иску  в
обжигающем морозом воздухе. Девушки были забыты,  и  все  мужество  друзей
нацелено только на гору.
     Фафхрд был в высоких зашнурованных ботинках с только что  заточенными
толстыми гвоздями на подошве и в куртке из  волчьей  шкуры,  сшитой  мехом
внутрь, но сейчас расстегнутой от горла до пояса. Его предплечья и  голени
были  обнажены.  Короткие,  по  запястье,  перчатки  из  сыромятной   кожи
закрывали кисти рук. Совсем небольшой узелок, завернутый в плащ,  висел  у
него за плечами, и к нему был привязан  большой  моток  черной  конопляной
веревки. На прочном, не украшенном никакими заклепками поясе  прицепленный
справа топор в чехле уравновешивал висящие с другой стороны нож, маленький
мех для воды и мешок с железными шипами,  у  которых  вместо  шляпок  были
кольца.
     Вокруг лица Мышелова был плотно затянут капюшон из  козьей  шкуры,  а
его тело было защищено туникой, сшитой из трех  слоев  серого  шелка.  Его
перчатки были длиннее, чем у Фафхрда, и подбиты  мехом.  На  меху  были  и
тонкие башмаки, подошва которых была сделана из морщинистой кожи бегемота.
На поясе - кинжал Кошачий Коготь и  вех  с  водой  уравновешивались  мечом
Скальпелем,  ножны  которого  были  свободно  привязаны  к  бедру.  А   на
завернутом в плащ узелке был закреплен странно толстый,  короткий,  черный
бамбуковый прут, на одном конце которого торчал шип, а на другом -  шип  и
большой крючок, примерно такой, как на посохе пастуха.
     Оба  мужчины  были   сильно   загорелыми   и   мускулисто-худощавыми,
закаленными Ступенями Троллей  и  Холодной  Пустошью.  Их  грудные  клетки
сейчас были чуть шире обычного после недель  существования  в  разреженном
воздухе плато.
     Не  было  нужды  выискивать  наиболее  привлекательный  маршрут   для
восхождения - Фафхрд уже  сделал  это  вчера,  когда  они  приближались  к
Обелиску.
     Пони опять щипали траву; один их них обнаружил комок  соли  и  теперь
лизал его своим толстым языком.  Мышелов  оглянулся  вокруг,  ища  Хриссу,
чтобы потрепать ее по щеке на прощание, но снежная кошка, насторожив  уши,
вынюхивала чей-то след поодаль от лагеря.
     - Она прощается по-кошачьи, - сказал Фафхрд. - Прекрасно.
     Небеса и  ледник  рядом  с  Белым  Клыком  приняли  слабый  розоватый
оттенок. Скользнув взглядом по равнине в направлении этого  пика.  Мышелов
резко втянул в грудь воздух и сильно сощурился; Фафхрд пристально глядел в
ту же сторону, защищая глаза ладонью, как козырьком.
     - Какие-то коричневатые фигуры, - сказал Мышелов наконец. - Насколько
я помню, Кранарх и Гнарфи всегда одевались  в  коричневую  кожу.  Но,  мне
кажется, их больше, чем двое.
     - По-моему, их четверо, - заметил Фафхрд. - И  двое  из  них  странно
косматые - наверно, одеты в бурые шкуры.  И  все  четверо  поднимаются  от
ледника вверх по скальной стене.
     - Где ветер их... -  начал  Мышелов,  потом  взглянул  вверх.  Фафхрд
сделал то же самое.
     Большой Вымпел исчез.
     - Ты сказал, что иногда... - заговорил Мышелов.
     - Забудь о ветре и об этих двоих с их косматым подкреплением, - резко
оборвал его Фафхрд. Он снова обернулся к Обелиску. Мышелов  сделал  то  же
самое.
     Сощурившись и сильно  откинув  голову,  он  оглядел  зеленовато-белый
склон и сказал:
     - Сегодня утром он кажется еще более крутым,  чем  даже  та  северная
стена, и довольно-таки высоким.
     - Пф! - с насмешкой отозвался Фафхрд. - В  детстве  я  поднимался  на
него перед завтраком. Очень часто.
     Он поднял вверх обтянутую перчаткой из сыромятной кожи  правую  руку,
сжав ее в кулак, словно в ней был маршальский жезл, и воскликнул:
     - Идем!
     С этими словами он шагнул вперед и, не останавливаясь, пошел вверх по
неровному склону - или, по крайней мере, так показалось, потому что,  хотя
Северянин и помогал себе руками, но отклонял туловище далеко от скалы, как
и подобает хорошему скалолазу.
