где не было ни городов, ни  караванных
троп, земле, подобной той, по которой вел своих воинов Ксенофонт  -  земле
студеных и туманных  рассветов,  ослепительных  полудней  и  предательских
закатов,  напоминающих  об  осторожных  и  кровожадных  горных   племенах,
вошедших в общеизвестные легенды о "маленьком народце", который был так же
похож  на  людей,  как  кошки  на  собак.  Ахура,  казалось,  не  замечала
внезапного отсутствия внимания к ее персоне  и  оставалась  все  такой  же
вызывающе застенчивой и непонятной.
     Между тем отношение Мышелова к Ахуре начало  претерпевать  медленные,
но глубокие изменения. То ли его безудержная страсть пошла на убыль, то ли
его  ум,  не  занятый  более  изобретением  комплиментов  и  острот,  стал
прозревать глубже, но только Мышелов начал склоняться к мысли, что полюбил
он не всю Ахуру, а лишь крошечную искорку  в  темной  душе  незнакомки,  с
каждым днем становившейся все  более  загадочной,  подозрительной  и  даже
отталкивающей. Он припомнил другое имя, которым Хлоя называла Ахуру, и его
тут же заполонили странные мысли, связанные  с  легендой  о  Гермафродите,
купавшемся в Карийском  источнике  и  слившемся  в  одно  целое  с  нимфой
Салмакидой.  Теперь,  глядя  на  Ахуру,  он  видел  лишь   жадные   глаза,
уставившиеся сквозь прорези зрачков на мир. Ему  стало  казаться,  что  по
ночам она беззвучно посмеивается над  страшным  заклятием,  наложенным  на
него и Фафхрда. Его одержимость Ахурой сделалась  совсем  иной,  он  начал
подсматривать за ней и изучать выражение ее лица, когда  она  на  него  не
смотрела, словно надеясь таким образом проникнуть в ее тайну.
     Фафхрд заметил это и тут же заподозрил, что Мышелов намерен  нарушить
их договор. С трудом скрывая возмущение, он принялся  так  же  внимательно
наблюдать за Мышеловом,  как  тот  наблюдал  за  Ахурой.  Когда  возникала
необходимость добыть что-нибудь съестное,  ни  один  из  друзей  не  хотел
отправляться на охоту в одиночку. Легкие  и  дружелюбные  отношения  между
ними явно  портились.  Однажды,  ближе  к  вечеру,  когда  они  пересекали
тенистую ложбину, откуда-то с неба камнем упал ястреб  и  вонзил  когти  в
плечо Фафхрда. Северянин сжал в горсти комочек рыжеватых перьев  и  только
потом заметил, что ястреб тоже принес записку.
     "Остерегайся Мышелова", - гласила она, однако в сочетании с болью  от
когтей  ястреба  оказалась  для  Фафхрда  последней  каплей.  Подъехав   к
Мышелову,  он,  пока  Ахура  справлялась  со  своей  норовистой   лошадью,
потревоженной  происшествием,  выложил  приятелю  все  свои  подозрения  и
предупредил, что любое  нарушение  их  договоренности  немедленно  положит
конец дружбе и приведет к смертельному поединку.
     Мышелов  выслушал  друга  с  отсутствующим  видом,  продолжая  мрачно
наблюдать за Ахурой. Ему очень хотелось открыть Фафхрду  истинные  причины
своего поведения, но он сомневался,  что  сумеет  выразить  их  достаточно
вразумительно. Кроме того, ему было досадно, что  Фафхрд  неправильно  его
понял. Поэтому, когда Северянин резко высказал все, что думал,  он  ничего
не ответил. Фафхрд расценил это как  признание  вины  и  в  гневе  ускакал
прочь.
     Теперь они приближались к холмистой местности, откуда мидяне и  персы
нахлынули на Ассирию и Халдею, и где, если верить географии Нингобля,  они
должны были отыскать логово Князя Зла. Поначалу древняя карта  на  покрове
Аримана не столько помогала путешественникам, сколько выводила их из себя,
однако позже, благодаря на удивление толковым замечаниям Ахуры, они начали
провидеть в ней какой-то тревожный смысл: там,  где  местность,  казалось,
вела к гордому кряжу с седловиной, на карте была обозначено узкое  ущелье,
а где по всем признакам должна была быть  гора,  карта  указывала  долину.
Если карта не врала, путешественники  через  несколько  дней  должны  были
оказаться в Затерянном Городе.
     Между тем одержимость Мышелова все  усугублялась  и  в  конце  концов
приняла определенную, но весьма странную форму.  Он  решил,  что  Ахура  -
мужчина.
