Скальпеля  лишились
проволочного каркаса, он стал пытаться засунуть в  них  меч.  Успехом  его
старания не увенчались, и он послал подальше ставшие  мягкими,  как  хвост
Свивомило, ножны.
     Внезапно из двух скальных коридоров вынырнули четыре крысы в  кирасах
и  шлемах  и  с  копьями  наперевес.  Размахивая  окровавленным  мечом   и
сверкающим кинжалом, Мышелов бросился в оставленный без присмотра  проход,
через который он вошел, и, с устрашающим визгом  влетев  в  замеченные  им
раньше мраморные двери, кинулся вниз по белой лестнице.
     В уже привычной нише на площадке  он  увидел  только  три  кабинки  с
дверьми из слоновой кости, отделанной серебром. В среднюю как раз  входила
крыса в белых сапогах, широком белом плаще с капюшоном, державшая в правой
лапе, затянутой в  белую  перчатку,  жезл  из  слоновой  кости  с  большим
сапфиром на конце.
     Недолго думая, Мышелов ввалился в нишу, втолкнул в  кабинку  крысу  в
белом плаще, захлопнул дверь  из  слоновой  кости  и  мигом  запер  ее  на
задвижку.
     Немного  опомнившись,  жертва  Мышелова   повернулась   и   с   видом
оскорбленного   достоинства,   размахивая   жезлом,   воскликнула   из-под
украшенной бриллиантами белой маски:
     - Кто ты такой, что пошмел шовершить нашилие над шоветником Григом иж
Шовета Тринадшати! Шквернавец!
     Пока частью своего мозга Мышелов соображал, что видел  эту  шепелявую
белую крысу на плече у Хисвина, когда тот был на борту "Каракатицы", глаза
успели ему сообщить, что в этой кабинке была  не  корзина  для  помета,  а
приподнятый над полом серебряный стульчак, из которого  доносился  звук  и
запах проточной морской воды. Наверное,  это  и  был  один  из  упомянутых
Свивомило ватерклозетов.
     Отбросив Скальпель в сторону, Мышелов откинул капюшон Грига,  сдернул
с него через голову маску, поставил лопочущего что-то советника на колени,
и, пригнув его голову к дальнему  краю  серебряного  стульчака,  перерезал
Кошачьим Когтем белую мохнатую глотку  от  уха  до  уха,  так,  что  кровь
хлынула в поток бегущей внизу  воды.  Когда  жертва  перестала  дергаться,
Мышелов снял с нее белый плащ с капюшоном,  стараясь  не  измазать  его  в
крови.
     И в этот миг он услышал топот сапог: по  лестнице  кто-то  спускался.
Действуя с поистине дьявольской скоростью, Мышелов положил Скальпель, жезл
из слоновой кости, белую маску и плащ за стульчак, посадил на него труп, а
сам присел на корточки  сзади,  глядя  на  запертую  дверь  и  поддерживая
мертвеца в сидячем положении. Сделав все  это,  он  стал  самым  искренним
образом молиться Иссеку Кувшинному  -  первому  пришедшему  ему  в  голову
божеству, которому когда-то служил Фафхрд.
     Над дверцей засверкали волнистые и  загнутые  на  концах  наконечники
копий  из  вороненой  стали.  Двери  двух   других   кабинок   с   треском
распахнулись. Последовала  пауза,  в  продолжение  которой,  как  надеялся
Мышелов, кто-то заглянул под дверь и  заметил  белые  сапоги,  после  чего
раздался тихий стук и учтивый голос осведомился:
     - Прошу прощения, ваше великородие, не повстречался  ли  вам  недавно
некто в плаще и маске из  тончайшего  серого  меха,  вооруженный  мечом  и
кинжалом?
     Мышелов отозвался голосом, которому постарался придать спокойствие  и
благородную снисходительность:
     - Никого такого не жаметил,  шударь.  Но  примерно  тридцать  вждохов
нажад я шлышал, как кто-то быштро пробежал вниж по штупенькам.
     - Тысяча благодарностей, ваше великородие, - ответил голос, и  сапоги
загрохотали по лестнице вниз, к пятому этажу.
     Мышелов неслышно выпустил воздух из легких и  прервал  свою  молитву.
Затем быстро принялся за работу, поскольку понимал, что задача  перед  ним
стоит сложная и не из приятных. Прежде всего он  вытер  и  сунул  в  ножны
Скальпель и Кошачий Коготь. Затем тщательно осмотрел плащ, капюшон и маску
жертвы и практически не найдя на них пятен, отложил в  сторонку.  Мысленно
он отметил, что плащ застегивается спереди на пуговицы из слоновой  кости.
