о,
прежде чем черный туман сделал свое страшное дело. Кошелек  и  пояс  Вланы
исчезли.  Шкатулки  из  голубой  эмали,  инкрустированной  серебром,  куда
Ивриана положила причитающуюся Мышелову  долю  похищенных  драгоценностей,
тоже не было.
     Мышелов и Фафхрд подняли друг на друга белые перекошенные лица: кроме
дикой ярости, на них были написаны понимание происшедшего и решимость.  Не
было  нужды  обсуждать  с  другом,  что  произошло,  когда  в   резервуаре
Христомило  затянулись  две  черных  дымных  петли,  или  почему  Сливикин
подскакивал от радости, или что  означали  слова:  "...чтобы  сотрапезники
были отделаны как надо", "не забудь про добычу"  и  "дело,  о  котором  мы
говорили". Фафхрду не было нужды объяснять, зачем он снял с себя балахон с
клобуком или зачем выдернул из пола кинжал Вланы, стряхнул с него крысу  и
сунул его за пояс. Мышелову не было нужды говорить,  зачем  он  отыскал  с
полдюжины горшочков с лампадным маслом, разбил три из них  перед  пылающей
печью, потом подумал  и  засунул  остальные  в  мешок  у  пояса  вместе  с
оставшейся растопкой и горшком с плотно завязанным горлом и полным тлеющих
угольев.
     Затем, все так же молча, Мышелов обернул руку тряпкой и, сунув  ее  в
камин, опрокинул печурку  вперед,  так  что  та  упала  дверцей  прямо  на
пропитанный маслом ковер. Перед камином  тут  же  запрыгали  желтые  языки
пламени.
     Друзья повернулись и бросились к двери. И тут с оглушительным треском
под ними стал проваливаться пол. Отчаянно  карабкаясь  по  вздыбившимся  и
заскользившим вниз коврам, друзья добрались до двери, и тут вся комната  -
с печью, пылающими циновками, дровами,  свечами,  золоченой  кушеткой,  со
всеми столиками, шкатулками и баночками, с немыслимо изуродованными телами
их первых возлюбленных - все это рухнуло в  пыльную  и  затканную  путиной
комнату этажом ниже, и пламя не то  очистительного,  не  то  погребального
костра взметнулось к небесам.
     Друзья кинулись вниз по  лестнице,  которая  оторвалась  от  стены  и
разлетелась в темноте на кусочки, как только они  оказались  на  земле.  В
переулок Скелетов им пришлось пробираться через обломки.
     Теперь уже узкие, как у ящерицы, языки пламени лизали тьму, вырываясь
из-за ставен мансарды и через забитые окна нижнего  этажа.  Когда  друзья,
несясь во весь дух, добежали до Чумного Подворья, в "Серебряном Угре"  уже
вовсю били пожарную тревогу.
     Как пули друзья влетели в Гибельный переулок, и тут  Мышелов  схватил
Фафхрда за руку и силой заставил остановиться. Бранясь на чем свет  стоит,
бледный гигант с озверевшим лицом  уступил  только  тогда,  когда  Мышелов
задыхаясь крикнул:
     - Ударов на десять сердца - только чтобы приготовить оружие!
     Он выхватил из-за пояса мешок и, крепко держа его за  горловину,  изо
всех сил ахнул о булыжник мостовой, так что разбились не только бутылки  с
маслом, но и горшок с угольями, и через  несколько  секунд  в  самом  низу
мешка показалось пламя.
     Выхватив Скальпель и  Серый  Прутик,  Мышелов  с  Фафхрдом  понеслись
дальше, при этом человечек  в  сером  крутил  мешком  над  головой,  чтобы
получше раздуть пламя. Когда друзья перебежали Грошовую и ворвались в  Дом
Вора, мешок уже успел превратиться  в  огненный  шар,  и  Мышелов,  высоко
подпрыгнув, зашвырнул его в нишу над дверью.
     Находившиеся там стражи  заверещали  от  испуга  и  боли,  оказавшись
жертвами этого столь пламенного вторжения, и никак не сумели помешать двум
нежданным посетителям.
     Из дверей в коридор высыпали воры-ученики, которые  услышали  визг  и
топот,  но  тут  же  всыпались  назад,  завидя  полыхающее  пламя  и  двух
незнакомцев с лицами демонов, размахивающих длинными блестящими мечами.
     Но один  тощий  подмастерье  -  лет  десяти  от  роду,  не  больше  -
замешкался. Не знающий  жалости  Серый  Прутик  пронзил  его  насквозь,  и
парнишка так и остался лежать с выпученными глазами и ртом, раскрывшимся в
немом крике ужаса и мольбы.
     Где-то вдалеке раздался гулкий  вой,  заунывный  и  таинственный,  от
которого волосы у друзей встали дыбом, и мгновенно все  двери  в  коридоре
захлопнулись, хотя Фафхрд и Мышелов страстно желали, чтобы из них выбежали
стражники, коих они могли бы пощекотать своими мечами. Несмотря  на  новые
длинные факелы на стенах, которыми были заменены  догоревшие,  в  коридоре
