьма
скептически  и  вообще  сильно   расстроился   из-за   деформаций,   которым
подверглись оба предмета, но Фафхрд был настроен философски.
   Он сказал:
   - Кривая Стрела Правды и закругленный Куб Честных Сделок кажутся мне куда
более  правдоподобными,  чем  прямые;  во  всяком  случае,  так  они  больше
соответствуют реальной человеческой практике.
   Его рассказ обо всем, что приключилось с ним на воде,  в  воздухе  и  под
водой, а также о магии, которой  обладал  виденный  Сиф  призрак,  и  о  его
последнем страшном превращении, вызвал немало удивленных ахов и охов  у  его
слушателей,  но  некоторые  из  них  задумчиво  нахмурились.  Афрейт  задала
несколько  вопросов,  пытаясь  понять,  что  заставило  его  последовать  за
призраком, притворяясь, будто-" не понимает; Рилл, слушая ее вопросы  и  его
бессвязные ответы, насмешливо улыбалась.
   Что до личности призрака, то на этот счет у  матушки  Грам  были  твердые
убеждения.
   - Это кто-то из затонувшей Симоргии, -  заявила  она,  -  пришел  забрать
побрякушки, похищенные у них когда-то пиратами.
   Гронигер наотрез отказывался этому верить, доказывая, что золотые символы
всегда принадлежали Льдистому. Старая ведьма не стала спорить, только пожала
плечами.
   Тут собиравшая стрелы Гейл спросила:
   - И что, эта женщина-рыба просто взяла да и откусила твой крючок?
   - Да, взяла и откусила, - подтвердил  Фафхрд.  -  Маннимарк  сделает  мне
новый - из бронзы. Знаешь, я начинаю любить его, ведь он  дважды  спас  меня
прошлой ночью: если бы не он, я бы поджарился от  молнии,  которую  исторгал
оборотень, или бы оборотень откусил мне еще кусок левой руки.
   Гейл спросила:
   - А почему ты стал подозревать женщину-рыбу и пошел за ней?
   - Давай сюда стрелы, - ушел он от ответа на ее вопрос, - я придумал,  как
стрелять за угол.
   На этот раз он прицелился по ветру, так что воздушное течение  подхватило
его стрелу и понесло ее прямо за камень, туда, где  стояла  круглая  мишень.
Гейл снова  возмутилась,  заявив,  что  это  такое  же  надувательство,  как
стрельба сверху, но позже они обнаружили, что его выстрел достиг цели.

МОРСКОЙ ОБОРОТЕНЬ

Глава 1

   В небе Невона показался растущий месяц, его желтое  сияние  отразилось  в
упругих боках волн Крайнего моря, зажгло искры  в  их  кружевных  гребнях  и
позолотило туго натянутый треугольный парус крутобортой галеры,  поспешавшей
на северо-запад. Там еще догорали последние  отблески  заката,  а  скалистый
берег, от которого недавно  отчалило  судно,  уже  объяла  тьма,  скрыв  его
суровые очертания.
   На корме "Морского Ястреба", рядом со старым  Урфом,  сжимавшим  штурвал,
стоял Серый Мышелов: руки его были сложены на груди,  лицо  сияло  довольной
улыбкой. Все его приземистое  коренастое  тело  мерно  покачивалось  в  такт
движениям увлекаемого попутным ветром корабля, нос которого то  зарывался  в
невысокие  волны,  то  вновь  поднимался  над  ними.  Время  от  времени  он
оглядывался назад, на таявшие вдали одиночные огни  Но-Омбрульска,  но  чаще
взгляд его был устремлен вперед, туда, где, на расстоянии пяти дней  и  пяти
ночей пути, на Льдистом острове его ждали прекрасная Сиф и однорукий бедняга
Фафхрд и большая часть их людей, а также Фафхрдова Афрейт, которая, на  вкус
Мышелова, была уж больно строга.
   "Клянусь Могом  и  Локи,  подумал  он,  ничто  не  сравнится  с  радостью
капитана, ведущего домой  свой  корабль,  груженный  добытыми  в  невероятно
ловких сделках товарами". И любовный пыл юноши, и жажда  подвигов  молодого,
полного  сил  мужчины,  даже  восторг  художника,  создавшего  шедевр,   или
ликование ученого, завершившего дело своей жизни, - все это  сущие  пустяки,
детский лепет в сравнении с удовлетворением,  испытываемым  им  от  сознания
выполненного долга.