     Мышелов шел за Фафхрдом след в след,  чуть  шире  расставляя  ноги  и
пригибаясь чуть ближе к скале.


     Время уже близилось к полудню,  а  друзья  все  еще  поднимались  без
перерыва. У Мышелова болело или ныло все тело. Дорожный мешок  давил  так,
будто у Серого на спине сидел  толстенный  мужик;  Скальпель,  как  весьма
упитанный мальчуган, цеплялся за пояс. И уже раз пять закладывало уши.
     Над самой головой Мышелова ботинки Фафхрда топотали о выступы скал  в
неколеблемом механическом ритме, который Мышелов начал ненавидеть.  Однако
Серый был полон решимости не отрывать взгляда от ног приятеля. Один раз он
глянул вниз между своими собственными ногами и  решил,  что  больше  этого
делать не следует.
     Нет ничего хорошего в том, чтобы видеть под собой голубоватую  бездну
или даже серо-голубоватую, чуть поближе.
     Так что Мышелов был застигнут врасплох, когда рядом  с  ним,  обгоняя
его скачками, промелькнула белая лохматая  мордочка  с  кровавой  ношей  в
зубах.
     Хрисса остановилась на  выступе  рядом  с  Фафхрдом.  Она  тяжело,  с
присвистом  дышала;  клочковатая  шкура  на  ее   животе   прижималась   к
позвоночнику при каждом вдохе. Она дышала только сквозь розоватые  ноздри,
поскольку рот был забит двумя прижатыми друг к другу снежными кроликами  с
болтающимися мертвыми головами и задними лапами.
     Фафхрд взял у нее кроликов, бросил в свой мешок и плотно завязал его.
     Затем он сказал, лишь самую чуточку высокопарно:
     - Она доказала свою выносливость и сноровку, и  оплатила  свой  путь.
Она - равная в нашей компании.
     Мышелову и в голову не пришло усомниться в этом. Ему просто казалось,
что теперь уже три товарища поднимаются на Обелиск Поларис. Кроме того, он
был без меры благодарен Хриссе за  остановку.  Частично  для  того,  чтобы
продлить ее. Серый осторожно выдавил в ладонь немного воды из своего  меха
и протянул руку, чтобы Хрисса утолила жажду. Затем  они  с  Фафхрдом  тоже
выпили немного воды.


     Весь  долгий  летний  день  путники  поднимались  по  западной  стене
жестокого,  но  надежного  Обелиска.  Фафхрд,  казалось,   не   чувствовал
усталости. Мышелов обрел второе дыхание, потерял его, да так  и  не  нашел
третье. Все его тело было налито одной сплошной свинцовой  болью,  которая
начиналась глубоко в костях и просачивалась наружу сквозь плоть, как некий
утонченный яд. Перед глазами Мышелова мельтешили реальные  и  вспоминаемые
скальные выступы, а необходимость ни в коем случае не пропустить ни  одной
опоры для рук или  ног  казалась  правилом,  придуманным  неким  спятившим
учителем-богом.  Мышелов  беззвучно  проклинал   весь   идиотский   проект
покорения  Звездной  Пристани,  хихикая   про   себя   над   мыслью,   что
завлекательные четверостишия на пергаменте могли быть чем-то большим,  чем
мечтами, навеянными трубкой с гашишем. Однако Серый не собирался сдаваться
или опять пытаться продлить короткие передышки.
     Мышелов вяло восхищался тем, как Хрисса  прыгает  и,  изогнув  спину,
умещается на скальных выступах рядом  с  ними.  Однако  после  полудня  он
заметил, что  кошка  прихрамывает,  и  один  раз  увидел  слабый  кровавый
отпечаток двух подушечек в том месте, куда она ставила лапу.
     Наконец, путники разбили лагерь, почти за два часа до заката,  потому
что им попался довольно широкий уступ - и еще потому,  что  начался  очень
слабый снегопад; крохотные снежинки беззвучно сыпались вниз, словно мука.
     Они зажгли  шарики  смолы  в  маленькой  жаровне  на  ножках  в  виде
когтистых лап - Фафхрд нес ее в своем мешке - и согрели  воду  для  чая  с
травами в  своем  единственном  узком  и  высоком  котелке.  Прошло  много
времени, прежде чем вода  стала  хотя  бы  чуть  теплой.  Мышелов  отрезал
Кошачьим Когтем два больших куска застывшего меда и размешал их в воде.
     Уступ простирался в длину на три человеческих роста, а в ширину -  на
один. На отвесной стене Обелиска такое пространство  казалось  по  меньшей
мере акром.