царил полумрак.
     Друзья поняли, в чем тут дело, когда  бросились  вверх  по  лестнице.
Возникая не то из пустоты, не то из воздуха, по ней ползли  струи  ночного
смога.
     С каждой секундой они становились длиннее, многочисленнее и плотнее и
прилипали к телу, вызывая мерзкое ощущение.  В  коридоре  наверху  из  них
образовалось нечто вроде гигантской паутины - от стены до стены и от  пола
до потолка, - и Фафхрду и Мышелову приходилось буквально полосовать ее  на
куски, чтобы продвигаться вперед, что, впрочем, могло  быть  и  плодом  их
больного воображения. Черная паутина немного приглушила раздавшийся  снова
жуткий, заунывный вой, который доносился из седьмой по счету  двери  и  на
сей  раз  завершился  ликующим  кудахтаньем,  таким  же  безумным,  как  и
охватившая друзей ярость.
     И  здесь  двери  стали  захлопываться  одна  за  другой.  В  один  из
мимолетных проблесков рассудка Мышелову пришло в голову, что  воры  боятся
не его и Фафхрда - они их еще даже не видели, - а Христомило и его  магии,
хотя волшебник и защищал Дом Вора.
     Даже комната с картой, откуда  вероятнее  всего  можно  было  ожидать
контратаки, была плотно закрыта громадной дубовой дверью, обитой железом.
     Теперь, чтобы  сделать  хоть  шаг,  друзьям  приходилось  прорубаться
сквозь черную липкую паутину, словно сотканную из веревок. Между  комнатой
с  картой  и  лабораторией,  посреди  чернильного   цвета   паутины   стал
вырисовываться паук размером с матерого волка, который с  каждой  секундой
становился все плотнее и плотнее.
     Мышелов рассек висевшую перед ним паутину, отступил на два шага  и  в
мощном прыжке бросился на паука. Скальпель вонзился точно посередине между
восемью только что появившимися злобными черными глазками, и  тело  паука,
испуская мерзкую вонь, скукожилось, словно проткнутый ножом рыбий пузырь.
     Мышелов и Фафхрд осторожно  заглянули  в  лабораторию  алхимика.  Там
практически ничего не изменилось, если не считать того, что некоторые вещи
удвоились, если не удесятерились в числе.
     На длинном столе бурлили уже две реторты, выпуская из  себя  жесткую,
извивающуюся веревку гораздо быстрее, чем умеет  ползать  черная  болотная
кобра, которая, как известно, может догнать человека, причем  веревка  эта
выползала не в резервуары, а прямо на воздух (если,  конечно,  субстанцию,
заполнявшую Дом Вора, можно было назвать воздухом) и сплеталась в преграду
между мечами друзей  и  Христомило.  Чародей,  как  и  в  тот  раз,  стоял
сгорбившись над своим желтым колдовским  пергаментом,  глядя,  правда,  не
столько в текст  заклинания,  который  он  монотонно  бубнил,  сколько  на
Фафхрда и Мышелова.
     На другом конце стола, где не было и следов паутины,  подпрыгивал  не
только Сливикин, но еще и громадная крыса, похожая на него во всем,  кроме
головы.
     Из нор у подножия стен, светились и мерцали пары красных глазок.
     С гневным рыком Фафхрд  принялся  крушить  черную  сеть,  но  веревка
выползала из реторт даже быстрее, чем он ее кромсал, а обрезанные концы не
повисали безжизненно, а тянулись теперь к  нему,  словно  боа-констрикторы
или побеги какого-то ползучего растения.
     Внезапно перекинув Серый  Прутик  в  левую  руку,  он  выхватил  свой
длинный кинжал и метнул его в чародея. Сверкнув в воздухе,  кинжал  рассек
три пряди,  слегка  замедлил  свой  полет  на  четвертой  и  пятой,  почти
остановился на шестой и бессильно повис в обвившем его кольце седьмой.
     Христомило  захихикал,  обнажив  свои  длиннющие  верхние  резцы,   а
Сливикин в восторге заверещал и стал подпрыгивать еще выше.
     Мышелов  метнул  Кошачий  Коготь  не  более  успешно  -  даже  менее,
поскольку тем временем две струи дыма обвились вокруг его  правой  руки  и
шеи,  грозя  скорым  удушьем.  Черные   крысы   повыскакивали   из   своих
многочисленных нор.
     Тем временем другие пряди черного дыма  стиснули  лодыжки,  колени  и
левую руку Фафхрда и чуть не  опрокинули  его  на  пол.  Пытаясь  удержать
равновесие, тот выхватил из-за пояса кинжал Вланы и замахнулся  клинком  с
серебряной рукояткой, покрытым пятнами засохшей крысиной крови.
     Улыбка Христомило тут же увяла.  Издав  странный  скрипучий  возглас,
чародей отскочил от лежавшего на столе пергамента и поднял свои скрюченные