После этого он стащил с  Грига  высокие  сапоги  из  белоснежной  замши  и
попробовал их примерить. Несмотря на мягкость материала, из  которого  они
были сшиты, он натянул их с большим трудом, причем конец подошвы  пришелся
ему примерно на  середину  стопы.  Ладно,  это  поможет  не  забывать  про
крысиную походку. Мышелов примерил также  длинные  белые  перчатки  Грига,
которые сидели еще хуже, чем сапоги,  если  такое  вообще  было  возможно.
Однако носить их некоторое время он все же мог. Свои собственные сапоги  и
перчатки он засунул себе за серый пояс.
     Потом он раздел Грига и одно за другим выбросил в воду  все,  что  на
том было, оставив лишь  острый  как  бритва  кинжал,  отделанный  слоновой
костью и золотом, несколько небольших пергаментных свитков, нижнюю сорочку
и открывавшийся с двух концов кошель, набитый золотыми монетами, на  одной
стороне которых была отчеканена крысиная голова в венке из колосьев, а  на
другой - какой-то запутанный лабиринт (туннели?), несколько цифр и  буквы:
О.О.Н.Л. - "От Основания Нижнего Ланкмара"? - промелькнула у него в голове
блестящая  догадка.   Он   повесил   на   пояс   кошель,   затем   кинжал,
воспользовавшись золотым крючком на ножнах из слоновой кости, а свитки, не
читая, сунул в свою суму.
     Затем, крякнув от омерзения, он засучил рукава  и  с  помощью  нового
кинжала принялся расчленять покрытый шерстью труп на куски такой величины,
чтобы их можно было протолкнуть в стульчак и выбросить в воду.
     Покончив с этим  жутким  занятием,  он  внимательно  осмотрел  пол  в
поисках капель крови, вытер его и серебряный  стульчак  сорочкой  Грига  и
выбросил ее вслед за остальными вещами.
     После этого, не давая  себе  ни  малейшей  передышки,  Мышелов  снова
натянул  белые  замшевые  сапоги,  накинул  плащ  из  тончайшей  шерсти  и
застегнул его спереди  на  все  пуговицы,  предварительно  продев  руки  в
прорези по бокам. Потом надел маску и обнаружил, что ему нужно  с  помощью
кинжала удлинить прорези внутри, чтобы видеть хоть  что-то  своими  близко
посаженными человеческими глазами. Затем он привязал  капюшон  и  надвинул
его как можно ниже, дабы скрыть несколько изуродованную маску и отсутствие
волосатых  крысиных  ушей.  И  в  завершение  Мышелов  натянул  длинные  и
неудобные белые перчатки.
     Оказалось,  что  действовал  он  без  промедления  очень  кстати:  на
лестнице снова послышался стук сапог, и грозные  наконечники  копий  снова
заколыхались над  дверью,  тогда  как  под  ней  Мышелов  увидел  типичные
крысиные сапоги с загнутыми носами, сделанные  из  тонкой  черной  кожи  и
украшенные золотыми завитушками. В дверь постучали уже громче, и скрипучий
голос проговорил вежливо, но вместе с тем категорично:
     - Прошу прощения, советник. Это  Грист.  Как  заместитель  начальника
пятого этажа я вынужден просить вас открыть дверь. Вы находитесь здесь уже
довольно давно, и  я  должен  убедиться  лично,  что  шпион,  которого  мы
разыскиваем, не приставил вам нож к горлу.
     Мышелов кашлянул, взял жезл из слоновой кости с  сапфиром  на  конце,
широко распахнул дверь и, чуть прихрамывая,  величественно  вышел  наружу.
Ему пришлось снова вернуться к мучительной походке на  цыпочках,  и  из-за
этого левую ногу внезапно свело судорогой.
     Крысы-копейщики преклонили колени.  Крыса  в  вычурных  сапогах,  чья
одежда, маска,  перчатки  и  ножны  меча  тоже  были  разрисованы  тонкими
золотыми узорами, попятилась.
     Скользнув по ней взглядом, Мышелов произнес ледяным тоном:
     - Ты ошмелился  побешпокоить  шоветника  Грига  и  поторопить  его  ш
отправлениями. Что ж, надеюшь, у  тебя  для  этого  ешть  вешкие  причины.
Надеюшь.
     Грист сдернул с  головы  широкополую  шляпу  с  плюмажем  из  грудных
перышек черной канарейки.
