азала она, - плотно, но не туго. В это  время  к  ним
подошел Гронигер, неся три миски и небольшой котелок с похлебкой. Мэй и  ему
рассказала про петли.
   - Чудеснейшая мысль! - вскинув брови, сказал он с широкой  улыбкой.  -  В
самый раз для минголов, чтобы они  поняли,  что  их  здесь  ждет.  И  песня,
которой нас научил маленький капитан, тоже замечательная, правда?
   Афрейт бросила на Гронигера косой взгляд и кивнула.
   - Да, - сказала она, - слова прекрасные. Гронигер  ответил  ей  таким  же
взглядом.
   - Да, слова прекрасные. Мэй сказала:
   - Жаль, что я его не слышала. Гронигер раздал им  миски  и  быстро  налил
густой, дымящейся похлебки. Мэй сказала:
   - Я отнесу Гейл ее миску.
   Гронигер же грубовато буркнул Афрейт:
   - Ешьте, пока не остыло. Потом немножко отдохните. Пойдем  дальше,  когда
луна поднимется, хорошо?
   Афрейт кивнула, и он, напыжась, зашагал прочь, весело напевая песню,  под
которую они весь день маршировали, - песню Мышелова, или, вернее, Локи.
   Афрейт сдвинула  брови.  Сколь  она  помнила  Гронигера,  он  всегда  был
человеком трезвым и  довольно  вялым,  но  сейчас  в  нем  появилось  что-то
шутовское. Можно даже сказать, чудовищно-шутовское.  Она  медленно  покачала
головой. Это появилось  во  всех  жителях  Льдистого  -  какая-то  грубость,
хвастливость и даже нелепость. Но, может быть, это  усталость,  сказала  она
себе, заставляет ее видеть все в искаженном и преувеличенном виде.
   Мэй вернулась, они достали ложки и принялись за еду.
   - Гейл решила поесть в носилках, - через некоторое время сказала девочка.
- По-моему, они с Одином что-то придумывают.
   И, пожав плечами, снова заработала ложкой. Потом опять заговорила:
   - Я сделаю еще петли для Мары и капитана Фафхрда. Покончив  с  едой,  Мэй
отставила миску и сказала:
   - Кузина Афрейт, как по-вашему, Гронигер - тролль?
   - А что это такое? - спросила Афрейт.
   - Так Один его называет. Это он сказал, что Гронигер тролль.
   Из носилок выпорхнула возбужденная Гейл, не забыв, однако,  задернуть  за
собой занавески.
   - Мы с Одином придумали для нас марш! - объявила она,  поставив  в  миску
Мэй свою пустую посудину. - Он говорит, что песня другого бога хороша, но  у
него должна быть собственная. Слушайте, сейчас  я  ее  спою.  Она  короче  и
поется быстрее. - Девочка сдвинула бровки и пояснила:
   - Как бой барабана.
   И притопывая ногой, она запела:
   - Марш, марш - по Гибельной земле. Марш, марш -  смерть  по  всей  земле.
Смерть! Убей мингола. Смерть! Умри героем. Славная смерть! Смерть! Смерть!
   С каждым словом голос ее становился все громче.
   - Славная смерть? - переспросила Афрейт.
   - Да. Давай, Мэй, пой со мной.
   - Что-то мне неохота.
   - Ну давай же. Я ведь ношу твою петлю? Один говорит, мы все  должны  петь
эту песню.
   Пока девочки повторяли со все  возраставшим  энтузиазмом  своими  тонкими
голосками новую песню, к ним подошли Гронигер и еще один островитянин.
   - Хорошо, - сказал Гронигер,  собирая  миски.  -  Славная  смерть  -  это
хорошо.
   - Мне тоже нравится, - согласился его спутник. - Смерть! - убей  мингола!
- повторил он  восторженно.  И  они  отошли,  громко  распевая  новый  марш.