     Удивительно, однако до сих пор ни бивачная жизнь, где  все  постоянно
друг у друга на виду, ни  усердные  наблюдения  Мышелова  не  дали  ясного
ответа на этот животрепещущий вопрос.  И,  оглядываясь  назад,  Мышелов  с
удивлением вынужден был  признаться  себе,  что  не  располагает  никакими
конкретными доказательствами. Да, судя по фигуре, жестам и вообще по  всей
повадке,  Ахура  была  женщиной,  однако  он  вспомнил  раскрашенных  и  с
подложенными  мягкими  частями  сластолюбцев,  нежных,  но  не  приторных,
которые  весьма  успешно  изображали  женственность.  Нелепо  -   но   что
поделаешь. С этого момента его чрезмерная любознательность превратилась  в
тяжкий  труд,  и  он  усилил  свою  мрачную   бдительность   к   страшному
неудовольствию  Фафхрда,  который  время  от  времени   внезапно   начинал
постукивать ладонью по рукоятке меча, однако даже это  не  могло  вынудить
Мышелова отвести от девушки взгляд. Каждый из друзей  пребывал  в  мрачной
раздражительности, равно как и верблюд,  который  проявлял  все  больше  и
больше упрямства по мере удаления от милой его желудку пустыни.
     Путники неуклонно приближались к древней святыне Аримана, преодолевая
мрачные ущелья и скалистые хребты, и для Мышелова настали  кошмарные  дни.
Фафхрд  казался  ему  грозным  белолицым  гигантом,  смутно   напоминавшим
кого-то, кого  он  знавал  в  дни  бодрствования,  а  само  путешествие  -
продвижением  наугад  потусторонними  путями  сна.  Он  очень   хотел   бы
поделиться с великаном своими подозрениями, но  не  мог  решиться  на  это
из-за их чудовищности, а также потому, что великан любил Ахуру. И все  это
время Ахура недоступным трепещущим фантомом ускользала от него, хотя когда
он заставлял свой ум работать, то понимал, что поведение девушки никак  не
изменилось, лишь еще  настойчивее  стала  она  стремиться  вперед,  словно
корабль, который приближается к родному порту.
     Наконец наступила ночь, когда  он  уже  был  не  в  силах  сдерживать
мучительное любопытство. Выбравшись из-под гнета тяжелых  незапоминающихся
снов, он оперся на локоть и огляделся - спокойный, как существо,  в  честь
которого был назван.
     Было бы холодно, если б воздух не сохранял полнейшую неподвижность. В
костре еще тлели уголья. В лунном свете Мышелов видел взъерошенную  голову
Фафхрда и его локоть, высунутый из-под косматого медвежьего плаща.  Лунный
свет падал прямо на Ахуру, лежащую у костра с закрытыми глазами,  которая,
казалось, едва дышала, обратив спокойное лицо прямо в небо.
     Ждал Мышелов долго. Наконец, беззвучно откинув серый  плащ,  он  взял
меч, обошел вокруг костра  и  стал  на  колени  подле  девушки.  Несколько
мгновений он бесстрастно всматривался в ее лицо. Но оно оставалось все той
же маской гермафродита, которая так терзала его в часы бодрствования, хотя
теперь он не совсем понимал, где  проходит  граница  между  сном  и  явью.
Внезапно его руки потянулись к девушке, но  он  сдержался  и  снова  замер
надолго. Наконец, движением осторожным и заученным, словно у лунатика,  но
только еще более бесшумным, он сдвинул в  сторону  ее  шерстяной  плащ  и,
достав из кошеля небольшой нож, легко, стараясь не  прикоснуться  к  коже,
оттянул у шеи платье девушки и разрезал его до колен, после чего  поступил
точно так же с хитоном.
     Он был уверен, что не увидит грудей цвета слоновой кости, но они были
на месте. Кошмар, однако, не рассеялся, а еще более сгустился.
     Внезапно Мышелова словно озарило молнией,  но  он  даже  не  удивился
понятому. Стоя на коленях и мрачно разглядывая девушку, он вдруг  со  всей
отчетливостью осознал, что эта плоть цвета слоновой кости  тоже  не  более
чем маска, сделанная так же умело,  как  и  лицо,  и  предназначенная  для
какой-то жуткой неведомой цели.
     Веки девушки не  дрогнули,  но  ее  губы,  как  показалось  Мышелову,
тронула мимолетная улыбка.
     Теперь он был абсолютно убежден, что Ахура мужчина.