     - Разумеется, есть, ваше  великородие.  В  Нижнем  Ланкмаре  прячется
посланный людьми шпион, который каким-то волшебным образом  уменьшился  до
нашего роста. Он уже убил нашего опытного,  хотя  и  несколько  буйного  и
заносчивого воина Свивомило.
     - Вешьма печальное ижвестие, - прошепелявил Мышелов. - Отышкать этого
шпиона немедленно! Вожьмите школько вам нужно шолдат  и  не  жалейте  шил.
Ешли ваш поштигнет неудача, Гришт, я доложу об этом шовету.
     Под  извинения,  благодарности  и  заверения  Гриста   Мышелов   стал
царственной походкой спускаться по  беломраморным  ступеням;  его  хромота
была почти незаметна благодаря пришедшемуся очень кстати жезлу из слоновой
кости. Сапфир на его конце  сверкал,  как  голубая  звезда  Ашша.  Мышелов
чувствовал себя царем.


     В сгущающихся сумерках Фафхрд скакал на  запад,  подковы  мингольской
кобылы высекали искры из кремнистой дороги,  пересекавшей  Зыбучие  Земли.
Искры сверкали в полутьме так же, как и несколько самых крупных  звезд  на
небе.  Дорога,  вернее,  простая  вереница  следов  от  копыт  была   едва
различима. С  севера  и  с  юга  серели  угрюмые  просторы  Внутреннего  и
Восточного морей: первое из них было подернуто рябью.  Только  теперь,  на
фоне  грязно-розовой  полоски  заката,  Фафхрд  начал   различать   черную
волнистую линию приземистых деревьев и толстых кактусов -  там  начиналась
Великая Соленая Топь.
     Это было радующее душу зрелище, но Фафхрд  хмурился  -  у  внутренних
концов бровей лоб его пересекали две глубокие морщины.
     Левая морщина, если можно так выразиться, была  посвящена  тому,  что
находилось у него за спиной. Неспешно оглянувшись через плечо, он  увидел,
что четверо всадников, которых он впервые заметил, когда они спускались по
Сархеенмарской дороге, находятся всего  в  полутора  полетах  стрелы.  Они
мчались на вороных лошадях и  были  одеты  в  просторные  черные  плащи  с
капюшонами. Теперь Северянин знал точно: это были его  старые  знакомцы  -
илтхмарские головорезы. А горевшие жаждой добычи, не говоря уж  о  мщении,
илтхмарские сухопутные пираты славились тем, что отваживались преследовать
свою жертву вплоть до Болотной заставы Ланкмара.
     Появление  правой,  более  глубокой  морщины   было   вызвано   почти
незаметным наклоном с юга на север  иззубренной  линии  горизонта.  Фафхрд
понял: Зыбучие Земли дали крошечный крен в противоположном направлении,  и
это подтвердилось, когда мингольскую кобылу вдруг повезло  влево.  Он  дал
шенкеля и пустил лошадь в резвый галоп.  Только  бы  успеть  добраться  до
насыпной дороги через Топь, пока Зыбучие Земли не погрузились в пучину.
     Ланкмарские философы считали, что Зыбучие  Земли  представляют  собой
громадную, вогнутую снизу и скалистую сверху  плиту  из  породы  настолько
пористой, что ее удельный  вес  в  точности  равен  удельному  весу  воды.
Вулканические газы, которые выделяются из  основания  Илтхмарских  гор,  а
также зловонные испарения из  неизведанных  глубин  Великой  Соленой  Топи
постепенно наполняют углубление в плите, и она всплывает  на  поверхность.
Однако   устойчивостью   она   не   обладает,   поскольку   плотность   ее
поверхностного слоя гораздо больше, чем плотность пористой породы. Словом,
всплыв на  поверхность,  громадная  плита  сразу  начинает  раскачиваться.
Поддерживающие ее газы и испарения выходят громадными пузырями то с одной,
то с другой стороны. В результате плита погружается в  воду,  и  медленный
периодический процесс повторяется сызнова.
     Короче говоря, по крену Фафхрд понял, что Зыбучие Земли вскоре  опять
погрузятся в море. Крен увеличился до  такой  степени,  что  ему  пришлось
немного  натянуть  правый  повод,  чтобы  удержать   кобылу   на   дороге.
Оглянувшись через правое плечо, он увидел, что четыре черных всадника тоже
прибавили ходу и скачут даже чуть быстрее, чем он сам.