Стемнело. Ветер все дул. Девочки наконец затихли. Мэй сказала:
   - Холодно. Бог замерзнет. Гейл, пошли-ка лучше к нему.  Вам  тут  удобно,
кузина Афрейт?
   - Удобно.
   Они удалились и задернули за собой занавески. Немного погодя Мэй высунула
голову и окликнула Афрейт:
   - Бог зовет вас к нам.
   Афрейт затаила дыхание. И, как могла, спокойно ответила:
   - Поблагодари бога, но скажи ему, что я останусь здесь.., на страже.
   - Хорошо, - сказала Мэй и снова опустила занавески. Афрейт  стиснула  под
плащом руки. Она никому не могла признаться, даже Сиф, что Один с некоторого
времени начал постепенно таять. Она его  уже  почти  не  видела.  Голос  еще
слышала, но и тот все более слабел и походил на шелест ветра.  Когда  они  с
Сиф давним весенним  днем  нашли  своих  двух  богов,  Один  казался  вполне
материальным. Он был так близок к смерти тогда,  и  она  так  старалась  его
спасти! Преисполнилась к нему такого обожания, словно перед нею был какой-то
древний герой или святой, или даже ее  любимый  умерший  отец.  И  когда  он
принялся нежно поглаживать ее, а потом с  досадой  (в  этом  можно  было  не
сомневаться) пробормотал: "Ты старше, чем я думал" и, отодвинувшись,  уснул,
обожание ее несколько потускнело,  замутненное  страхом  и  неприязнью.  Она
додумалась привести  к  нему  девочек  (чудовищный  поступок?  Возможно...),
"после чего все как будто наладилось, и она могла распоряжаться,  держась  в
стороне.
   Потом было много чего - полная треволнений поездка  в  Ланкмар,  страшная
ледяная магия Кхахкта, минголы, появление Мышелова и  Фафхрда,  принесшее  с
собою новые треволнения, и подтверждение сходства Фафхрда с Одином - что  же
случилось такого, что бог Один начал таять и голос его  обратился  в  шепот?
Этого она не понимала, знала только, что страдает и сбита с толку - и  войти
к богу этим вечером не может. (Наверно, она и впрямь чудовище.).
   Тут она ощутила острую боль в шее и сообразила, что в  душевном  смятении
задела нечаянно свободный конец петли, тем самым ее затянув. Она  расслабила
петлю и заставила себя успокоиться.  Уже  совершенно  стемнело.  Над  Адовой
горой и Мрачным  было  теперь  хорошо  видно  слабое  свечение.  До  девушки
доносились обрывки разговоров, смех, пение - новая песня  пришлась  всем  по
вкусу.  Стало  очень  холодно,  но  она  не  шевелилась.   Восток   озарился
серебристым сиянием, и наконец из-за горизонта медленно выплыла полная луна.
   В лагере началось движение, вскоре подошли носильщики и подняли виселицу.
Афрейт встала, разминая затекшие мышцы, потопала онемевшими  ногами,  и  все
снова двинулись на запад меж скал, посеребренных  луною,  вскинув  на  плечи
свое гротескное оружие и не забыв две  ноши  побольше.  Кое-кто  уже  хромал
(ведь это были рыбаки, не привыкшие к ходьбе), но под новый марш  Одина  они
шагали весьма резво, поеживаясь от  ветра,  который  дул  теперь  с  востока
сильно и устойчиво.

***

   В туннеле становилось все теплее, и только Фафхрд поджег второй факел  от
догорающего огрызка, как проход вывел его в столь огромную пещеру, что свет,
который он нес, совершенно  в  ней  растворился.  Брошенный  остаток  факела
ударился о камень, на звук этот где-то вдалеке откликнулось  слабое  эхо,  и
Фафхрд, остановившись, посмотрел вверх и по сторонам.  Вскоре  он  разглядел
множество мелких  искорок  -  это  сверкала,  отражая  свет  факела,  слюда,
покрывавшая стены,  -  и  посреди  пещеры  кривоватую,  тоже  отблескивавшую
слюдой, каменную  колонну,  на  вершине  которой  белело  что-то  маленькое,
привлекшее его взгляд. Тут  под  сводами  пещеры  кто-то  хлопнул  огромными
крыльями, потом еще раз - словно во тьме наверху кружил гигантский гриф.
