осталось. Неудивительно, что Рилл так сильно обожглась,  подумал
он, глянув на ее перевязанную  руку,  -  обе  проститутки  и  матушка  Грам,
увидев, что Сиф  осталась  на  палубе,  потребовали  и  для  себя  такой  же
привилегии, и на матросов это, кажется, подействовало ободряюще.
   Мышелов начал было выковыривать уголек,  но  тут  его  посетила  странная
мысль, что Локи, будучи богом (а уголек этот  в  каком-то  смысле  тоже  был
Локи), заслуживает золотого домика, и, повинуясь внезапной прихоти, он  туго
обмотал кубик концом привязанного к нему шнура и завязал его,  чтобы  отныне
эти два предмета - усмиритель и бог-уголек - были соединены навеки.
   Сиф легонько подтолкнула его. Ее  зеленые  глаза  с  золотыми  крапинками
смеялись, словно говоря: "Славное приключение!"
   Мышелов  сдержанно  кивнул.  Да,  приключение  славное,  но  и  чертовски
сомнительное - вроде все должно получиться, только вот узнать бы,  какие  же
указания дал им бог Локи в своей речи, которую никто не слышал...
   Он обвел взглядом лица собравшихся на палубе людей.  Как  ни  странно,  в
глазах каждого он увидел то же нетерпеливое, детское возбуждение, что горело
в глазах Сиф.., даже у минголов - Гэвса, Тренчи  и  Гиба..,  даже  в  глазах
матушки Грам, блестевших, как черные бусинки...
   Оно было во всех глазах - кроме окруженных морщинками глаз Урфа,  который
помогал  Гэвсу  управляться  с  румпелем.  В  них  читались  лишь  печаль  и
бесконечное  смирение,  словно  старик  созерцал  издали  картину   великого
всенародного бедствия. И Мышелов,  как  будто  его  подтолкнуло  что-то,  не
мешкая подозвал Урфа и отошел с ним в сторону.
   - Старик, - сказал он, - ты был в Зале Совета позапрошлым вечером,  когда
я произнес речь и всех покорил. Полагаю, ты, как и все остальные, не  слышал
ни слова из того, что я сказал, - разве что указания насчет похода Гронигера
и нашего сегодняшнего плавания?
   Старый мингол молча, с любопытством смотрел на него в течение двух ударов
сердца, потом медленно покачал лысой головой.
   - Нет, капитан, я слышал каждое ваше слово до последнего (глаза меня  уже
подводят порой, но уши в порядке), и они, эти слова, весьма меня  опечалили,
ибо вы проповедовали ту самую философию, коей пользуется мой степной народ в
периоды  своего  безумия  (и  не  только  в  них),  философию   пагубную   и
губительную, отчего я и покинул своих сородичей еще в  юности  и  стал  жить
среди язычников.
   - Что ты имеешь в виду?  -  спросил  Мышелов.  -  Только  покороче,  будь
любезен.
   - Ну,  вы  говорили  -  весьма  убедительно,  так  что  даже  я  чуть  не
соблазнился - о торжестве смерти и о том, какая это великая вещь -  радостно
пойти на смерть, прихватив с собою своих  врагов  (да  и  как  можно  больше
друзей тоже),  поскольку  это  и  есть  закон  жизни,  ее  величественный  и
прекрасный венец, наивысшее удовлетворение. И когда вы объяснили  всем,  что
они должны скоро умереть и каким  именно  образом,  они  приветствовали  вас
столь же бурно, как мои земляки-минголы в период безумия, с тем же блеском в
глазах. И меня весьма опечалило, как я уже  сказал,  то,  что  вы  оказались
столь рьяным поклонником смерти, но вы - мой капитан, и я смирился с этим.
   Мышелов  обернулся  и  увидел  позади  себя  изумленную   Сиф,   которая,
оказывается, пошла следом и слышала все, что говорил старик Урф, и в  глазах
друг друга они прочли одинаковое понимание.
   В тот же миг палуба "Бродяги" едва  не  ушла  из-под  ног  Мышелова,  ибо
корабль вдруг резко остановился и, свернув  со  своего  курса,  на  огромной
скорости помчался по кругу, в точности, как это случилось накануне с "Феей",
только водоворот влек его  с  большей  силой,  соразмерно  большей  величине
судна. Небеса над  головой  завертелись,  море  почернело.  Мышелова  и  Сиф
отшвырнуло к гакаборту вместе с кучей малой из воров, проституток, ведьм (ну
ладно, одной ведьмы) и матросов-минголов.  Он  приказал  Сиф  во  имя  жизни
держаться крепче,  а  сам  побежал  по  перекосившейся  палубе  мимо  громко
хлопавшего грота (и мимо юного Миккиду, обнимавшего грот-мачту  с  закрытыми
не то в ужасе, не то в экстазе глазами) туда,  откуда  мог  беспрепятственно
видеть, что происходит.