     У него за спиной хрустнули уголья.
     Обернувшись, Мышелов увидел лишь полосу сверкающей стали, замершую на
миг над головой у Фафхрда, словно какой-то бог, обладающий  нечеловеческой
выдержкой, давал смертному шанс, прежде чем метнуть в него молнию.
     Мышелов успел выхватить свой тонкий меч, чтобы парировать  чудовищный
удар. Оба клинка, от острия до рукоятки, застонали.
     И тут, словно в ответ на этот стон, смешиваясь с ним, продолжая его и
усиливая, из абсолютного затишья с запада налетел сильнейший порыв  ветра,
который бросил Мышелова вперед, Фафхрда отшвырнул назад, а Ахуру перекатил
через то место, где еще миг назад тлели уголья.
     Так же внезапно ветер стих.  С  последним  его  дуновением  какой-то,
похожий на летучую мышь, предмет скользнул по лицу Мышелова, и тот схватил
его. Но оказалось, что это не летучая мышь и даже  не  большой  лист.  Это
было очень похоже на папирус.
     Попавшие на пучок сухой травы уголья  подожгли  его.  В  свете  этого
нового костерка Мышелов расправил  клочок  тонкого  папируса,  прилетевший
откуда-то с бескрайнего запада.
     Он  неистово  закивал  Фафхрду,  который  выкарабкивался  из  чахлого
сосняка.
     На папирусе  жидкостью  каракатицы  было  написано  крупными  буквами
несколько слов, внизу виднелась замысловатая печать.
     "Каких бы богов вы ни чтили, прекратите ради  них  ссору.  Немедленно
отправляйтесь дальше. Следуйте за женщиной".
     Только теперь друзья заметили, что Ахура заглядывает им через  плечо.
Блистательная луна вышла из-за небольшого облачка,  которое  ненадолго  ее
заслонило. Девушка взглянула на  Фафхрда  и  Мышелова,  стянула  на  груди
разрезанные хитон и платье  и  накинула  сверху  плащ.  Путники  разобрали
лошадей,  извлекли  верблюда  из  зарослей  колючего  кустарника,  где  он
предавался мазохистским удовольствиям, и отправились в путь.
     Затерянный  Город  отыскался  неожиданно  быстро,  словно  это   была
какая-то ловушка или дело рук фокусника.  Ахура  указала  им  на  усеянный
булыжниками утес, и через несколько минут они уже смотрели вниз, на  узкую
долину, загроможденную причудливо наклоненными глыбами,  серебрившимися  в
лунном свете; на земле замысловатым узором чернели их тени.
     С первого взгляда стало ясно, что никакой это не город. Безусловно, в
этих массивных каменных шатрах и хижинах люди никогда не жили, хотя  могли
поклоняться в них своим богам. Это было обиталище для египетских колоссов,
каменных монстров. Но Фафхрду и Мышелову  не  удалось  рассмотреть  долину
подробнее: без предупреждения Ахура пустила свою лошадь вниз по склону.
     Диким хмельным галопом всадники, похожие на рвущиеся вперед  тени,  и
верблюд,  напоминавший  запинающееся  привидение,  понеслись  сквозь   лес
свежесрубленных  стволов,  мимо  качающихся  каменных  глыб   размером   с
дворцовую стену, под арками,  годными  для  слонов,  дальше  и  дальше  за
ускользающим стуком копыт и, выскочив наконец  на  залитое  лунным  светом
пространство,  остановились  между  монументальным,  похожим  на  саркофаг
строением  с  ведущими  к  нему  ступенями  и  грубо  обтесанным  каменным
монолитом.
     Но не успели они  удивиться  окружающему,  как  заметили,  что  Ахура
нетерпеливо подает им какие-то знаки. Друзья вспомнили инструкции Нингобля
и сообразили, что вот-вот  наступит  рассвет.  Они  сгрузили  всевозможные
свертки  и  коробочки  с  дрожащего  и  кусающегося  верблюда,  и  Фафхрд,
развернув темный, редкотканый покров Аримана, накинул его на плечи  Ахуре,
которая молча смотрела на усыпальницу; ее лицо походило на мраморную маску
нетерпения, словно девушка была каменной, как и все вокруг.