   Фафхрд, глядя на колонну, крикнул:
   - Мара!
   Эхо повторило его зов, а потом он услышал собственное имя,  произнесенное
тонким, слабым голосом, и эхо своего имени. Хлопанье крыльев прекратилось, и
Фафхрд обнаружил вдруг, что одна из слюдяных  искр  становится  все  ярче  и
быстро приближается к нему, и услышал шум стремительного движения, как будто
на него падал огромный ястреб.
   Он метнулся в сторону, уворачиваясь от летящего в него сверкающего  меча,
и ударил одновременно топором в пустоту позади  рукояти.  Факел  вылетел  из
руки, и что-то похожее на невидимый кожаный парус хлестнуло его по  коленям,
сбив с ног, после чего совсем рядом мощно хлопнули крылья, раз и  другой,  и
послышался пронзительный, полный страдания, оскорбленный вопль.
   Вскочив на ноги,  он  увидел  свой  ярко  пылающий  факел,  отлетевший  в
сторону, - из него торчал меч, который и выбил его из руки Фафхрда. Хлопанье
крыл и крики затихали, удаляясь. Фафхрд  наступил  на  конец  факела,  чтобы
выдернуть меч, но когда попытался взяться за рукоять, наткнулся внезапно  на
крепко в нее вцепившуюся чешуйчатую руку, более  тонкую,  чем  его  рука,  и
отрубленную, как понял он, ощутив горячую влагу на ее запястье.  И  рука,  и
кровь были одинаково невидимы, и хотя он  осязал  их  совершенно  явственно,
глаза видели лишь черную кожаную  рукоять  меча  с  оплеткой  из  серебряной
проволоки, серебряную гарду и серебряное же грушевидное навершие.
   Тут  он  вновь  услышал  свое  имя,  произнесенное  робким  голосом,   и,
обернувшись, увидел растерянную и удрученную Мару в белом платьице,  которая
успела слезть с колонны и подойти к нему.
   Он только собрался заговорить с ней, как рядом с девочкой раздался  вдруг
голос,  знакомый  и  любимый,  но  холодный  и,  словно  в  кошмарном   сне,
исполненный ненависти.
   Невидимая горная принцесса Хирриви сказала:
   -  Горе  тебе,  варвар,   ибо   ты,   снова   явившись   на   север,   не
засвидетельствовал сперва своего почтения в Звездной  Пристани.  Горе  тебе,
ибо пришел ты на зов другой женщины, хотя ее делу  мы  и  сочувствуем.  Горе
тебе, ибо ты покинул своих людей, дабы догнать это дитя, которое  мы  спасли
бы (да и спасли) без тебя. Горе тебе, ибо вмешиваешься не  в  свои  дела,  в
дела демонов и богов. И еще горе  тебе,  ибо  изувечил  ты  принца  Звездной
Пристани, с коим мы связаны, хоть он и враг наш, узами, что сильнее любви  и
ненависти. Голова за голову и рука за руку, запомни! Пятикратное горе!
   Пока  оглашался  список   прегрешений   Фафхрда,   он   на   коленях,   с
подергивающимся лицом смотрел  в  пустоту,  откуда  раздавался  голос.  Мара
придвинулась к нему, он опустил руку ей на плечо, и так они и стояли, внимая
говорящей тьме.
   Хирриви закончила свою речь уже без всякого  пафоса,  совершенно  ледяным
голосом:
   - Кейайра утешает и врачует нашего брата, и я иду к ним. На  рассвете  мы
отнесем тебя на летучей рыбе к твоим людям, где и сбудется наше пророчество.