   "Бродяга", "Морской Ястреб" и вся рыбачья флотилия  с  головокружительной
скоростью неслись по внутренней стене водяной  воронки,  внешняя  окружность
которой имела по меньшей мере две лиги в  поперечнике;  по  самому  краю  ее
мчались маленькие, словно игрушечные на фоне  кружащегося  неба  мингольские
галеры - похоже, вся армада, - а далеко,  в  неподвижном  центре  водоворота
торчали из белой пены смертоносные клыки камней.
   Несколько ниже "Бродяги" летел по гибельному  кругу  одномачтовик  Двона,
так близко, что Мышелов  мог  разглядеть  лица  рыбаков.  Жители  Льдистого,
вцепившиеся в свое диковинное оружие и друг  в  друга,  выглядели  чудовищно
счастливыми и походили на корявых, подвыпивших великанов,  отправившихся  на
бал. Ну да, сказал себе Мышелов, это же и есть те чудовища, рождение которых
предрек Локи, не то тролли, не то еще какие-то твари. И это напомнило ему  о
той участи, которую Локи уготовил, по  неопровержимому  свидетельству  Урфа,
для них всех и, возможно, также и для Фафхрда с Афрейт и для всей  вселенной
с ее морями и звездами.
   Он выхватил из кошеля золотой  усмиритель  и  при  виде  черного  уголька
внутри подумал: "Хорошо! Одним махом от двух зол". Хорошо-то хорошо,  только
забросить кубик надо в середину водоворота, а  как  туда  попасть,  в  такую
даль? Способ был,  в  этом  он  не  сомневался,  только  вот  никак  не  мог
придумать, слишком многое отвлекало его в эту минуту...
   Тут его слегка толкнули в бок - и он снова отвлекся. Это  оказалась  Сиф,
которая,  как  и  следовало  ожидать,  не  подчинилась  строжайшему  приказу
оставаться на месте и показывала сейчас с озорной ухмылкой..,  ну,  конечно,
на его пращу!
   Он уложил драгоценный метательный  снаряд  в  центр  ремешка  и,  отослав
жестом Сиф к мачте, дабы расчистить себе место, сделал по  наклонной  палубе
несколько мелких пританцовывающих шажков,  пытаясь  соразмерить  расстояние,
скорость,  снос  ветром  и  еще  много  чего.  И  пока  он  занимался  этим,
раскручивая над головой усмиритель с угольком и  готовясь  к  длиннейшему  и
величайшему в своей жизни броску, из  глубин  его  разума  всплывали  слова,
которые, видимо, созревали там все эти дни, слова,  которые  соответствовали
последним двум зловещим строфам Локи практически полностью, чуть ли даже  не
в рифмах, но имели совершенно обратный  смысл.  И  по  мере  того,  как  они
всплывали, он проговаривал их вслух, тихо, как ему  казалось,  но  на  самом
деле достаточно звучно, пока не заметил в конце концов, что Сиф слушает  его
с  явным  удовольствием  и   Миккиду   слушает,   открыв   глаза,   и   даже
страшилища-островитяне на одномачтовике -Двона обратили в его  сторону  свои
протрезвевшие вдруг лица. Тогда, неведомо  почему,  он  ощутил  уверенность,
что, невзирая на буйство морской стихии, его  слышат  и  на  другой  стороне
водяной воронки, за лигу отсюда - а может быть, даже и дальше. И вот что  он
произнес:
   - Мингол должен умереть? Не бывать тому,  конечно!  Затихает  круговерть,
отступает ад кромешный. Мук не надобно терпеть, не  грозит  удушьем  смерть.
Снова минголы мудры! Боги, прочь в свои миры!
   После чего завертелся по палубе, приплясывая, словно метатель диска,  так
что праща с усмирителем превратилась над  его  головой  в  блещущее  золотом
кольцо, и выпустил  свой  снаряд.  Усмиритель  понесся,  сверкая,  к  центру
водяной воронки и скрылся из глаз.
   И.., огромный водоворот мгновенно  успокоился,  выровнялся.  Черная  вода
вскипела белой пеной. Море и небо забурлили. К адскому вою ветра  и  грохоту
волн присовокупилось вдруг рокочущее  громыхание  землетрясения,  вдали  над
Мрачным   вулканом   полыхнул   красный   огонь,   и   началось    форменное
светопреставление, когда смешались  землетрясение  и  извержение,  шквальный
ветер и буря на море - буйный разгул всех четырех  стихий.  Корабли  были  в
этом хаосе что щепки, за которые люди цеплялись,  как  муравьи.  Ветер  дул,
казалось,  в  направлении  каждого  деления  компаса.  Пена  покрыла  палубы
кораблей до самых кончиков мачт.
