аже не прикасаясь рукой к граниту. Напомни мне, чтобы
я взял ножик подлиннее и вырезал наши инициалы на  небе,  когда  мы  будем
праздновать завершение этого небольшого прогулочного подъема.
     Его взгляд чур, уклонился к северу. Уже другим голосом он продолжала:
     - А вот темная северная стена Звездной Пристани -  она,  конечно  же,
выглядит достаточно крутой, но на ней нет снега вплоть до  самой  вершины.
Почему бы нам не пойти  там?  Ведь  скала,  как  ты  сам  сказал  с  такой
неопровержимой глубиной мышления, - это скала.
     Фафхрд рассмеялся беззлобно.
     - Мышелов, ты различаешь на фоне темнеющего неба  эту  длинную  белую
ленту, стекающую, извиваясь, на юг с  вершины  Звездной  Пристани?  Да,  а
пониже - более узкая лента, ее ты видишь? Эта вторая лента проходит сквозь
Игольное Ушко! Так вот, эти ленты, свисающие с  шапки  Звездной  Пристани,
называются Большой и Малый Вымпелы. Это мелкий снег, сметенный  с  вершины
Звездной Пристани северо-восточным ветром, который дует  по  меньшей  мере
семь дней из восьми и  никогда  не  поддается  предсказаниям.  Этот  ветер
сорвет самого сильного скалолаза с северной стены так же легко, как ты или
я могли бы сдуть одуванчик со стебля. Само тело Звездной Пристани защищает
Лестницу от этого ветра.
     - Неужели ветер никогда не меняет направления и не атакует  Лестницу?
- беспечно спросил Мышелов.
     - Довольно редко, - успокоил его Фафхрд.
     - О,  великолепно,  -  отозвался  Мышелов  с  совершенно  подавляющей
искренностью и хотел было вернуться к костру, но как  раз  в  этот  момент
темнота начала быстро подниматься на Гряду Гигантов - солнце  окончательно
нырнуло за горизонт далеко на западе - и человек в сером остался поглазеть
на величественное зрелище.
     Казалось, что кто-то натягивает снизу вверх черное покрывало. Сначала
скрылась мерцающая полоса Белого Водопада, затем норы на Лестнице, и затем
гнезда. Потом все остальные пики исчезли, даже сверкающие жестокие вершины
Бивня и Белого Клыка, даже зеленовато-белая крыша Обелиска. Теперь на виду
оставались только снежная шапка Звездной Пристани и под ней  -  Лик  между
серебристыми Косами. Какой-то миг карнизы, называемые  Глазами,  сверкали,
или, по крайней мере, так казалось. Затем наступила ночь.
     Однако вокруг все еще было разлито бледное свечение. Стояла  глубокая
тишина, и воздух был абсолютно неподвижным. Холодная  Пустошь,  окружавшая
двух  друзей,  казалось,  простиралась  к   северу,   западу   и   югу   в
бесконечность.
     И в этой протяженной тишине  что-то  скользнуло,  как  шепот,  сквозь
спокойный воздух, издавая звук, подобный слабому шуршанию огромного паруса
в умеренном бризе. Фафхрд и Мышелов начали  дико  озираться  по  сторонам.
Ничего. Позади маленького костра Хрисса, снежная кошка, шипя, вскочила  на
ноги. Опять ничего. Затем звук, каким бы ни было его происхождение,  замер
вдали.
     Очень тихо Фафхрд начал:
     - Существует легенда...
     Длинная пауза. Затем он внезапно встряхнул  головой  и  сказал  более
естественным голосом:
     - Воспоминание ускользает от меня, Мышелов. Все извилины моего  мозга
не могут удержать его. Давай еще раз обойдем лагерь и ляжем спать.


     Мышелов очнулся от первого сна  так  тихо,  что  не  проснулась  даже
Хрисса, прижавшаяся спиной к его боку -  от  коленей  до  груди  -  с  той
стороны, где был костер.
     В небе, только что появившись из-за Звездной Пристани, висел  молодой
месяц, поистине достойный плод Древа Луны. Его свет сверкал на южной Косе.
"Странно, - подумал Мышелов, - какой маленькой была луна и какой большой -
Звездная Пристань, силуэт которой вырисовывался на фоне бледного  в  свете
луны неба".