     Переведя взгляд на столь дорогую его сердцу и желанную  Топь,  Фафхрд
вдруг увидел, как совсем рядом с ним  воды  Внутреннего  моря  взвились  в
воздух каскадом серых  пенистых  гейзеров  -  первый  выброс  газов,  -  а
Восточное море заплескалось у самой дороги.
     Затем скальная плита под  ним  начала  медленно  крениться  в  другую
сторону, и вскоре ему пришлось натягивать уже левый повод, чтобы  не  дать
лошади  сойти  с  дороги.  Северянин  радовался,  что  кобыла  под  ним  -
мингольская, приученная не обращать внимания на  любые  необычные  явления
природы, включая и землетрясения.
     Теперь уже  спокойные  воды  Восточного  моря  взорвались  длинной  и
грязной стеной пенящегося газа, а волны Внутреннего моря разбивались  чуть
ли не под копытами лошади.
     Но до Топи  уже  было  совсем  рукой  подать.  Фафхрд  мог  различить
отдельные колючие деревья, кактусы  и  пучки  исполинской  морской  травы,
которые четко вырисовывались на фоне уже совершенно  обескровленного  неба
на западе. Через несколько мгновений он разглядел и прямую черную  полосу:
это - хвала Иссеку! - была насыпная дорога.
     Из-под железных подков лошади вылетали  снопы  белых  искр.  Животное
дышало сипло и часто.
     Но тут в пейзаже начали происходить тревожные, хотя и  едва  заметные
изменения. Почти неразличимо для глаза  вся  Великая  Соленая  Топь  стала
подниматься.
     Это означало, что Зыбучие Земли начали опять медленно  погружаться  в
воду.
     С обеих сторон, с севера и с юга, к Фафхрду подступали серые стены  -
бушующие  пенистые  воды  Внутреннего  и  Восточного  морей  ринулись   на
громадную каменную плиту, которая  лишилась  поддерживавшего  ее  газового
пузыря.
     Внезапно перед Фафхрдом вырос черный уступ примерно  в  ярд  высотой.
Низко пригнувшись в седле, Северянин дал кобыле шенкеля; в  мощном  прыжке
преодолев высоту,  она  приземлилась  на  твердую  почву  и  без  малейшей
задержки поскакала дальше - с той лишь разницей, что теперь ее  копыта  не
гремели по камню, а мягко стучали по плотно утрамбованному гравию насыпной
дороги.
     Грозный гул позади нарастал, внезапно раздался  оглушительный  взрыв.
Фафхрд оглянулся и увидел чудовищную круговерть воды, но уже не  серой,  а
призрачно-белой в слабом свете,  лившемся  с  запада:  прямо  над  дорогой
столкнулись волны Внутреннего моря с валами Восточного.
     Северянин уже собрался было отвернуться от этого  жуткого  зрелища  и
чуть придержать кобылу, когда из бело-серого  водоворота  вынырнул  сперва
один черный всадник, за ним другой, потом третий. Четвертого  не  было,  -
по-видимому, он сгинул в пучине. При мысли о том,  какой  прыжок  пришлось
совершить трем вороным лошадям и их всадникам, волосы на затылке у Фафхрда
встали дыбом, и он, чертыхаясь, принялся понукать свою мингольскую кобылу,
прекрасно зная, что к нежному обращению она не приучена.



                                    12

     Когда тени удлинились до бесконечности,  а  солнечный  диск  сделался
темно-оранжевым, Ланкмар начал готовиться к еще одной ночи  ужаса.  Жители
города не клюнули на  то,  что  свирепых  крыс  на  улицах  стало  меньше:
чувствуя наэлектризованное затишье перед бурей, они, как и в прошлую ночь,
баррикадировались в верхних этажах своих домов. Солдаты и стражи  порядка,
в зависимости от  индивидуальных  особенностей  характера,  удовлетворенно
ухмылялись или ворчали на глупость начальства, когда узнали, что за час до
полуночи им следует собраться в южных казармах, где  перед  ними  выступит
Олегний Мингологубец, который славился своими  длиннейшими,  нуднейшими  и
слюнявейшими речами как ни один главнокомандующий за всю  историю  Невона,
не говоря уж о том, что от него по-стариковски воняло кислятиной.
     Слинур приказал всю ночь жечь огни  на  борту  "Каракатицы"  и  велел
заступить на вахту всей  команде.  Черный  же  котенок,  оставив  "воронье
гнездо", прогуливался по поручням со стороны  причала,  время  от  времени
тревожно мяукал и вглядывался в темные улицы, словно охваченный искушением
и страхом одновременно.