   Но прежде чем она  успела  полностью  захлестнуть  "Бродягу",  Мышелов  и
некоторые другие из его экипажа, вцепившиеся кто в  поручни,  кто  в  мачты,
успели, взлетев на несколько мгновений вверх на гребне волны,  увидеть,  как
из самой середины бывшего водоворота ударило в небеса  что-то  вроде  черной
радуги (или  вроде  тонкого,  изогнутого  водяного  смерча,  как  утверждали
впоследствии некоторые), пробив дыру  в  темных  небесах,  через  которую  и
унеслось навсегда нечто безумное и могущественное из  разума  людей,  из  их
жизни и из всего Невона.
   А потом Мышелов и вся его команда, включая  женщин,  заняты  были  только
спасением "Бродяги" и самих себя в  обезумевшем  океане,  над  коим  бесился
ветер, сменивший вдруг направление и задувший с запада, неся с собою  черный
дым Мрачного. Вокруг вели ту же битву и все остальные корабли, пока  великое
волнение,  взбаламутившее  море  на  участке  в  несколько  квадратных  лиг,
постепенно не улеглось. Тогда верткие рыбачьи лодки и одномачтовики (а также
"Бродяга" и "Морской Ястреб") смогли лечь на юго-западный курс против  ветра
и  медленно  двинуться  к  Соленой  Гавани.  Мингольским  же  галерам  с  их
квадратными  парусами  (сильное  волнение  мешало  пустить  в   ход   весла)
оставалось только бежать подальше от протрезвившего  их  хаоса  и  от  этого
страшного острова, черный дым которого еще долго преследовал их и несчастных
вымокших жеребцов. Несколько галер, должно  быть,  затонуло,  ибо  "Бродяга"
подобрал в море парочку минголов, и эти бедолаги, которых, возможно,  просто
смыло за борт, выглядели до того жалкими,  что  трудно  было  видеть  в  них
врагов. Урф, безмятежно улыбаясь, принес им позднее,  когда  западный  ветер
расчистил небо, горячей похлебки. (Что касается ветров, то  западный,  когда
все  кончилось,  сменился  на  южный,  задувая  вдоль  восточного  побережья
Льдистого, а восточный  ветер  стал  северным  и  двинулся  вдоль  западного
побережья, из-за чего промежуточный штормовой  пояс  закрутился  по  часовой
стрелке, вызвав в Гибельных землях ужасающие смерчи.).

***

   В тот миг, когда Мышелов метнул из пращи усмиритель  с  угольком,  Фафхрд
стоял на  обращенной  к  морю  земляной  стене  Холодной  Гавани,  глядя  на
приближавшийся к берегу флот идущих против  солнца  минголов,  и  размахивал
мечом. Сие было не просто знаком вызова,  но  частью  тщательно  продуманной
демонстрации сил в надежде устрашить минголов, хотя про себя Фафхрд  считал,
что надежда эта весьма слаба. Три мингольских рейдера, еще до этого бежавшие
с побережья, отчего-то не стали останавливаться и поджидать свой флот,  хотя
не могли не видеть парусов, и, насколько можно было видеть,  уплыли  на  юг.
Фафхрда это заставило задуматься, не напугало ли минголов на острове  что-то
такое, с чем они не желали  столкнуться  снова,  даже  при  поддержке  всего
своего войска. Тут он припомнил, какие отчаянные крики они  издавали,  когда
вояки Гронигера, взойдя на холм, появились в  их  поле  зрения.  Афрейт  уже
призналась Фафхрду, что ее земляки стали казаться ей по пути сюда  какими-то
чудовищами и как будто увеличились в размерах, да и Фафхрду, честно  говоря,
показалось то  же  самое.  И  если  им  обоим  так  показалось,  то,  какое,
интересно, впечатление могли произвести островитяне на минголов?
   Так  они  поразмыслили  вдвоем,  Фафхрд  и  Афрейт,  кое-что  надумали  и
принялись отдавать приказы (дополняя их по мере надобности то  угрозами,  то
лестью), и в результате выстроили  освободительные  силы  Гронигера  в  одну
длинную  линию,  расставив  потрясающих  оружием  островитян  на  расстоянии
двадцати шагов друг от друга, и этот  строй  начинался  высоко  на  леднике,
проходил вдоль валов поселка и заканчивался почти в  лиге  к  югу  от  него.
