.. Тут и мы тоже побежали. Теперь
мы бежали в густом тумане, который  одновременно  и  задерживал  Фафхрда,  и
приподнимал его, помогая удлинять шаг.
   Туман поднялся над нашими  головами,  и  мы  потеряли  его  из  виду.  Мы
добежали до Лунной Арки, и Пальчики взобралась на нее прежде, чем  я  успела
ей сказать, что это запрещено. Она оказалась над туманом и рассказывала  мне
обо всем, что происходит...
   С этими словами Гейл указала на Пальчики, которая и продолжила рассказ:
   - В самом деле, господа, я видела, как капитан Фафхрд плыл сквозь  туман,
вверх по его пологому склону, где, довольно далеко от него, находилась  цель
его плавания... Я знаю, что глаза легко видят то, чего нет на самом деле,  а
голова моя была полна матросских сказок, и  все  же,  даю  слово  начинающей
ведьмы, -  на  вершине  холма  стояло  плотное  облако,  формой  и  размером
удивительно похожее на белый корабль с высокой кормой.  Солнечные  лучи  так
играли на его серебряных снастях, что глаза резало.
   Потом от солнечных бликов  у  меня  закружилась  голова,  и  я  перестала
отчетливо видеть. Кое-что из этого я пересказала Гейл сразу, а  остальное  -
когда спустилась.
   Гейл снова перехватила инициативу:
   - Мы пробежали через Соленую Гавань  к  восточному  мысу.  Туман  заметно
поредел, но видно все равно было плохо. Когда мы добрались  туда,  Мальстрем
бурлил и над ним поднималась дымка. Но наверху все было чисто, и я отчетливо
видела  дядю  Фафхрда,  как  он  плыл  высоко  в  небе,  рядом   с   большим
облаком-кораблем, от которого теперь был виден лишь один киль.  Вокруг  него
кружили пять чаек. И тут все заслонила поднявшаяся снизу дымка. Я  подумала,
что нужно рассказать обо всем тебе, тетя Афрейт. Но поскольку мы  все  равно
шли в сторону раскопок и  встретили  тетю  Сиф,  то  решили  все  рассказать
сначала ей.
   Пальчики добавила:
   - Господа, я видела то же самое, что и она. Но капитан Фафхрд был  в  тот
момент очень далеко от нас. Мы могли принять за него большую морскую птицу -
альбатроса в сопровождении пяти морских ястребов.
   Слушатели переглянулись.
   - Похоже на правду, - тихо произнесла  Афрейт.  -  Фафхрд  показался  мне
очень угнетенным, когда я в последний раз видела его в шахте.
   - Ты веришь тому, что тут наплели эти девчонки? - недоверчиво переспросил
Гронигер.
   - Да уж конечно верит, - ответила за нее мамаша Грам.
   -  Но  какой  смысл  просить  жителей  воздуха  помочь  найти  того,  кто
провалился под землю? - недоумевал Скаллик.
   - Отчаяние способно толкнуть  человека  на  самые  странные  поступки,  -
сказала Рилл.
   - Но как же быть с Мышеловом? - обратилась Сиф к Афрейт. - Как доверенное
лицо Фафхрда, что ты скажешь о моем плане послать Пшаури к вулкану?
   - Пусть идет, и удачи ему в пути. И пусть Локи успокоится  навеки,  -  не
колеблясь отвечала та. - Вот тебе еда на дорогу, лейтенант. -  Она  передала
ему кусок хлеба, узкую твердую колбаску и полупустую флягу с вином.
   Окинув собравшихся быстрым цепким взглядом, чтобы убедиться, что никто не
подслушивает, Пшаури тихо попросил Афрейт:
   - Госпожа, не согласишься ли ты, вдобавок ко всем твоим щедротам, оказать
мне еще одну любезность? - Она кивнула, и он  передал  ей  лист  бумаги,  на
котором было что-то написано фиолетовыми чернилами.  По-видимому,  это  было
письмо, поскольку на нем еще сохранились остатки зеленой восковой печати.  -
Сохрани это до моего возвращения. А если я не вернусь, что вполне  возможно,
передай это капитану Фафхрду, если он вернется. Или прочти сама -  и  покажи
госпоже Сиф, если сочтешь нужным.
   - Я сделаю, как ты просишь, - ответила она тихо и тут  же  обычным  своим
голосом продолжала:
   - Сиф, дорогая, не могла бы ты заменить меня и Фафхрда на раскопе? Я  дам
тебе его кольцо.