     Пока Фафхрд занимался другими  делами,  Мышелов  открыл  сундучок  из
черного дерева, похищенный у Лживой Лаодики. На него нашел  шальной  стих:
неуклюже пританцовывая и изображая слугу евнуха, он со  вкусом  расположил
на плоском камне кувшинчики, баночки и небольшие  амфоры,  извлеченные  из
сундучка. При этом он тоненьким фальцетом напевал:

                         Я Селевкиду стол накрыл,
                         И Селевкид доволен был -
                         Душою сыт и телом,
                         Нажравшись, прохрипел он:
                         "В расплату оскопить его!"

     - А тебе шледует жнать, Фафхрд, - почему-то  зашепелявил  он,  -  што
этого шеловека  ошкопили  еще  мальшиком,  поэтому  это  была  никакая  не
рашплата. Что же кашается того ошкопления...
     - Я сейчас оскоплю тебя - отрежу  твою  набитую  дурацкими  шуточками
башку! - заорал Фафхрд и схватил первый  попавшийся  под  руку  магический
инструмент, однако тут же передумал.
     Чуть остыв, Фафхрд передал Мышелову чашу Сократа,  и  тот,  продолжая
подпрыгивать и  пищать,  насыпал  в  нее  толченой  мумии,  добавил  вина,
размешал и, подскочив в фантастическом танце к Ахуре, протянул  ей  питье.
Девушка не шелохнулась. Тогда Мышелов поднес чашу  прямо  к  ее  губам,  и
Ахура жадно осушила ее, не отрывая взгляда от усыпальницы.
     К ним подошел Фафхрд с побегом вавилонского Древа Жизни, который  был
на удивление свеж и весь покрыт упругими листочками, словно Мышелов срезал
его миг назад. Северянин ласково  разжал  пальцы  девушки,  вложил  в  них
веточку и сжал их снова.
     Все было готово, оставалось лишь ждать.  Край  неба  зарозовел,  само
небо стало чуть темнее, звезды начали гаснуть, луна поблекла. Возбуждающие
сладострастие зелья остыли, и предутренний ветерок больше не  разносил  их
ароматы. Женщина продолжала смотреть на гробницу, а за ней, словно бы тоже
не спуская глаз с усыпальницы, фантастической тенью  сгорбился  обтесанный
монолит, на который Мышелов время от времени  тревожно  посматривал  через
плечо и  никак  не  мог  понять:  то  ли  это  грубая  работа  первобытных
камнерезов,  то  ли  нечто,  намеренно  обезображенное   человеком   из-за
таящегося внутри этого камня зла.
     Небо постепенно бледнело, и  Мышелов  уже  начал  различать  какие-то
чудовищные изображения на стене саркофага -  людей,  похожих  на  каменные
столбы, и животных, похожих на горы, а Фафхрд уже видел зеленые листочки в
руках Ахуры.
     И тут произошло нечто потрясающее. В один миг листочки сморщились,  а
ветка превратилась в кривую черную палочку. И  в  то  же  мгновение  Ахура
задрожала и побелела как мел, и Мышелову показалось, что вокруг ее  головы
появилось чуть заметное черное облачко,  как  будто  жившее  в  девушке  и
ненавидимое Мышеловом загадочное существо дымом выходит из ее тела, словно
джинн из бутылки.
     Толстенная каменная крышка саркофага скрипнула и начала подниматься.
     Ахура двинулась к саркофагу. У Мышелова  создалось  впечатление,  что
ее, словно парус, влечет вперед черное облако.
     Крышка  поползла  вверх  быстрее,  будто  верхняя  челюсть  каменного
крокодила. Мышелову показалось, что черное облако торжествующе устремилось
к разевающейся щели, таща за собой легкую белую фигурку. Крышка  саркофага
распахнулась. Ахура добежала до самого верха и то ли заглянула внутрь,  то
ли, как почудилось Мышелову, ее частично втянуло за собой  черное  облако.
Девушка задрожала крупной дрожью и, словно пустое платье, плавно осела  на
камень.
     Фафхрд скрипнул зубами, в кисти Мышелова хрустнул сустав.  Их  пальцы
до посинения стиснули рукоятки выхваченных мечей.
     И тут, словно бездельник после целого дня отдыха  в  беседке,  словно
индийский принц после скучного дворцового  приема,  словно  философ  после
шутливой беседы, из гробницы  неспешно  поднялась  стройная  фигура.  Одет
человек был во все черное, лишь на туловище  у  него  серебрился  какой-то
металл, его шелковистые волосы и борода  были  цвета  воронова  крыла.  Но
прежде всего, словно эмблема на щите человека в маске,  в  глаза  бросался
оливковый переливчатый цвет его юной  кожи,  какой-то  серебристый  отлив,
наводивший на мысль о рыбьем брюхе или проказе, а также что-то знакомое  в
его лице.