     Затем, сразу же под плоской  вершиной  шапки  Звездной  Пристани,  он
увидел яркий бледно-голубой мерцающий огонек. Мышелов вспомнил, что  Ашша,
бледно-голубая и самая яркая из  звезд  Невона,  должна  была  этой  ночью
находиться неподалеку от луны, и подумал, уж не видит ли он ее,  благодаря
редкостной удаче, сквозь Игольное Ушко, что  доказывало  бы  существование
этого последнего. Он подумал также о том, какой большой сапфир или голубой
алмаз - возможно, Сердце Света? - был моделью,  изготовленной  богами  для
Ашши. И  при  этом  он  сонно  подсмеивался  над  собой  за  то,  что  его
заинтересовал такой глупый, прелестный миф. А  потом,  принимая  этот  миф
полностью, он спросил себя, оставили ли боги хоть одну из своих  настоящих
звезд незапущенной, на Звездной Пристани. Потом Ашша, если это  была  она,
мигнула и исчезла.
     Мышелов чувствовал себя очень уютно в своем плаще, подбитом  овчиной,
и теперь зашнурованном в виде спального мешка при помощи ремней и  роговых
крючков, нашитых на края. Серый долго и мечтательно  смотрел  на  Звездную
Пристань, пока месяц не оторвался  от  нее,  и  голубая  драгоценность  не
засверкала на вершине и тоже не оторвалась от нее - теперь уже точно Ашша.
Уже без всякого страха Мышелов попытался понять, что  вызвало  похожее  на
ветер движение, которое он и  Фафхрд  слышали  в  неподвижном  воздухе,  -
возможно, просто длинный язык шторма, коротко лизнувший землю. Если  шторм
будет продолжаться, они, поднимаясь, попадут прямо в него.
     Хрисса потянулась во сне. Фафхрд,  завернутый  в  свой  зашнурованный
ремнями, набитый  гагачьим  пухом  плащ,  сонно  проворчал  что-то  низким
голосом.
     Мышелов уронил взгляд на призрачное пламя угасающего  костра  и  тоже
попытался уснуть. Язычки пламени  рисовали  девичьи  тела,  потом  девичьи
лица. Затем призрачное, бледное, с зеленоватым оттенком,  девичье  лицо  -
возможно, продолжение видений, как вначале подумал  Мышелов,  -  появилось
позади костра, пристально глядя на него сильно сощуренными глазами  поверх
огня. Лицо становилось более отчетливым по мере того, как  Мышелов  глядел
на него, но вокруг него не было ни малейшего намека на тело или  волосы  -
лицо висело в темноте, как маска.
     И все Же лик был таинственно прекрасным:  узкий  подбородок,  высокие
скулы, маленький рот с чуть выпяченными губами цвета темного вина,  прямой
нос, переходящий без всякой впадинки в широкий, чуть низковатый  лоб  -  и
затем  загадка  этих  глаз,  скрытых  припухлыми   веками   и,   казалось,
подглядывавших за Мышеловом сквозь темные, как вино, ресницы. И все, кроме
губ и ресниц, было очень бледного зеленоватого цвета, будто из нефрита.
     Мышелов не издал ни звука и не пошевелил  ни  одним  мускулом  просто
потому, что лицо показалось ему очень красивым - так же, как любой мужчина
может надеяться, что никогда не кончится тот момент, когда его  обнаженная
возлюбленная подсознательно или подчиняясь тайному  побуждению,  принимает
особенно чарующую позу.
     К тому же, в хмурой Холодной Пустоши каждый человек  лелеет  иллюзии,
даже если он признает их таковыми с почти полной уверенностью.
     Внезапно призрачные глаза широко раскрылись, показывал, что  за  ними
была только пустота, как если  бы  лицо  действительно  было  маской.  Тут
Мышелов все-таки вздрогнул, но все еще  не  так  сильно,  чтобы  разбудить
Хриссу.
     Затем глаза закрылись, губы выпятились вперед, словно  в  насмешливом
приглашении; затем лицо начало  быстро  растворяться,  словно  его  кто-то
стирал в буквальном смысле слова. Сначала исчезла  правая  сторона,  затем
левая, потом середина, и последними - темные губы  и  глаза.  Мышелову  на
мгновение почудился запах, похожий, на винный, и потом все исчезло.
     Серый подумал  было  о  том,  чтобы  разбудить  Фафхрда,  и  чуть  не
рассмеялся при мысли об угрюмой реакции своего приятеля. Он спросил  себя,
было ли это лицо знаком,  поданным  богами;  или  посланием  какого-нибудь
черного мага, обитающего в замке на Звездной Пристани;  или,  может  быть,
самой душой Звездной Пристани - хотя тогда где она оставила свои мерцающие
косы и шапку  и  свой  глаз-Ашшу?  -  или  только  шальным  творением  его
собственного,  весьма  хитроумного   мозга,   возбужденного   сексуальными
лишениями, а сегодня еще и прекрасными, хотя и дьявольски опасными горами.