Теперь же отдыхай в тепле Адовой горы, пока не опасной для тебя.
   Она умолкла, и послышались удаляющиеся шаги. Догоравший  факел  почти  не
давал света, и величайшая усталость овладела внезапно Фафхрдом и Марой,  они
улеглись рядышком и мгновенно погрузились в сон. Фафхрд, правда,  успел  еще
удивиться напоследок, зачем понадобилось Маре браться обеими руками  за  его
левую руку и сгибать ее к плечу.

***

   На следующее утро жители Соленой Гавани, готовясь  к  великому  плаванию,
поднялись в такую рань и развили  столь  бурную  -  столь  фантастическую  -
деятельность, что вся суета эта казалась продолжением  ночных  кошмаров,  за
которым незаметно наступал  ясный,  сулящий  исполнение  надежд  день.  Даже
"чужестранцы" подхватили эту заразу, словно им тоже всю  ночь  снилось,  что
"мингол должен умереть", так что  Мышелову  пришлось  уступить  и  отправить
самых нетерпеливых из них во главе с Бомаром, "мэром", и илхтарцем, хозяином
таверны,  на  корабль  Фафхрда  "Морской  Ястреб".  Пшаури  он  назначил  их
капитаном, придав ему в помощь  половину  своей  воровской  команды  и  двух
минголов, Тренчи и Гэвса.
   - Помни, ты хозяин, - сказал  он  Пшаури.  -  Заставь  их  это  понять  и
примириться - и держись от меня с наветренной стороны.
   Пшаури, с розовым следом едва зажившей раны на лбу,  энергично  кивнул  и
пошел  принимать  команду.  Восход  окрашивал  небо  за  соляной  скалой   в
зловеще-красный цвет,  на  западе  еще  медлила  ночная  мгла.  Дул  сильный
восточный ветер.
   Мышелов с кормы "Бродяги" разглядывал оживленную гавань и  рыбачьи  суда,
превращенные  в  боевые  корабли.  Они  являли  собой  поистине  причудливое
зрелище, ибо палубы их, еще вчера заваленные рыбой, ныне щетинились пиками и
прочим импровизированным оружием вроде того, что  он  видел  вчера  у  людей
Гронигера.  Некоторые  из  рыбаков  привязали  к  своим  бушпритам  огромные
церемониальные остроги (просто бревна с бронзовыми наконечниками)  -  вместо
таранов, решил Мышелов, да смилостивятся  над  ними  Парки!  Другие  подняли
красные или черные паруса в знак,  как  предположил  Мышелов,  кровожадности
своих намерений - ибо самый мирный рыбак в душе наверняка пират.  Три  судна
были прикрыты рыболовными сетями - в качестве защиты от стрел? Двумя  самыми
большими кораблями командовали Двон и Зваакин, которые вроде как должны были
подчиняться Мышелову. Он покачал головой.
   Ах, если б у него было время разобраться в своих  мыслях!  -  но  с  того
момента, как он  проснулся,  его  непрестанно  увлекал  за  собой  водоворот
событий и собственных непредсказуемых порывов. Вчера,  когда  он  вывел-таки
Сиф и остальных женщин из сотрясавшейся зловонной пещеры (Мышелов  глянул  в
сторону Мрачного - из его кратера все еще поднимался  черный  дым,  уносимый
ветром на запад), оказалось,  что  они  провели  под  землей  слишком  много
времени и уже наступил вечер. Осмотрев обожженную  факелом-Локи  руку  Рилл,
они поспешили в Соленую Гавань, где каждый встречный желал посоветоваться  с
ними по всяким разным поводам - и никакой возможности не было  обменяться  с
Сиф впечатлениями по поводу происшедшего в пещере...
   Вот и сейчас от созерцания его оторвал  Миккиду,  который  никак  не  мог
разобраться с шестью жителями Льдистого, пришедшими в команду вместо  воров,
- кого ставить на весла и тому подобное.