     А лицом серебристо-черный человек безусловно напоминал Ахуру.



                              АНРА ДЕВАДОРИС

     Опершись  своими  длинными  руками  о   край   гробницы,   незнакомец
благожелательно оглядел присутствующих и кивнул им, как  старым  знакомым.
Затем, перескочив через каменную  стену,  он  стал  быстро  спускаться  по
ступеням, наступив по пути на покров Аримана и даже не взглянув на Ахуру.
     - Вы предвидите какую-то  опасность?  -  заметив  мечи,  спросил  он,
ласково поглаживая бороду, которая, по мнению  Мышелова,  могла  сделаться
такой густой и шелковистой лишь в гробнице.
     - Ты адепт? - чуть запинаясь, вопросом на вопрос ответил Фафхрд.
     Пропустив вопрос мимо ушей,  незнакомец  остановился  и  с  довольным
видом стал рассматривать нелепый набор любовных зелий.
     - Миляга Нингобль, - промолвил  наконец  он,  -  истинный  отец  всех
семиглазых распутников. Полагаю, вы знаете его  достаточно  хорошо,  чтобы
догадываться, что он заставил вас притащить  сюда  все  эти  игрушки  лишь
потому, что они нужны ему самому. Даже в поединке  со  мной  он  не  может
удержаться  от  искушения  попутно  прихватить  что-нибудь   на   стороне.
Возможно, впрочем, что на сей раз  старый  сводник,  сам  того  не  желая,
сделал перед судьбой реверанс. Во всяким случае, будем надеяться.
     С этими словами незнакомец расстегнул пояс и небрежно отложил  его  в
сторону вместе с  удивительно  тонким  мечом,  заканчивавшимся  серебряной
рукояткой. Мышелов пожал плечами и вложил свой клинок в ножны,  но  Фафхрд
лишь проворчал:
     - Ты мне не нравишься. Это ты наложил на нас свое свинское заклятие?
     Незнакомец смерил его насмешливым взглядом и сказал:
     - Ты доискиваешься причины. Ты хочешь узнать имя исполнителя, который
нанес тебе вред. И едва узнав его, ты спустишь с цепи  свой  гнев.  Но  за
каждой причиной стоит другая причина, и за  последним  исполнителем  стоит
еще один. Даже бессмертный не может погубить  самую  малую  их  часть.  Уж
поверь мне, тому, кто пошел по этому пути гораздо дальше других и  у  кого
есть опыт в преодолении препятствий, стоящих  перед  теми,  кто  стремится
жить, не ограничивая себя рамками собственного мозга и жалкого настоящего,
-  на  пути  у  такого  человека  расставлены   ловушки,   он   пробуждает
колоссальную злобу. Я призываю вас немного погодить, прежде чем вступать в
бой - так же как погожу и я  с  ответом  на  ваш  второй  вопрос.  А  свою
принадлежность к адептам я охотно признаю.
     Услышав последнюю фразу, Мышелов почувствовал легкомысленное  желание
опять подурачиться, на сей раз изображая из себя мага.  Перед  ним  стояло
редкое существо, на котором он мог бы испытать хранящуюся у него  в  мешке
антиадептовую руну!  Ему  захотелось  процедить  сквозь  зубы  заклинание,
взмахнуть в колдовском жесте руками, плюнуть в адепта и трижды крутануться
на левом  каблуке  против  движения  солнца.  Но  он  решил  пока  с  этим
повременить.
     - Уж больно замысловато ты излагаешь, - с угрозой произнес Фафхрд.
     - Но этим-то я от вас и отличаюсь, - оживленно отозвался адепт.  -  О
некоторых вещах говорить вообще невозможно, а о  других  так  трудно,  что
человек зачахнет и умрет,  прежде  чем  найдет  нужные  слова.  Приходится
одалживать фразы у небес, слова у звезд. А все остальное -  невежественное
косноязычие.
     Мышелов смотрел на  адепта,  внезапно  почувствовав  в  нем  какое-то
чудовищное несоответствие, - как если бы увидел мошенничество в изгибе губ
Солона, или трусость в глазах Александра, или слабоумие в лице Аристотеля.
Адепт  был  безусловно  человеком  образованным,  уверенным   в   себе   и
могущественным,  однако  Мышелову  невольно  пришел  на   мысль   ребенок,
патологически жаждущий набраться жизненного опыта,  -  робкий,  болезненно
любопытный маленький мальчик. Вслед за этим Мышелова  пронзило  непонятное
ощуще