Между рыбаками  там  и  сям  разместили  защитников  Холодной  Гавани  (тоже
островитян, но не похожих на чудовищ)  и  берсерков  Фафхрда,  дабы  придать
строю видимость огромного войска, а заодно и удерживать  на  постах  жителей
Соленой Гавани, ибо они, словно роботы, по-прежнему  порывались  маршировать
дальше. В самой середине широкого вала Холодной  Гавани  установили  носилки
Одина, поставив над ними углом, как в Гибельных землях, виселицу,  по  бокам
их в некотором отдалении разместились Гронигер и еще  один  пиковладелец,  а
вокруг встали Фафхрд, Афрейт и три девочки, нацепившие свои красные плащи на
грабли и размахивавшие ими, как флагами. (Для пущего эффекта, так им  сказал
Фафхрд, и девочки очень старались.) Афрейт  одолжила  у  кого-то,  копье,  а
Фафхрд размахивал то мечом, то концами пяти петель, как бы грозя подходившим
к  гавани  мингольским  кораблям.  Гронигер  и  все  остальные   островитяне
скандировали марш Гейл (или Одина):  "Смерть!  Убей  мингола!  Смерть!  Умри
героем!"
   И тут (как раз в тот момент, когда, как  уже  было  сказано,  Мышелов  на
другой стороне  Льдистого  метнул  в  водоворот  свой  усмиритель)  всех  их
захлестнули, трепля красные  флаги,  смерчи  с  юга,  предвещавшие  перемену
ветра, небеса  потемнели  и  зарокотала  Адова  гора,  начавшая  извергаться
одновременно с Мрачным. Море взволновалось, и под натиском громадных камней,
сыпавшихся с  Адовой  горы  в  ритме  песни  "Смерть!  Смерть!",  волны  его
устремились на север. И флот идущих против солнца минголов отступил в  море,
гонимый ветром, который дул теперь с берега,  -  прочь,  подальше  от  этого
страшного пылающего острова, который охраняла стена  великанов  ростом  выше
деревьев и силы всех четырех стихий. И за ними черной завесой потянулся  дым
Адовой горы.
   Но прежде, чем это случилось, а именно в тот самый миг, когда за сто  лиг
к востоку выстрелила в небо из центра водоворота не то черная радуга, не  то
водяной смерч, носилки Одина начали вдруг трястись и подпрыгивать, а тяжелая
виселица стала приподниматься, покачиваясь, подобно  игле  компаса,  которую
притягивал расположенный где-то в небе магнит.  Афрейт  увидела,  что  левая
рука Фафхрда на глазах у нее чернеет, и  закричала.  Неодолимая  сила  вдруг
вздернула его руку  кверху,  и  Фафхрд  взревел  от  внезапной  боли,  когда
сплетенные Мэй и  украшенные  цветочками  петли  безжалостно  затянулись  на
запястье и, подобно стальной проволоке, стали врезаться все глубже и  глубже
меж косточками кисти и предплечья, разрывая хрящи, сухожилия и мягкие  ткани
Затем занавески носилок поднялись вертикально, виселица, вибрируя, встала на
один из концов. Что-то  черное  и  мерцающее  выстрелило  внезапно  в  небо,
проделав дыру в облаках, и вслед за ним полетели все пять петель,  прихватив
с собою отрезанную руку Фафхрда.
   После чего занавески упали на место, виселица с грохотом рухнула с  вала,
и Фафхрд, оцепенев, уставился  на  истекавший  кровью  обрубок.  Афрейт  же,
совладав  со  своим  ужасом,  стиснула  этот  обрубок  пальцами,   пережимая
кровеносные сосуды, и приказала  Мэй,  стоявшей  ближе  всех,  взять  нож  и
отрезать  для  перевязки  лоскут  от  ее  белого  платьица.  Девочка  быстро
исполнила приказание, и Афрейт,  остановив  поток  крови,  ловко  перевязала
рану, Фафхрд же взирал на это, пребывая все в том же  оцепенении.  Потом  он
пробормотал:
   - Голова за голову, сказала она, и рука за руку, - на  что  Афрейт  резко
ответила:
   - Лучше рука, чем голова.., или пять голов.

***

   Кхахкт с силой ударил по стене своей тесной сферы из  черного  льда  и  в
ярости попытался соскрести с карты Льдистый остров. Затем,  зажав  меж  двух
черных ороговелых ладоней фигурки, изображавшие Фафхрда, Мышелова и  прочих,
он злобно принялся искать те, что представляли двух назойливых  богов  -  но
эти фигурки исчезли бесследно. Тем временем  изувеченный  принц  Фарумфар  в
далекой Звездной Пристани уснул спокойным сном, зная, что отомщен.