     Хрисса бессильно  растянулась  позади  крошечного  костра.  Фафхрд  и
Мышелов съежились по обе стороны от него, закутанные  в  плащи  и  слишком
усталые, чтобы смотреть по сторонам, разговаривать или даже думать.
     Снег пошел немного сильнее, достаточно, чтобы скрыть из вида Холодную
Пустошь, расстилающуюся далеко внизу.
     После второго глотка сладкого чая Фафхрд заявил, что  они  поднялись,
по меньшей мере, на две трети высоты Обелиска.
     Мышелов не понимал, как Фафхрд мог узнать, сколько они  прошли,  ведь
это было все равно что посмотреть  на  безбрежные  воды  Внешнего  моря  и
сказать, какой путь остался позади.  Самому  Мышелову  казалось,  что  они
просто находились точно в  самой  середине  головокружительно  наклоненной
равнины из светлого  прорезанного  зелеными  прожилками  и  припорошенного
снегом гранита. Серый все еще был слишком усталым,  чтобы  обрисовать  эту
концепцию Фафхрду, однако ему удалось заставить себя сказать:
     - И что, в  детстве  ты  поднимался  и  спускался  с  Обелиска  перед
завтраком?
     - Мы в  то  время  завтракали  довольно  поздно,  -  осипшим  голосом
объяснил Фафхрд.
     - Без сомнения, на пятый день после полудня, - заключил Мышелов.
     Выпив  весь  чай,  приятели  согрели  еще  воды,   положили   в   нее
разрубленного на куски снежного кролика и продолжали нагревать, пока  мясо
не стало серым. Тогда они медленно сжевали его  и  выпили  мутный  бульон.
Примерно в это же время Хрисса слегка заинтересовалась освежеванной тушкой
другого кролика, положенной перед ее носом - рядом с жаровней, чтобы  мясо
не промерзло. Заинтересовалась до такой степени, что даже принялась  рвать
зубами тушку, медленно жевать и проглатывать.
     Мышелов очень осторожно осмотрел подушечки  лап  снежной  кошки.  Они
были стерты так, что кожа стала тонкой, как шелк, на них было два или  три
пореза, и белый мех между подушечками был покрыт  темно-розовыми  пятнами.
Легкими, как перышко, прикосновениями Мышелов  втер  в  подушечки  немного
бальзама и покачал головой. Затем он кивнул  еще  раз,  вытащил  из  мешка
большую иглу, катушку нарезанных тонкими полосками  ремешков  и  небольшой
свернутый кусок тонкой, прочной кожи. Из кожи он вырезал  кинжалом  нечто,
напоминающее очень толстую грушу, и сшил  из  этой  заготовки  башмак  для
Хриссы.
     Когда  Мышелов  примерил  его  на  заднюю  лапу  снежной  кошки,  она
некоторое время не обращала на свою новую обувь внимания, а  затем  начала
довольно мягко  ее  покусывать,  странно  поглядывая  на  Мышелова.  Серый
немного  поразмыслил,  затем  осторожно  проделал  в  башмаке  дырки   для
невтягивающихся когтей снежной кошки, натянул его так, чтобы  он  пришелся
как раз по лапе и чтобы когти полностью высовывались  наружу,  и  привязал
его бечевкой, продетой в сделанные по верху прорези.
     Хрисса больше не трогала башмак. Мышелов сделал  еще  два,  а  Фафхрд
присоединился к другу и тоже скроил и сшил один башмак.
     Когда Хрисса была полностью обута в  свои  четыре  открывающие  когти
пинетки, она обнюхала их, затем встала, несколько раз прошлась взад-вперед
по уступу и, наконец, улеглась рядом с еще теплой жаровней, положив голову
на щиколотку Мышелова.
     Крохотные снежные крупинки все еще падали отвесно вниз, покрывая край
карниза  и  медно-рыжие  волосы  Фафхрда.  Северянин  и   Мышелов   начали
натягивать капюшоны и зашнуровывать вокруг себя плащи на ночь. Солнце  все
еще сияло сквозь снегопад, но его просачивающийся свет был  белесым  и  не
давал ни капли тепла.
     Обелиск Поларис не был шумной горой - в  отличие  от  многих,  где  с
ледников  постоянно  капает  вода,  где  грохочут   каменные   осыпи   или
потрескивают сами пласты камня от неравномерного  остывания  или  нагрева.
Тишина была абсолютной.
     Мышелова так и подмывало рассказать Фафхрду о  живой  девичьей  маске
или иллюзии, которую он видел ночью,  а  в  это  время  Фафхрд  обдумывал,
рассказать ли Мышелову свой собственный эротический сон.