     Глипкерио на какое-то время успокоился, наблюдая  за  Ритой,  которую
подвергли  изощренным  истязаниям,  в  большей  степени  душевным,  нежели
физическим, а также многочасовому допросу умелых инквизиторов, поставивших
своей целью выбить из нее признание, что Мышелов является крысиным  вождем
- его уменьшение до размера крысы доказывало это со всей очевидностью, - а
также заставить девушку выдать всю информацию  касательно  его  магических
методов и уловок. Девушка буквально заворожила  Глипкерио  -  так  живо  и
неутомимо реагировала она на угрозы, издевательства и сравнительно  легкие
пытки.
     Однако через какое-то время ему наскучило и это, и  он  велел  подать
себе легкий ужин  на  залитый  красным  солнечным  светом  балкон  Голубой
палаты,   рядом   с   медным   желобом,   подле   которого   стоял   серый
веретенообразный снаряд,  который  монарх  время  от  времени  для  пущего
утешения нежно поглаживал рукой. Что ж, Хисвину он не солгал, самодовольно
убеждал себя Глипкерио, у него и впрямь  есть  секретное  оружие,  хотя  и
предназначенное не для  нападения,  а  как  раз  наоборот.  Только  бы  не
пришлось им воспользоваться! Хисвин пообещал,  что  в  полночь  произнесет
заклинание против распоясавшихся крыс, а ведь до сих пор  у  Хисвина  дела
шли отлично - разве не спас он от крыс караван с зерном? - да и  его  дочь
вместе со своей служанкой умели успокоить Глипкерио, и,  что  удивительно,
никого при этом не отхаживали кнутом. Он ведь своими  глазами  видел,  как
Хисвин умертвил своим заклинанием крыс, и со своей стороны сдержал  слово:
в полночь все солдаты и стражи порядка  будут  слушать  в  южных  казармах
этого утомительного Олегния Мингологубца. Все, что от него требовалось, он
сделал, убеждал себя Глипкерио, Хисвин выполнит свое обещание, и в полночь
со всеми бедами и неприятностями будет покончено.
     Но полночь наступит еще так не скоро! Монарха-орясину в черной тоге и
венке из фиолетовых анютиных глазок опять охватила скука, и  он  с  тоской
вернулся мыслями к кнутам и Рите. Все у него не  как  у  людей:  сюзерену,
отягощенному административными и прочими государственными  заботами,  даже
не выделить времени на непритязательные хобби и невинные развлечения.
     Тем временем инквизиторы закончили на сегодня с Ритой и  оставили  ее
на попечение Саманды, которая то и  дело  принималась  описывать  девушке,
каким умопомрачительным поркам и прочим истязаниям она ее  предаст,  когда
эти хлюпики-инквизиторы завершат свою работу. Истерзанная девушка пыталась
найти утешение в мысли, что ее лихому  серому  спасителю  удастся  обрести
нормальные размеры и прийти к ней на помощь. Что бы там ни  утверждали  ее
гадкие мучители. Серый Мышелов сделался ростом с крысу вовсе не  по  своей
воле. Рита стала вспоминать слышанные ею в детстве  сказки  про  ящериц  и
лягушек, которые вновь стали прекрасными принцами после нежного  девичьего
поцелуя, и, несмотря на страдания, глаза на ее безбровом лице  подернулись
мечтательной дымкой.
     Сквозь прорези в  маске  Грига  Мышелов  разглядывал  роскошную  залу
заседаний и находившихся в ней крыс, входивших в Совет Тринадцати. Ему уже
успело  опротиветь  и  окружение,  и  то  обстоятельство,  что  все  время
приходилось  шепелявить.  Тем  не  менее  он  постарался   собраться   для
последнего  усилия,  мысль  о  котором  по  крайней  мере   щекотала   ему
воображение.
     Его появление здесь было полно крайней простоты и неизбежности. Когда
он расстался с Гристом и его  копейщиками  и  добрался  до  пятого  этажа,
крысы-пажи распростерлись перед  ним  ниц  на  беломраморной  лестнице,  и
вперед вышла  крыса-гофмейстер,  позванивая  в  серебряный  колокольчик  с
гравировкой, который прежде звенел,  скорее  всего,  на  лодыжке  храмовой
танцовщицы с улицы Богов. Величественно опираясь на жезл из слоновой кости
с сапфиром на конце, хотя и слегка прихрамывая,  Мышелов  молча  прошел  в
сопровождении гофмейстера в залу заседаний и был усажен в  соответствующее
кресло.
     Зала была низкой, но просторной, кол