Довольно быстро Мышелов остановился на последнем объяснении и погрузился в
сон.


     Два вечера спустя, в тот же самый час, Фафхрд и Серый Мышелов  стояли
едва ли в броске ножа от западной стены Обелиска  и  строили  пирамиду  из
обломков светлых зеленоватых камней, падавших сюда в течение  тысячелетий.
Среди этого скудно набросанного щебня  попадались  и  кости  -  многие  из
кетовых были переломаны - овец или горных коз.
     Как и прежде, воздух был  неподвижным,  но  очень  холодным.  Пустошь
безлюдна, заходящее солнце ярко сияло на горных склонах.
     С этого наиближайшего тактического пункта Обелиск  Поларис  смотрелся
как  пирамида,  которая,  казалось,  уходила,  сужаясь,  в  бесконечность.
Камень, из которого состоял Обелиск,  оказался  на  поверку  обнадеживающе
прочным, твердым, как алмаз, и по крайней мере на нижних склонах было, как
на шагреневой коже, полно трещин и выбоин, которые  могли  служить  опорой
для рук и для ног.
     Гран Ханак и Намек, находящиеся к югу, были сейчас скрыты. На  севере
возвышался чудовищный  Белый  Клык,  желтовато-белый  в  солнечном  свете,
словно готовый прорвать дыру в сереющем небе. "Место гибели отца Фафхрда",
- вспомнил Мышелов.
     От Звездной Пристани виднелись только  темное  подножие  выщербленной
ветром  северной  стены  и  северная  оконечность   смертоносного   Белого
Водопада. Все остальное скрывал Обелиск Поларис.
     Все, кроме  одного  штриха:  прямо  над  головами  друзей  призрачный
Большой  Вымпел,  словно  исходящий  теперь  из  Обелиска,   струился   на
юго-запад.
     Позади работающих Фафхрда  и  Серого  Мышелова  поднимался  дразнящий
запах двух жарящихся  у  огня  снежных  кроликов.  Хрисса,  сидящая  перед
костром, медленно, с наслаждением, срывала  мясо  с  тушки  пойманного  ею
третьего. Видом и размером снежная кошка напоминала гепарда, но с  длинным
клочковатым  белым  мехом.  Мышелов  купил  ее  у  бродячего  мингольского
охотника, встреченного на севере, сразу же за Ступенями Троллей.
     Позади костра пони жадно дожевывали остатки зерна,  которого  они  не
пробовали уже неделю.
     Фафхрд обернул свой вложенный в ножны меч Серый  Прутик  промасленным
шелком и уложил его  внутри  пирамиды,  потом  вытянул  большую  ладонь  в
сторону Мышелова.
     - Скальпель?
     - Свой меч я  возьму  с  собой,  -  заявил  Мышелов.  Потом  добавил,
оправдываясь: - По сравнению с твоим мечом мой - просто перышко.
     - Завтра ты узнаешь, сколько весит перышко, -  сказал  Фафхрд,  пожав
плечами. Затем он положил рядом  с  Серым  Прутиком  свой  шлем,  медвежью
шкуру, сложенный шатер, лопатку и кирку, золотые браслеты с  предплечий  и
запястий, перья, чернила, папирус, большой медный котелок, несколько  книг
и  свитков.  Мышелов  добавил  многочисленные  и  полупустые  мешки,   два
охотничьих копья, лыжи, ненатянутый лук и колчан  со  стрелами,  крохотные
горшочки с масляной краской, куски пергамента и всю сбрую для пони; многие
из этих предметов были  завернуты  для  предохранения  от  влаги,  подобно
Серому Прутику.
     Затем двое приятелей, аппетит которых разгорелся от аромата  жаркого,
быстро уложили два верхних ряда камней, завершив пирамиду.
     В тот момент, когда  они  повернулись  туда,  где  их  ждал  ужин,  и
оказались лицом к плоскому,  с  неровно  позолоченными  краями,  западному
горизонту, в тишине снова послышался звук, похожий  на  шорох  паруса  или
тростника. На этот раз он был слабее, но друзья услышали его дважды:  один
раз по направлению к северу и, почти одновременно, на юге...
     И снова они быстро огляделись, пытаясь  обнаружить  хоть  что-нибудь,
однако нигде ничего не было видно, если не считать - снова Фафхрд  заметил
это первым - ниточки черного дыма совсем рядом с Белым Клыком. Та точка на
леднике,  откуда  поднимался  дым,  находилась  между  Клыком  и  Звездной
Пристанью.