***

   Через два месяца после вышеописанных  событий  Афрейт  устроила  в  своем
приземистом, фиолетового цвета домике на  северной  окраине  Соленой  Гавани
скромный обед из рыбных блюд, на каковой  были  приглашены  Гронигер,  Скор,
Пшаури, Рилл, старик Урф и, конечно  же,  Сиф,  Серый  Мышелов  и  Фафхрд  -
большее число  народу  за  ее  столом  просто  не  поместилось  бы.  Поводом
послужило назначенное  на  следующий  день  отплытие  на  "Морском  Ястребе"
Мышелова со Скором, минголами, Миккиду и еще тройкой воров в Но-Омбрульск  с
товарами на продажу, частью купленными,  частью  накопленными  Сиф  и  самим
Мышеловом. Они с Фафхрдом весьма нуждались в деньгах, чтобы оплатить  ремонт
своих кораблей и рассчитаться с экипажами, да и обе леди были  нисколько  не
богаче, оставаясь в не просчитанном еще долгу перед  Советом  -  членства  в
коем их, впрочем, пока еще никто не лишил. Фафхрду не пришлось далеко  идти,
чтобы попасть на пиршество, ибо он,  оправляясь  после  увечья,  проживал  у
Афрейт - а Мышелов гостил у Сиф и вовсе без какой бы то ни было уважительной
причины. Жители острова, довольно строгие на этот  счет,  косились  на  них,
конечно, но все четыре нарушителя приличий  стойко  игнорировали  эти  косые
взгляды.
   За обедом, который состоял из устричной похлебки, запеченного  с  зеленым
луком  и  островными  травками  лосося,  пшеничных   лепешек   из   дорогого
ланкмарского зерна и легкого  илтхмарского  вина,  беседа  вращалась  вокруг
недавних извержений, сопутствовавших тому событий и их последствий, особливо
всеобщей нехватки  денег.  Соленая  Гавань  претерпела  некоторый  ущерб  от
землетрясения, а еще больше - от возникших  по  этой  причине  пожаров.  Зал
Совета уцелел, но таверна "Соленая  Селедка"  вместе  с  "Огненным  логовом"
сгорела дотла. ("Бог Локи, конечно, был разрушителем, - заметил  Мышелов,  -
особенно, где дело касалось его основного атрибута, огня". "То  был  мерзкий
притон", - высказал свое мнение Гронигер.) В  Холодной  Гавани  рухнули  три
дома, по счастью, пустых, поскольку все в  это  время  принимали  участие  в
демонстрации сил. Жители Соленой Гавани отправились домой на следующий день,
и носилки пригодились им, чтобы нести Фафхрда.
   - Таким образом, ими попользовался еще один смертный,  кроме  девочек,  -
сказала Афрейт.
   - Мне мерещились и другие пассажиры, - признался Фафхрд, - правда, я  был
в лихорадке.
   Но о чем  говорилось  больше  всего,  так  это  о  денежном  дефиците,  и
строились планы, как его уменьшить. Скор нашел временную работу для  себя  и
остальных берсерков по сбору плавника на Костяном берегу, на коем,  увы,  не
оказалось  ожидаемого  изобилия  обломков   мингольских   кораблей.   Фафхрд
предложил отправить часть своих людей на "Бродяге"  в  Уул-Плерн  за  грузом
хорошего  дерева.  ("Когда  совсем  поправишься  -  пожалуйста",  -  сказала
Афрейт.) Команда Мышелова  под  началом  Пшаури  занялась  рыбной  ловлей  и
кормила оба экипажа, даже порой оставался излишек на  продажу.  Удивительно,
хотя, может быть, и не очень, но грандиозные  трофеи,  добытые  рыбаками  во
время великого лова, несмотря на  засолку,  протухли  и  стали  вонять  хуже
дохлой медузы, так что их пришлось сжечь. (Сиф сказала: "Я же вам  говорила,
тот косяк наколдовал Кхахкт - и потому это была отчасти иллюзия, а не  рыба,
хоть она и выглядела настоящей.) Они с Афрейт продали "Фею" за малые  деньги
Рилл и Хильзе; эта парочка, прокатившись на  "Бродяге",  приобрела,  как  ни
странно, вкус к морским плаваниям, и обе профессионалки зарабатывали  теперь
на жизнь рыбной ловлей, хотя не брезговали на досуге обратиться  к  прежнему
ремеслу. Как раз в этот вечер Хильза отправилась с матушкой Грам  на  ночной
лов. Даже для врага настали тя