   Только он успел решить этот  вопрос,  дав  вполголоса  Миккиду  несколько
указаний, как на борт поднялась Сиф в сопровождении Рилл, Хильзы  и  матушки
Грам - все, кроме последней, в  рыбацких  штанах  и  куртках,  с  ножами  за
поясом. Рилл держала правую руку на перевязи.
   - Вот и мы к вашим услугам, капитан, - весело сказала Сиф.
   - Дорогая.., советница, - отвечал Мышелов с упавшим сердцем, -  "Бродяга"
не может идти в бой с  женщинами  на  борту,  особенно...  -  "с  шлюхами  и
ведьмами", хотел он сказать, но вместо этого только  выразительно  посмотрел
на нее.
   - Тогда мы наберем людей на "Фею" и поплывем  за  вами,  -  сказала  она,
ничуть не расстроившись. - А еще лучше - впереди, тогда  мы  первыми  увидим
минголов, "Фея"  ведь,  как  вам  известно,  быстроходное  судно.  Да,  это,
пожалуй, хорошая мысль - боевой корабль с женским экипажем.
   Мышелов смирился с неизбежным со всем изяществом, на какое был  способен.
Рилл и Хильза просияли. А Сиф сочувственно коснулась его руки.
   - Я рада, что вы согласились, - сказала она. - "Фею" я уже  сдала  другим
трем женщинам, - тут лицо ее посерьезнело, и. Сиф понизила голос:
   - Случилось кое-что неприятное, о чем вам следует  знать.  Мы  собирались
принести бога Локи на борт в горшке с огнем, чтобы он был с нами, как  вчера
в факеле Рилл...
   - На корабле, идущем в бой, не должно быть  огня,  -  машинально  ответил
Мышелов. - Рилл-то как обожглась, посмотрите.
   - Но утром обнаружилось, что огонь в "Огненном логове" отчего-то  угас  -
впервые за год, - закончила Сиф. - Мы просеяли золу. И не нашли ни искорки.
   - Что ж, - задумчиво сказал Мышелов, - возможно, после  того,  как  пламя
вчера столь сильно воспылало у каменной стены, бог переселился  на  время  в
огненное сердце горы. Видите, как дымит! - И он указал  на  Мрачный,  черный
столб над которым, клонившийся к западу, стал еще гуще.
   - Да, но в таком случае он сейчас не с нами, - тревожно возразила Сиф.
   - В любом случае он все еще на острове, - сказал Мышелов. - И в  какой-то
мере, я уверен,  и  на  "Бродяге"  тоже,  -  добавил  он,  вспомнив  (отчего
обожженные пальцы заболели снова) черный уголек, который по-прежнему лежал в
его кошеле. И об этом тоже, сказал он себе, не мешало бы поразмыслить...
   Но в этот момент к ним подплыл Двон и доложил, что флот Льдистого готов и
все горят нетерпением тронуться в путь. Мышелову пришлось волей-неволей, ибо
"Бродяга" должен был идти впереди,  поднимать  необходимые  для  лавирования
против ветра паруса, посадив на весла своих воров и  неумелое  подкрепление,
для которых Урф отбивал такт.
   С берега и  с  других  кораблей  донеслись  приветственные  крики,  и  на
некоторое время Мышелов преисполнился  самодовольства,  гордясь  "Бродягой",
отважно возглавившим флот, своей умелой командой, Пшаури, ловко  управлявшим
"Морским Ястребом", любуясь Сиф и ее сияющими глазами  и  немножко  собой  -
прямо-таки настоящим адмиралом, видит Мог!
   Но вскоре его снова начали одолевать сомнения, разобраться с  которыми  с
утра не было времени. Помимо прочего, он находил безрассудным и даже нелепым
то, с  какой  готовностью  они  подняли  паруса,  собираясь  действовать  на
основании всего лишь нескольких слов, услышанных в шелесте пламени и  треске
горящих деревяшек. Даже сейчас что-то внутри нашептывало ему, что  они  идут
на правый бой, и  ничто  не  причинит  им  вреда,  и  мингольский  флот  они
встретят, и в последний миг на него снова снизойдет вдохновение...