     И в этот миг вновь, без всякого предупреждения, в безмолвном  воздухе
послышался шелестящий звук, и друзья  увидели  четко  очерченный  падающим
снегом огромный, плоский, волнообразно колышущийся силуэт.
     Опускаясь, он медленно проплыл мимо приятелей, примерно  в  удвоенной
длине копья от края уступа.
     Мышелов и  Фафхрд  не  видели  ничего,  кроме  плоского,  бесснежного
пространства, занимаемого странной  фигурой  посреди  висящего  в  воздухе
снега, и завихрений, вызванных ее полетом; она ни в коей мере не заслоняла
снега позади себя. Однако друзья почувствовали, как им в лицо ударил порыв
ветра.
     По форме это невидимое существо было больше всего похоже на манту или
электрического ската ярдов четырех в длину и трех в ширину;  у  него  даже
было  что-то  вроде  вертикального  плавника  и  длинного  хлыстообразного
хвоста.
     - Огромная невидимая рыба! - прошипел Мышелов, просунув руку под свой
наполовину  зашнурованный  плащ  и  умудрившись  вытащить   одним   рывком
Скальпель. - Твоя башка была как нельзя  более  права,  Фафхрд,  когда  ты
думал, что она ошибается!
     Обрисованное снегом видение, скользя, скрылось  из  вида  за  утесом,
который заканчивался уступом с южной стороны, и оттуда донесся насмешливый
журчащий смех. Смеялись два голоса - альт и сопрано.
     - Незримая рыба, которая смеется девичьим смехом - просто  чудовищно!
- потрясенно заметил Фафхрд, засовывая в чехол свой топор, который он тоже
быстро выхватил, не успев,  правда,  отвязать  длинный  ремень,  крепивший
топор к поясу.
     После этого Фафхрд и Мышелов выбрались из своих  плащей  и  некоторое
время просидели,  скорчившись,  с  оружием  в  руках,  ожидая  возвращения
невидимого чудища. Хрисса,  ощетинившись,  стояла  между  ними.  Но  через
некоторое время оба друга начали трястись от холода, поэтому  им  пришлось
снова залезть в плащи и зашнуровать их; однако они все еще сжимали в руках
оружие и были готовы в мгновение ока сбросить  ремни,  стягивающие  крючки
плащей. Приятели кратко обсудили только что  увиденное  сверхъестественное
явление, насколько им это было доступно, и каждый из них признался  теперь
в своих прежних не то видениях, не то снах о девушках.
     Наконец Мышелов сказал:
     - Девушки могли ехать на этом невидимом существе,  прижавшись  к  его
спине - и тоже быть невидимыми! Да, но что это было за существо?
     Этот вопрос  затронул  нечто  в  памяти  Фафхрда.  Довольно  неохотно
Северянин сказал:
     - Помню, в детстве я однажды проснулся  ночью  и  услышал,  как  отец
говорит матери: "...похожи на большие  толстые  дрожащие  паруса,  но  те,
которых нельзя увидеть..."  Потом  они  перестали  разговаривать,  наверно
потому, что услышали, как я шевелюсь.
     Мышелов спросил:
     - А твой отец когда-нибудь говорил о том, что высоко в горах он видел
девушек - во плоти, или призрачных, или  ведьм,  которые  являются  смесью
двух первых, видимых или невидимых?
     - Он не сказал бы об этом, даже если бы и видел, - ответил Фафхрд.  -
Моя мать была ужасно ревнивой женщиной и с  колуном  обращалась,  как  сам
дьявол.
     Белизна, за которой  приятели  внимательно  следили,  быстро  приняла
темно-серый цвет. Солнце зашло.  Фафхрд  и  Мышелов  больше  не  различали
падающий снег. Они натянули капюшоны, плотно зашнуровали плащи и прижались
друг к другу у задней стены карниза. Хрисса втиснулась между ними.


     Неприятности начались на следующий  день  с  самого  утра.  Фафхрд  и
Мышелов поднялись при первых признаках света, чувствуя  себя  разбитыми  и
измученными кошмарными снами, и с трудом размяли сведенные судорогой тела,
пока их утренний рацион, состоящий из крепкого чая, размельченного мяса  и
снега, нагревался в том же котелке и превращался в чуть  теплую  ароматную
кашицу. Хрисса сгрызла размороженные кости снежного кролика и  приняла  от
Мышелова немного медвежьего сала и воды.