ручонки, словно желая заслониться от рока.
     Кинжал Вланы  легко  прошил  черную  паутину  -  казалось,  она  даже
расступилась, пропуская его, - и, пройдя меж  пальцами  чародея,  вонзился
ему в правый глаз по самую рукоятку.
     От страшной боли колдун тихо взвизгнул и схватился руками за лицо.
     Черная паутина начала извиваться, как будто в смертной агонии.
     Обе реторты с треском раскололись, лава из них хлынула на  изрезанный
стол и залила голубой огонь, а  у  ее  кромки  дерево  стола  начало  чуть
дымиться. Капли лавы застучали о темный мрамор пола.
     С  последним  тихим  всхлипом  Христомило  рухнул  ничком,  продолжая
прижимать к лицу ладони, из-под которых торчал его  длинный  нос,  а  чуть
выше - серебряная рукоятка кинжала.
     Паутина поредела, словно в чернила плеснули воды.
     Мышелов  бросился  вперед  и  одним  ударом  Скальпеля  покончил   со
Сливикином и огромной крысой - те так и не успели сообразить, что  с  ними
произошло. Тихо  пискнув,  обе  твари  околели,  а  другие  крысы  черными
молниями метнулись в свои норы.
     Наконец остатки ночного, вернее,  колдовского  тумана  рассеялись,  и
Фафхрд с Мышеловом обнаружили,  что  стоят  среди  трех  трупов  в  полной
тишине, которая, казалось, наполняла не только комнату,  но  и  весь  дом.
Даже лава из реторт начала застывать, а стол перестал дымиться.
     Их безумие и ярость исчезли - испарились до последней красной искорки
в глазах, насытившись даже сверх меры. Убивать Кроваса или кого-нибудь еще
из воров им уже  хотелось  не  больше,  чем  прихлопнуть  муху.  Внутренне
ужаснувшись, Фафхрд вспомнил жалкое личико мальчугана, которого он убил  в
приступе неистовой ярости.
     Души друзей переполняло горе, которое не только не утихло,  но  стало
даже глубже, - горе, да еще растущее отвращение ко всему, что их  окружало
- к мертвецам, перевернутой вверх дном лаборатории мага, к Дому  Вора,  ко
всему Ланкмару до  последнего  зловонного  закоулка  и  окутанной  туманом
верхушки крыши.
     Зашипев от гадливости. Мышелов выдернул  Скальпель  из  трупов  обоих
грызунов, вытер его о первую попавшуюся тряпку и вложил  в  ножны.  Фафхрд
тоже наскоро обтер Серый  Прутик  и  последовал  примеру  Мышелова.  Затем
друзья подобрали свои кинжалы, когда рассеялась паутина, но  лишь  мельком
взглянули в место, откуда торчал нож Вланы. Однако на столе они увидели ее
отделанный серебром кошелек из черного бархата и пояс, наполовину  залитый
лавой,  а  также  принадлежавшую  Ивриане  шкатулку  из   голубой   эмали,
инкрустированной серебром. Друзья высыпали из них камни Дженгао и  забрали
их с собой.
     Не проронив ни звука, как и в те минуты, когда огонь  пожирал  уютное
гнездышко Мышелова позади "Угря", но чувствуя еще большее родство душ, еще
более сильную привязанность друг к другу, друзья понурившись,  медленными,
усталыми, чуть ускоряющимися шагами вышли из лаборатории мага и  двинулись
по устланному толстыми коврами  коридору,  мимо  дубовой,  обитой  железом
двери комнаты с картой, мимо других запертых молчавших дверей -  весь  Цех
явно находился в ужасе от Христомило, его заклинаний и крыс, - еще немного
быстрее спустились по гулкой лестнице, прошли по нижнему коридору с  голым
полом мимо закрытых, мирных дверей, стараясь ступать помягче, но все равно
почему-то громко топоча, затем под опустевшей, выжженной нишей над  дверью
и, оказавшись на Грошовой, повернули налево, к северу, поскольку так  было
ближе всего до улицы Богов,  а  там  свернули  направо,  к  востоку  -  не
встретив на широкой улице ни живой души, кроме тощего, сутулого мальчишки,
который уныло мел землю перед  винным  подвальчиком  в  тусклом  розоватом
свете зари, неспешно  сочившемся  с  востока,  да  нескольких  храпящих  и
сопящих фигур, валявшихся в канавах и под  темными  портиками  -  да,  они
свернули по улице Богов направо, к востоку, потому что  путь  этот  вел  к
Болотной заставе, откуда начиналась Насыпная дорога через Великую  Соленую
Топь, и, значит, через Болотную заставу друзья могли быстрее всего уйти из
великого и славного города, который стал им теперь настолько отвратителен,
что они не могли оставаться в нем ни на один пронзительный, свинцовый удар
сердца дольше, чем нужно - города их возлюбленных призраков, с которыми им
уже не суждено было свидеться.