   В восторге от самого себя, Мышелов не мог противиться искушению  еще  раз
мысленно перечесть все до единого товары на корабле - а заодно и лишний  раз
увериться, что каждый из них находится в наиболее подходящей для него  части
судна, надежно привязанный на случай шторма или другой оказии.
   Прежде всего, в капитанской каюте, которая в данный момент  находилась  у
него под ногами, лежали крепко-накрепко привязанные  к  переборкам  бочки  с
вином, в основном крепленым;  там  же  были  и  небольшие  бочонки  горького
бренди, излюбленного напитка Фафхрда, - их-то уж точно  никому  нельзя  было
доверять (кроме, пожалуй, желтокожего Урфа), напомнил он  себе,  поднося  ко
рту висевшую у него на поясе маленькую  кожаную  фляжку  и  делая  умеренный
глоток живительной влаги,  добытой  на  виноградниках  Уул-Хруспа;  командуя
погрузкой и молниеносным отплытием "Морского Ястреба", он сорвал себе  горло
и теперь чувствовал, что лишь этот живительный эликсир в  состоянии  вернуть
его голосу прежнюю мощь еще до того, как ему доведется  помериться  силой  с
суровыми ветрами открытого моря.
   Но не только вино и бренди были сложены в его каюте: в таких  же  крепких
бочонках с просмоленными швами лежала и пшеничная  мука,  плебейский  товар,
предназначенный для тех, кто не привык глубоко вдумываться в суть вещей,  но
тем не менее совершенно необходимый  жителям  острова,  на  котором  даже  в
летнее время невозможно было вырастить ничего, кроме жалкой горстки ячменя.
   Между  капитанской  каютой  и  носовой  частью  судна  -  раздувшийся  от
самодовольства Мышелов и не заметил, как от мысленного перечисления  товаров
перешел к самой настоящей их инспекции и теперь уже тихими кошачьими  шагами
крался по залитой лунным светом палубе к корабельному носу, - так вот,  там,
впереди, помещался самый драгоценный груз: доски,  брус  и  кругляки  хорошо
просушенного леса, как раз такого, какой  Фафхрд  намеревался  раздобыть  на
юге, в богатом лесами Уул-Плерне, как только его культя заживет  достаточно,
чтобы носить крючок. Точно такую древесину ценою неимоверных усилий Мышелову
удалось выторговать в Но-Омбрульске, где леса было отнюдь не больше, чем  на
самом Льдистом (его обитатели пополняли запасы топлива, собирая  плавник  на
берегу, ибо ничего выше куста на острове найти было  невозможно),  а  потому
брулскяне готовы были  скорее  расстаться  с  собственными  женами,  чем  со
строевым лесом! Да, именно драгоценные бревна, брус и доски, крепко-накрепко
привязанные во всю длину к скамьям для гребцов,  занимали  все  пространство
под большим парусом от полуюта до бака; каждый слой древесины  был  отдельно
укреплен, надежно укрыт просмоленной парусиной для защиты от соленых брызг и
морской сырости, да еще,  для  пущей  сохранности,  переложен  тонкими,  как
пергаментная  бумага,  пластинами  кованой   меди.   Верхняя   часть   этого
многослойного пирога, покрытая кусками парусины  с  залитыми  смолой  швами,
образовывала импровизированную палубу, поднимавшуюся вровень с фальшбортами,
-  настоящее  чудо  погрузочного  искусства!  (Разумеется,  все  это  сильно
усложнит задачу гребцам, если таковые понадобятся, но  обычно  в  плаваниях,
подобных этому, в них редко  возникала  необходимость;  да,  и  кроме  того,
выходя в море, все равно нельзя  предусмотреть  все  опасности,  с  которыми
рискуешь столкнуться.) Да, Мышелов имел все основания гордиться  собой:  его
корабль вез к  изглоданным  ветрами  голым  берегам  Льдистого  щедрый  груз
древесины:  поздравляя  себя  с  удачей,   он   медленно   пробирался   мимо
вспучившегося  в  лунном  свете  паруса,  неслышно  ступая   по   пружинящей
парусиновой палубе, стараясь не попадать на смоляные швы, а ноздри его между
тем подрагивали, улавливая странный,  немного  удушливый,  острый  мускусный
аромат; это был запах его победы - ни за что на свете  не  получить  бы  ему
желанного леса, не знай он о пристрастии  лорда  Логбена  Но-Омбрульского  к
редким украшениям из слоновой кости, которыми тот мечтал украсить свой Белый
Трон. Известно было ему и то, что брулскяне скорее расстались бы  со  своими
юными наложницами, нежели  с  драгоценным  строительным  материалом;  однако
страсть лорда Логбена пересиливала любое из  этих  желаний,  и  потому,  как
только в черную  гавань  Но-Омбрульска  под  низкий  рокот  барабанов  вошла
торговая шаланда клешитов, Мышелов устремился  к  ней  одним  из  первых  и,
углядев среди предназначенных на продажу сокровищ рог чудовищного  бегемота,
немедленно купил его в обмен на кусок серой амбры размером в  два  кулака  -
чего-чего, а этого добра на Льдистом  хватало.  Жители  Клеша  ценили  амбру
больше, чем рубины, и потому не смогли устоять перед искушением.