     Снегопад за ночь прекратился, но каждая ступенька и  выступ  Обелиска
были припорошены снегом,  а  под  ним  был  лед  -  выпавший  ранее  снег,
растаявший на камнях, согретых вчерашним скудным послеполуденным теплом, и
быстро замерзший снова.
     Итак, Фафхрд и Мышелов привязались друг к другу веревкой,  и  Мышелов
быстро соорудил сбрую для Хриссы, прорезав две  дыры  на  длинной  стороне
прямоугольника кожи. Хрисса слегка запротестовала, когда Серый просунул ее
передние лапы в дыры и сшил  удобно  обхватившие  концы  прямоугольника  у
кошки на спине. Но когда он привязал к сбруе, там, где были стежки,  конец
черной конопляной веревки Фафхрда, Хрисса просто улеглась  на  карниз,  на
место, нагретое жаровней, словно хотела  сказать:  "На  этот  унизительный
поводок я никогда не соглашусь, как бы к нему ни относились люди".
     Однако  когда  Фафхрд  медленно  полез  вверх  по  стене,  а  за  ним
последовал Мышелов, и веревка натянулась, а  Хрисса  взглянула  на  них  и
увидела, что друзья все еще привязаны, как и она сама, то с надутым  видом
пошла за ними. Немного погодя она соскользнула с выступа - ее башмаки, как
бы ловко они не сидели ка лапах, должны были казаться неудобными после  ее
собственных обнаженных подушечек - и качалась взад-вперед,  царапая  стену
когтями, в течение нескольких долгих  мгновений,  прежде  чем  ей  удалось
снова встать на ноги. К  счастью.  Мышелов  был  в  этот  момент  в  очень
устойчивом положении.
     После этого Хрисса начала подниматься более охотно; несколько раз она
даже обгоняла Мышелова сбоку и поворачивала к нему  ухмыляющуюся  морду  -
ухмыляющуюся довольно сардонически, как показалось Мышелову.
     Подъем был чуть более крутым, чем вчера, и требование находить каждый
раз абсолютно надежную опору для рук и ног  было  еще  более  настойчивым.
Пальцы в перчатках должны хвататься за камень, а не за  лед;  шипы  должны
пробивать хрупкий верхний слой до самой скалы. Фафхрд привязал свой  топор
веревкой к правому запястью, используя обух для  того,  чтобы  оббивать  с
камня предательские тонкие наросты и замерзшие, как стекло, извивы водяных
струй.
     И еще подъем был более утомительным потому, что было труднее избегать
напряжения. Даже взгляд, брошенный Мышеловом на  отвесную  стену  рядом  с
собой, заставлял желудок Серого  судорожно  сжиматься  от  ужаса.  Мышелов
спрашивал себя, что будет, если подует ветер; и боролся с желанием  плотно
прижаться к утесу. В то же самое время по его лицу и груди начали  стекать
тонкие струйки пота, так что Мышелову пришлось откинуть  назад  капюшон  и
развязать тунику до самого пояса, чтобы одежда не промокла насквозь.
     Но худшее поджидало впереди. Сначала Мышелову и  Фафхрду  показалось,
что  склон  над  их  головами  становится  менее  отвесным,   но   теперь,
приближаясь к нему, друзья увидели, что примерно в семи ярдах  выше  скала
выступает на добрых два ярда, нависая над  тропой.  Нижняя  часть  выступа
была испещрена выбоинами - прекрасная опора для рук, если не считать того,
что все эти  углубления  глядели  вниз.  Выступ  тянулся  в  обе  стороны,
насколько мог видеть глаз, и во многих местах выглядел еще хуже.
     Найдя себе самые удобные опоры, как можно ближе к выступу  и  друг  к
другу, приятели принялись обсуждать вставшую  перед  ними  проблему.  Даже
Хрисса, цепляющаяся за скалу рядом с Мышеловом, выглядела подавленной.
     Фафхрд тихо сказал:
     - Я теперь припоминаю, что кто-то  говорил,  будто  вершину  Обелиска
опоясывает выступ. По-моему, отец называл его Короной. Хотел бы я знать...
     - А разве ты этого не знаешь? - чуть резковато  спросил  Мышелов.  От
напряженной позы руки и ноги Серого болели еще сильнее, чем прежде.
     - О, Мышелов, - сознался Фафхрд, - в юности я никогда  не  поднимался
на Обелиск Поларис выше, чем на половину пути до нашего вчерашнего лагеря.
Я просто бахвалился, чтобы поднять наш дух.
     Ответить на это было нечего, и Мышелову пришлось  закрыть  рот,  хотя
губы  его  сжались  при  этом