     - Гнарфи и Кранарх, если это  они,  выбрали  для  своего  восхождения
скалистую северную стену, - заметил Мышелов.
     - И она станет их погибелью,  -  предсказал  Фафхрд,  ткнув  поднятым
большим пальцем в сторону Вымпела.
     Мышелов кивнул, но явно с меньшей уверенностью, а затем спросил:
     - Фафхрд, что это все-таки был за звук? Ты ведь жил здесь.
     Фафхрд нахмурился и прикрыл глаза.
     - Какие-то легенды об огромных птицах... - вопросительно  пробормотал
он, - ...или о больших рыбах - нет, это не может быть правдой.
     - Котелок памяти все еще кипит,  только  вот  закоптился?  -  спросил
Мышелов. Фафхрд кивнул.
     Прежде чем оставить пирамиду. Северянин положил  рядом  с  ней  кусок
соли.
     - Это, - сказал он, - вместе  с  затянутым  льдом  озером  и  травой,
которую мы только что прошли, должно удержать здесь пони на  неделю.  Если
мы не вернемся, ну что ж, по крайней мере мы показали им  путь  отсюда  до
Иллик-Виста.
     Хрисса подняла свою  довольную  морду  от  окровавленного  лакомства,
словно хотела сказать:
     - Обо мне и моем пропитании можно не беспокоиться.


     И снова Мышелов проснулся, едва только сон попытался крепко  схватить
его в объятия, проснулся  на  этот  раз  радостно,  как  человек,  который
припомнил, что у него назначено свидание. И снова, хотя теперь  Серому  не
пришлось предварительно созерцать звезды  или  смотреть  на  огонь,  живая
маска встретила его взгляд сквозь угасающее пламя: все та  же  самая  игра
мимики, те же черты - маленький рот; нос и лоб, составляющие  одну  прямую
линию - если не считать того,  что  этой  ночью  лицо  было  бледным,  как
слоновая кость, с зеленоватыми губами, веками и ресницами.
     Мышелов был в немалой степени потрясен, потому что прошлую ночь он не
смыкал глаз, ожидая появления призрачного девичьего лица - и даже  пытаясь
вызвать его - пока растущий месяц не поднялся на три ладони  над  Звездной
Пристанью... без какого бы то ни было успеха.  Разумом  Мышелов  с  самого
начала понимал, что это лицо было галлюцинацией, однако чувства настаивали
на обратном - что вызвало смятение души и  бессонницу  на  целую  четверть
ночи.
     А  днем  Серый  тайно  сверился  с  последним  из  четырех   коротких
четверостиший на клочке  пергамента,  лежащем  в  самом  глубоком  кармане
дорожного мешка:

            Ведь тому, кто пробьется в обитель Владыки Снегов,
            Сыновьям двух его дочерей стать отцом суждено.
            Хоть придется ему встретить страшных и лютых врагов,
            Но зато до скончанья веков род продлить свой дано.

     Вчера это звучало довольно многообещающе - по крайней мере та  часть,
насчет дочерей и отцовства - однако сегодня, не выспавшись, Серый посчитал
все явным издевательством.
     Но теперь живая маска снова была здесь и снова проделывала все те  же
дразнящие штучки, в том числе и вызывающий дрожь, однако странным  образом
волнующий фокус - веки широко раскрывались и показывали не глаза, а этакую
изнанку их, темную, как ночь вокруг. Мышелов был очарован, хотя и  не  без
трепета. Однако не в пример прошлому разу, голова его была вполне ясной, и
он пытался определить иллюзорность или реальность маски, моргая, щурясь  и
бесшумно ворочая головой внутри капюшона - что никак не  влияло  на  живую
маску. Затем он тихо развязал ремень, стягивающий верхние крючки плаща,  -
Хрисса сегодня спала рядом с Фафхрдом -  медленно  протянул  руку,  поднял
камушек и щелчком запустил его через бледные языки пламени  в  точку  чуть
пониже маски.
     Хотя  Мышелов  знал,  что  позади  костра  не  было   ничего,   кроме
разбросанного щебня и звеняще-твердой земли, он  не  услышал  даже  самого
слабого удара камня обо что бы то ни было.  С  таким  же  успехом  он  мог
забросить его в космическое пространство.
     И почти в тот же самый момент маска дразняще усмехнулась.
     Мышелов очень быстро выскользнул из плаща и вскочил на ноги.