   - Ну конечно, - немедленно согласилась та, отворачиваясь от матушки Грам,
с которой оживленно о чем-то совещалась.
   - Теперь пришла моя очередь подумать, а заодно и уложить спать этих  двух
непоседливых девчонок, поскольку они совершенно измотались. Я  отведу  их  к
тебе, Сиф, и устрою там. Скама, спаси меня от отчаяния, если только не будет
в твоей воле послать под видом отчаяния вдохновение, - закончила свою  мысль
Афрейт.
   Без долгих церемоний компания разделилась на три группы, и все  разошлись
в разные стороны:  Пшаури  двинулся  на  север,  туда,  где  над  горизонтом
поднимался столб черного дыма; Сиф, Скаялик  и  Рилл  вернулись  на  раскоп,
Афрейт, Гронигер, два старика и две девочки направились в Соленую Гавань.
   Плетясь в хвосте последней группы, Пальчики, которая  после  слов  Афрейт
действительно почувствовала чудовищную усталость, вдруг произнесла, громко и
четко, но совершенно бессознательно, как человек, разговаривающий во сне:

   Когда съест твое сердце пес,
   Печень сожрет кот,
   Пенис утащит еж,
   Крепко тогда уснешь,
   Дороги назад не найдешь.

   - Ну и стишки же  у  тебя!  -  возмутилась  Гейл.  -  О  ком  это  ты?  -
поинтересовалась она, наморщив носик.
   Афрейт спросила:
   - Что это за стихотворение, дорогая? Кто тебя ему научил?
   По-прежнему слегка нараспев, словно зачарованная, девочка произнесла:
   - Это третья строфа квармаллийского заклятия смерти, имеющего  силу  лишь
если его прочитать полностью. - Тут она встрепенулась, несколько  раз  часто
моргнула и словно бы пришла в себя. - Откуда же я его знаю? -  спросила  она
сама себя. - Моя мать родилась в Квармалле, это правда, но мы никогда никому
об этом не рассказывали.
   - И все же она научила тебя этому  заклинанию,  -  с  нажимом  произнесла
Афрейт.
   Пальчики отрицательно покачала головой.
   - Моя мать не пользовалась заклинанием  смерти  и  меня  никогда  ему  не
учила. Она - белая ведьма, и это чистая правда. - Она озадаченно  посмотрела
на Гронигера, потом подняла недоумевающий взгляд на Афрейт:
   - Почему память куда-то ускользает, когда нужно получить точный ответ  на
какой-то вопрос? Это потому, что люди не могут жить вечно?

Глава 19

   Когда сознание в очередной раз сначала  забрезжило,  замигало,  а  потом,
вспыхнув, разгорелось ровным ярким пламенем в его усталом мозгу, Мышелов мог
бы поклясться, что спит и видит сон, в котором он находится в одной из самых
укромных и труднодоступных комнат всего Ланкмара - хорошо ему памятной, хотя
он и бывал здесь всего раз в жизни, а ноздри его наполнены  характерной  для
Ланкмара смесью, сочетающей свежесть влажной вспаханной земли, затхлую  вонь
болота, доносящуюся с Великой Соленой Топи, горьковатый дым множества очагов
и душные испарения тел бесчисленных людей и животных.  Неужели,  будучи  без
сознания, он одолел две тысячи миль, одну десятую пути вокруг всего  Невона?
Невероятно, но, с другой стороны,  никогда  еще  не  доводилось  ему  видеть
такого подробного и отчетливого сна.
   Однако, как известно, Мышелов привык, просыпаясь, не обнаруживать  своего
присутствия сразу, пока ему не станут окончательно ясны все обстоятельства и
его место среди них.
   Он сидел, удобно скрестив ноги, на расстоянии одного ланкмарского  кубита
(длина одного локтя)  от  низенького  столика  в  изножье  широкой  кровати,
накрытой  покрывалом  из  белого  шелка  удивительно  грубого  плетения,   в
подземной комнате, сочетавшей функции спальни и будуара  крысиной  принцессы
Хисвет, дочери богатого торговца  зерном  Хисвина,  обитавшего  в  тщательно
укрытом от  посторонних  глаз  Нижнем  Ланкмаре.  Одно  время  Мышелов  даже
числился возлюбленным Хисвет - одной  из  самых  жестоких  и  требовательных
особ, что встречались ему  в  жизни.  Он  узнал  эту  комнату  по  множеству
серебряных украшений, по бледно-фиолетовым  драпировкам,  а  также  по  двум
картинам, подобных которым ему не доводилось видеть нигде более: на одной из
них обнаженную девственницу сжимал в страстных объятиях крокодил, на  другой
не менее бесстыдно переплелись тела юноши и самки леопарда. Как и  пять  лет
тому назад, комната освещалась стоявшими вдоль стен прозрачными емкостями  с
фосфоресцирующими червями, но теперь к  ним  прибавились  еще  и  клетки  со
сверкающими огненными жуками, подвешенные под потолком;  были  там  также  и
светящиеся осы, и ночные пчелы, и бриллиантовые  мухи  размером  с  воробья.