   В этот момент взгляд его упал на Миккиду, который с шиком вздымал весла в
передних рядах гребцов, и Мышелов принял решение.
   - Урф, встань к румпелю и веди  корабль,  -  велел  он.  -  Задавай  ритм
гребцам. Моя дорогая, я вынужден покинуть вас ненадолго, -  сказал  он  Сиф.
Потом, позвав второго мингола, прошел вперед и резко приказал Миккиду:
   - Ступай за мной в мою каюту. На совещание. Гиб тебя заменит на веслах, -
и, не обращая внимания на любопытные взгляды  женщин,  спешно  спустился  со
своим капралом вниз.
   Усадив Миккиду напротив себя за столом в каюте с  низким  потолком  (хоть
какая-то радость, подумал Мышелов, что сам он невысокого  роста,  а  команда
вся еще ниже), он устремил на своего помощника  пристальный  и  непреклонный
взгляд и сказал:
   - Капрал, позапрошлым вечером я произнес речь на Совете, которая  привела
в восторг всех жителей Льдистого. Ты тоже был там. Что я сказал?
   Миккиду поежился.
   - Ох, капитан, - заныл он, - неужто вы думаете...
   - Я не желаю слышать никакой чуши насчет прекрасной речи, из  которой  ты
даже вспомнить ничего не можешь, - перебил его Мышелов. - Представь, что  мы
попали в шторм и спасение корабля зависит от того, сколь честный ты дашь мне
сейчас ответ. О боги, неужто никто из вас до сих пор не понял, что я  никого
и никогда не накажу за правду?
   Миккиду, услышав это, сглотнул комок в горле и наконец сдался.
   - Ох, капитан, - сказал он, - я страшно виноват. В тот вечер, пока  мы  с
вами и с теми двумя леди шли в Зал  Совета,  попался  мне  по  пути  уличный
разносчик, и я перехватил стаканчик, когда вы отвернулись. На вкус вино было
слабенькое, клянусь вам, но, видно, из тех,  что  крепко  ударяют  в  голову
немного погодя, потому как, когда вы вскочили на стол и начали  говорить,  я
вроде как потерял сознание - честное слово! А когда очнулся, вы уже говорили
о том, что Гронигер и Афрейт поведут половину островитян на помощь  капитану
Фафхрду,  а  остальные  поплывут  с  вами  заманивать  минголов  в   большой
водоворот, и все кричали как сумасшедшие - ну, и я закричал, будто тоже  все
слышал.
   - Ты можешь поклясться,  что  это  правда?  -  страшным  голосом  спросил
Мышелов.
   Миккиду с жалким видом кивнул.
   Мышелов встал, обошел вокруг стола, обнял его и поцеловал в щеку.
   - Вот это хороший капрал, - сказал он тепло,  хлопнув  его  по  спине.  -
Теперь ступай, мой славный Миккиду, и пригласи леди Сиф зайти ко мне.  Потом
найдешь себе какое-нибудь занятие на палубе. Не стой  столбом.  Давай  беги,
парень.
   Сиф явилась незамедлительно, но он успел решить, как с ней заговорить  об
этом.
   - Дорогая Сиф, - начал он, подойдя к девушке, - я должен вам  кое  в  чем
признаться, - и далее рассказал со всем смирением, но коротко и ясно, правду
о своей "замечательной речи" - о том, что он не слышал из нее  ни  слова.  И
закончив, добавил:
   - Вы же понимаете, моего самолюбия это никак не затрагивает  -  ведь  это
была речь Локи, а вовсе не  моя  -  так  перескажите  мне,  что  я  говорил,
нисколько меня не щадя.
   Глядя на него с у