     Но еще быстрее маска растворилась в  воздухе  -  на  этот  раз  одним
быстрым мазком от лба до подбородка.
     Мышелов почти фехтовальным выпадом метнулся на другую сторону  костра
к тому  месту,  где,  как  казалось,  висела  маска,  и  стал  внимательно
оглядываться по сторонам. Ничего  -  кроме  мимолетного  запаха  вина  или
винного спирта. Мышелов пошевелил угли в костре и снова осмотрелся.  Опять
ничего. Не считая того, что Хрисса, лежащая рядом с Фафхрдом,  проснулась,
ощетинила усы и серьезно, возможно даже с укором, уставилась на  Мышелова,
который начал ощущать себя изрядным болваном. Он вопрошал себя, не  играют
ли его разум и его желания в какую-то глупую игру друг против друга.
     Затем он наступил на что-то.  Сначала  Серый  подумал,  что  это  его
камушек, но, подняв его, увидел, что это был крошечный горшочек.  Это  мог
быть один из его собственных горшочков  с  красками,  но  он  был  слишком
маленьким,  чуть  больше  фаланги  большого  пальца,  и   сделан   не   из
выдолбленного камня, а из чего-то, похожего  на  слоновую  или  какую-либо
другую кость.
     Мышелов стал на колени у костра и заглянул в горшочек, затем  опустил
в него мизинец и  осторожно  тронул  довольно  густую  мазь,  находившуюся
внутри. Вытащенный палец приобрел  цвет  слоновой  кости.  От  мази  пахло
маслом, а не вином.
     Мышелов некоторое время размышлял, сидя у костра. Затем, взглянув  на
Хриссу,  которая  снова  пригладила  усы  и  закрыла  глаза,  и  на   тихо
похрапывающего Фафхрда, он вернулся к своему плащу и к прерванному сну.
     Серый ни словом не обмолвился Фафхрду о своей прежней встрече с живой
маской. Поверхностно это можно было объяснить тем, что Фафхрд  высмеял  бы
такую  телячью  чушь  о  лицах,  возникающих  из  дыма;  более  глубоко  в
подсознании отыскалось бы то объяснение, которое удерживает любого мужчину
от упоминания о новой хорошенькой девушке даже в разговоре со своим лучшим
другом.
     Так что, возможно, то  же  самое  чувство  не  позволило  Фафхрду  на
следующее утро рассказать своему лучшему другу, что с ним случилось  позже
этой же ночью. Фафхрду снилось, что он пытается в полной темноте на  ощупь
определить точные очертания лица какой-то  девушки,  в  то  время  как  ее
тонкие руки ласкали тело Северянина. У нее был округлый лоб, глаза с очень
длинными ресницами, вмятинка между носом и лбом, круглые  и  крепкие,  как
яблоки, щеки, дерзкий вздернутый нос - он казался дерзким даже на ощупь! -
и  широкий  рот,  на  котором  большие  осторожные  пальцы  Фафхрда  могли
явственно ощутить улыбку.
     Он  проснулся,  чтобы  увидеть  глазеющую  на  него   луну,   висящую
наискосок, к югу. Она серебрила  нескончаемую  стену  Обелиска,  превращая
выступы скал в черные полосы теней. Фафхрд проснулся также, чтобы  ощутить
острое разочарование. Сон был только сном. Затем он мог бы поклясться, что
почувствовал, как кончики пальцев мимолетно  скользнули  по  его  лицу,  и
услышал слабый серебристый смешок, который быстро затих вдали. Фафхрд сел,
как  мумия,  в  своем  зашнурованном  плаще  и  огляделся  вокруг.  Костер
превратился в несколько красных глаз-угольков, но лунный свет был ярким, и
в этом свете он не смог увидеть абсолютно ничего.
     Хрисса укоризненно  зарычала  на  Северянина,  потому  что  он  глупо
нарушил ее сон. Фафхрд выругал себя за то, что принял остаточный образ сна
за реальность. Он выругал всю  лишенную  девушек,  порождающую  видения  о
девушках Холодную Пустошь. Усиливавшийся ночной холод заползал под одежду.
Фафхрд сказал себе, что ему следовало бы крепко спать, как лежащий вон там
мудрый Мышелов, и набираться сил для  завтрашних  великих  дел.  Он  снова
улетел и через некоторое время погрузился в сон.


     На, следующее утро Мышелов и Фафхрд проснулись при  первых  признаках
серого рассвета, - луна на западе была все еще яркой, как снежный комок, -
быстро позавтракали и подготовились, и теперь стояли лицом  к  обел