   И тщетно потом умоляли клешиты управляющего лорда Логбена принять от  них
все более мелкие фрагменты кости в обмен на гигантскую, с корабельную  мачту
величиной, шкуру снежной змеи, покрытую белым мехом. Охотники Логбена добыли
змею в холодных горах,  известных  под  названием  Гряды  Бренных  Останков;
обладать ею было заветным желанием клешитов. Столь же тщетны были  и  посулы
Логбена заплатить Мышелову за вожделенный бивень столько электрума,  сколько
тот весил. И только когда  клешиты  присоединились  к  требованиям  Мышелова
заплатить ему деревом, да еще и предложили в  обмен  на  желанную  шкуру  не
только кость, но и половину своих  пряностей,  а  Мышелов  пригрозил  скорее
бросить бивень в воды бездонной бухты, чем обменять его на что-нибудь, кроме
древесины, Логбен  был  вынужден  заставить  своих  подданных  уступить  ему
четверть трюма отлично просушенного, прямого, как  стрела,  строевого  леса.
Обе стороны расставались  с  принадлежавшими  им  сокровищами  с  величайшей
неохотой (Мышелов мастерски притворялся), после чего торговля (в том числе и
лесом) пошла значительно легче.
   "Да, я был настоящим  мастером,  нет,  даже  художником!"  -  без  ложной
скромности похвалил себя Мышелов.
   Пока услужливая память, извлекая из многочисленных  карманов  подробности
недавних событий, складывала из них  картину  успеха,  в  наиболее  выгодном
свете представлявшую его, Мышелова, способности, ноги сами  принесли  его  к
основанию мачты, где заканчивался настил из драгоценного груза. В трех ярдах
впереди начинался навес,  под  которым,  привязанный  и  упакованный,  лежал
остальной груз: слитки бронзы, сундучки с красителями и пряностями,  большие
сундуки с шелковыми и полотняными тканями для Сиф и Афрейт - чтобы  показать
матросам,  что  он  доверял  им  все,  кроме  вина,   туманящего   разум   и
заставляющего забыть о долге.  Но  по  большей  части  здесь  было  сгружено
рыжевато-коричневое зерно, белые и фиолетовые бобы и  сушеные  фрукты.  Пища
для голодного острова была уложена в мешки и покрыта шерстью, чтобы защитить
от морской влаги. Настоящее сокровище для здравомыслящего человека,  говорил
он себе, рядом с которым все - и золото, и сверкающие драгоценные  камни,  и
острые, как нераскрывшиеся розовые бутоны, груди юной возлюбленной, и  слова
поэтов,  и  даже  лелеемые  астрологами   звезды,   пьянящие   людей   своей
недостижимой далью, - не более чем жалкие побрякушки.
   На пятачке между фалыддеком и мачтой, головами в тени, а ногами  в  ярком
пятне лунного света, перечеркнутом сейчас его бдительной  тенью,  убаюканная
мерным движением  корабля,  крепким  сном  спала  команда:  четыре  жилистых
мингола,  трое  проворных  воров-коротышек  под  началом  Миккиду,  а  также
здоровяк  Скор,  капрал  Фафхрда,  позаимствованный  специально  для   этого
плавания. Как же вам, голубчикам, не спать, с удовольствием подумал  Мышелов
(ему  было  хорошо  слышно  легкое,  точно   птичье,   посвистывание   вечно
настороженного Миккиду и  богатырский  храп  Скора),  ведь  он  держал  свою
команду в ежовых рукавицах все время их пребывания в Но-Омбрульске, а  потом
нещадно гонял на погрузке корабля, чтобы все  они  до  единого,  как  только
судно отойдет от пристани, поужинали и тут же уснули как убитые  (однако  не
щадил он и себя, не давал себе ни минуты отдыха, никаких развлечений, даже в
чисто гигиенических целях), ибо  кому,  как  не  ему,  было  знать  аппетиты
матросов и притягательную силу темных закоулков Брульска. Да что там,  шлюхи
и сами, что ни день,  толпами  маршировали  взад  и