Прямо перед ним на низеньком столике стояли водяные часы с чашей  для  стока
воды; на каждый третий вздох, или двенадцатый  удар  сердца,  в  нее  падала
капля, от которой по гладкой водяной поверхности  расходились  круги.  Рядом
стоял  хрустальный  графин  с  золотистым  вином:  при  виде  его   Мышелову
мучительно захотелось пить.
   Так в подробностях выглядел его сон, или видение, или  что  там  еще  это
было. Из действующих лиц была,  прежде  всего,  сама  Хисвет,  облаченная  в
фиолетовое платье того же оттенка, что и драпировки на стенах и ее губы. Она
сидела на кровати, веселая как птичка, беззаботная, словно школьница, и, как
всегда, чертовски привлекательная. В некотором отдалении от нее  стояли  две
босоногие горничные, одетые в облегающие платьица,  черное  и  белое,  такие
короткие, что еле прикрывали их попки. Хисвет что-то объясняла им,  какие-то
правила поведения по-видимому, а они почтительно внимали ей, каждая на  свой
лад:  брюнетка  энергично  кивала  головой,  улыбалась,  взгляд  ее  выражал
глубокое проникновение в самую суть распоряжений хозяйки,  в  то  время  как
блондинка оставалась серьезной и слушала, широко раскрыв глаза  и  почти  не
дыша,  точно  стремилась  не  только  уловить  каждое  слово  Хисвет,  но  и
запечатлеть его в каком-то потайном уголке памяти, отведенном специально для
этой цели.
   Но  хотя  фиолетовые  губы  и  пятнистый   розово-голубой   язык   Хисвет
беспрестанно двигались, а правая рука с вытянутым указательным пальцем то  и
дело поднималась и опускалась, отмечая особенно важные моменты  речи.  Серый
Мышелов не слышал ни единого слова. Присутствующие, по-видимому,  не  видели
его: даже  дерзкий  взгляд  темноволосой  девицы,  шаривший  по  всем  углам
комнаты, не остановился на нем ни разу.
   А поскольку обе горничные в своих коротеньких  платьицах  были  не  менее
привлекательны, чем их  обворожительная  хозяйка,  то  Мышелову  стало  даже
обидно, что его не замечают.
   Делать ему было нечего, и он начал представлять их голыми.  Зная  Хисвет,
он был уверен, что скоро ему  представится  возможность  сравнить  картинку,
нарисованную воображением, с реальностью - синегубая  очаровательница  имела
обыкновение осыпать милостями через посредниц.
   Сама же она все еще оставалась загадкой для Мышелова - он  не  знал,  что
скрывается за всеми этими накидками,  платьями  и  кольчугами,  которые  она
обычно носила: нормальное женское тело или четыре  пары  грудей,  маленькие,
как у девочки-подростка,  с  острыми  сосками,  расположенные  попарно,  две
нижние сразу над лобком.
   Не знал он и того, какого размера были сейчас все три женщины и  он  сам:
крысиного - десять дюймов, или человеческого - пять футов. Он,  конечно,  не
пил эликсир роста, который использовался обитателями Верхнего  Ланкмара  при
спуске в Нижний и наоборот.
   Мышелов ощутил  прилив  желания.  Разве  не  заслужил  он  хоть  капельку
удовольствия после всех испытаний,  что  выпали  на  его  долю  под  землей?
Женщинам же ничего не стоит сделать мужчину счастливым.
   Однако он по-прежнему не слышал ни единого слова из их разговора.
   Либо они разыгрывают пантомиму  (задуманную  Хисвет  с  целью  подразнить
его?), либо  он  все-таки  спит  и  видит  сон  (хотя  и  очень  похожий  на
реальность),  либо  их  разделяет  звуконепроницаемый  барьер   (магического
происхождения скорее всего).
   В пользу этой возможности говорило то, что, хотя ему было  хорошо  видно,
как огромные светящиеся  насекомые  движутся  в  своих  клетках  и  задевают
крыльями и лапками за тонкие серебряные прутья, ни  жужжание,  ни  басовитое
гудение не достигали его слуха; также беззвучно падали  в  чашу  редкие,  но
крупные капли из стоявших поблизости водяных часов - факт,  который  Мышелов
счел наиболее существенным в данных обстоятельствах.
   И еще одно удивительное явление, вполне сочетавшееся с не  правдоподобным
реализмом  и  безмолвием  разворачивавшейся  у  него  перед  глазами  сцены,
наводило на мысль,  о  колдовстве:  несколько  над  краем  стола  украшенной
кольцами рукояткой вверх висел небольшой, всего в кубит длиной, суживающийся
к концу хлыст из кожи снежной змеи. До него было буквально рукой  подать,  и
Мышелов отчетливо видел каждую морщинку на его коже, но не мог разглядеть ни
бечевки, ни тончайшей ниточки, поддерживавшей хлыст в воздухе.
   "Что ж, сцена ясна", - сказал он себе. Осталось  только  решить,  как  из
зрителя превратиться в одно из  действующих  лиц.  Лучше  всего  будет  чуть
податься вперед, обхватить тремя  пальцами  правой  руки  горлышко  графина,
большим и указательным снять пробку и, прежде чем опрокинуть его  содержимое
в свою пересохшую глотку, небрежно  произнести  что-то  вроде:  "Приветствую
тебя, дражайшая демуазель, и  нижайше  прошу  прервать  увлекательную  игру,
чтобы уделить немного внимания старинному приятелю. Не пугайтесь,  девочки".
Последняя фраза предназначена, разумеется, горничным.
   Что ж, сказано - сделано!
   Но, увы, с самого начала все пошло наперекосяк.  При  первой  же  попытке
пошевелиться он почувствовал себя так, словно его только что разбил паралич.
Все тело ныло и болело, точно он с ног до головы был покрыт синяками, правая
рука горела огнем, темно-коричневые земляные стены внезапно  надвинулись  со
всех сторон, а его "Приветствую" превратилось в придушенный вой, от которого
у него чуть не лопнули барабанные перепонки, дико заболела голова, а  рот  в
мгновение ока наполнился землей, вызвавшей грозивший удушьем приступ кашля.
   Так, значит, его погребение заживо продолжается: с того  самого  момента,
когда он внезапно провалился под землю на вершине холма на Льдистом  острове
в разгар церемонии полнолуния, и  до  сих  пор  податливая  земляная  тюрьма
удерживает его, становясь твердой как скала при малейшей попытке  вырваться.
На этот раз  внезапно  открывшаяся  у  него  сверхъестественная  способность
видеть сквозь землю обманула его: представшая его взору картина  была  столь
отчетлива, что, вопреки свидетельствам прочих органов чувств,  он  вообразил
себя свободным. Очевидно, пока он был без сознания,  какая-то  сила  привела
его таинственными подземными путями в Ланкмар, так что теперь ему ничего  не
оставалось,  кроме  как  отдышаться,  унять   сердцебиение   и   осторожными
движениями языка освободить рот от набившейся в него грязи, - и все это лишь
для того, чтобы просто остаться в живых.  Теперь,  когда  гудение  в  голове
понемногу утихло, слабость и помутнение сознания дали  ему  понять,  что  он
слишком близко подошел к опасной  грани,  отделяющей  бытие  от  небытия,  и
придется изрядно постараться, чтобы уйти от нее подальше.
   Справиться с неприятными и опасными последствиями ошибки Мышелову помогло
то, что бело-фиолетовая картинка у него перед  глазами  никуда  не  исчезла,
хотя то и дело фрагменты шершавой земляной стены  заслоняли  ее;  желтоватое
сияние, исходящее от верхней половины его  лица,  помогло  не  потерять  эту
реальность из виду.
   Восстановив   утраченное   было   чувство   относительного   комфорта   и
безопасности, он удивился, увидев, что прекрасная Хисвет все еще  продолжает
говорить, а очаровательные горничные - слушать, по-прежнему  внимая  каждому
ее слову, будто стремясь запечатлеть его в своей памяти  навеки.  О  чем  же
можно так долго говорить?
   Не забывая дышать неглубоко и медленно, он сконцентрировал  все  внимание
на  других  органах  чувств  и,  напрягая  все  силы,  попытался   обострить
восприятие. Его усилия довольно скоро были вознаграждены.
   Следующая упавшая в чашу капля издала тихий, но отчетливый звук: хлюп!
   Он едва удержался, чтобы не вздрогнуть.
   И тут  же  до  него  донеслось  пронзительное  бэ-з-з-з  светящейся  осы,
задевавшей прозрачными крыльями за тонкие прутья клетки.
   Хисвет откинулась назад,  уперевшись  локтями  в  постель,  и  серебристо
прожурчала:
   - Девочки, вольно!
   Их внимание ослабло, правда, лишь самую  малость.  Она  слегка  похлопала
пальцами по очаровательно округлившимся губкам, словно подавляя зевок.
   - Бог ты мой, какая длинная и скучная  получилась  лекция,  -  посетовала
она. - Но ты самым  похвальным  образом  выслушала  ее  до  конца,  дорогуша
Троечка, - обратилась она к темноволосой горничной. - И ты тоже, Четверочка,
- к светловолосой. Взяв лежавшую рядом с ней на покрывале длинную шпильку  с
изумрудной головкой и повертев ее игриво в пальцах, она заметила:
   - Мне даже не  пришлось  прибегать  к  этому  средству,  чтобы  разбудить
ленивую мечтательницу или вернуть бог знает куда забредшие мысли.
   Губы обеих девушек сложились в подобающую случаю улыбку,  однако  взгляд,
брошенный на булавку, был довольно кислым.
   Хисвет передала воспитательное орудие  Четверочке,  которая  торжественно
отнесла его в дальний угол помещения, к задрапированному сундуку со стоявшим
на нем зеркалом. Среди выставленных на его крышке многочисленных  баночек  и
бутылочек  с  разнообразными   кремами   и   притираниями   и   шкатулок   с
драгоценностями  была  и  черная  овальная  подушечка,  из  которой  торчало
множество  подобных  шпилек;  их  украшенные  драгоценными  камнями  головки
переливались всеми цветами радуги.
   Тем  временем  Хисвет  заговорила  с  Троечкой,  которая  немедленно  вся
обратилась в слух.
   - Пока я говорила, у  меня  дважды  возникало  ощущение,  будто  за  нами
следят: то ли злобный разум, полный преступных замыслов и планов, - из  тех,
с кем имеет  дело  мой  отец,  -  то  ли  наш  враг,  например  какой-нибудь
отверженный любовник. - Она  обвела  стены  внимательным  взглядом,  слишком
долго, как показалось Мышелову, задержавшись на том месте, где скрывался он.
- Я должна подумать, - объявила она. - Дорогая Троечка,  принеси  выложенную
серебром фигуру из черного опала,  изображающую  Невон,  которую  я  называю
Открывателем Пути.
   Та послушно кивнула и направилась к тому же столу, от которого только что
отошла Четверочка, разминувшись с ней на середине комнаты.
   - Четверочка, дорогуша, - обратилась к ней Хисвет, - принеси  мне  стакан
вина. У меня горло пересохло от глупых разговоров.
   Горничная склонила белокурую головку и направилась к тому самому столику,
позади которого, невидимый для них, находился в земляной толще Мышелов. Пока
она, аккуратно вытащив пробку из  графина,  наполняла  сверкающей  жидкостью
бокал, такой высокий и узкий, что он больше напоминал  пробирку,  Мышелов  с
удовольствием разглядывал ее. Белое  платьице  было  застегнуто  спереди  на
целый ряд больших круглых пуговиц из сверкающего черного янтаря.
   Вернувшись к хозяйке, она,  не  сгибая  спины,  опустилась  на  колени  и
протянула ей освежающий напиток.
   - Попробуй сначала сама,  -  приказала  Хисвет.  Ланкмарские  аристократы
нередко отдавали слугам подобные распоряжения, поэтому  Четверка  ничуть  не
удивилась, а, запрокинув  голову,  влила  струю  золотистой  жидкости  между
раскрытых губ, не касаясь края бокала. Затем вновь протянула его  хозяйке  -
на этот раз уровень вина в нем стал заметно ниже.
   Хисвет приняла напиток со словами:
   - Хорошо исполнено, Четверочка. В следующий раз не жди моего распоряжения
- действуй сама. И можешь облизнуть губы в знак удовольствия.
   Белокурая копна девушки нырнула и приподнялась в поклоне, точно  поплавок
на волне.
   - Дражайшая демуазель, - донесся от туалетного столика голос Троечки, - я
не могу найти Открыватель.
   - Хорошо ли ты искала? - отозвалась Хисвет. В голосе ее прозвучала  нотка
недовольства. -  Это  продолговатая  сфера  в  два  больших  пальца  длиной,
континенты  выложены   на   ней   серебром