    Фриц ЛЕЙБЕР
    ФАФХРД И СЕРЫЙ МЫШЕЛОВ VI
    МЕЧИ И ЛЕДОВАЯ МАГИЯ


КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ

1. ПЕЧАЛЬ ПАЛАЧА

   Танец смерти, как он выглядит с точки зрения его хореографа. Он измышляет
свои собственные нравственные законы  и  находит  удовлетворение  в  поисках
знания. О меланхолии, безумии и прочих настроениях  и  прочих  мистериях.  О
преимуществах раннего  подъема  и  позднего  отхода  ко  сну.  О  практичном
убийстве и  целесообразном,  но  не  лишенном  жестокости  изнасиловании.  О
находчивости. О вознаграждении мастерства и непрерывных тренировок.  О  том,
что каждый удар сердца, как  и  удар  похоронного  колокола,  несет  в  себе
частицу вечности.

2. КРАСАВИЦА И ЧУДОВИЩА

   Еще одна попытка владыки Царства Теней.  О  двойственной  природе  некоей
женщины и о двойной дуэли, О смерти без трупов.

3. ЛОВУШКА ЦАРСТВА ТЕНЕЙ

   О невыносимой жаре, пересохшем полотне жизни и заманчиво темном,  влажном
ландшафте в противоположность им. О том,  как  карта  может  стать  реальной
территорией. О географической ворожбе. Об иглах и  мечах.  Об  ускользнувших
возлюбленных и страстном преследовании.

4. ПРИМАНКА

   Смерть использует древнейшую из своих уловок. Ее  основные  компоненты  -
женщины и демоны. Побратимы вполне удовлетворены.

5. ПОД ПЯТОЙ БОГОВ

   Об отъявленной самонадеянности и необъятном тщеславии героев. Об озорстве
богов.  Об  их  проблемах.  О  бесконечном  разнообразии  и   педагогической
жестокости женщин. О пышной процессии потерянных возлюбленных, или,  скорее,
занятых нынче другими делами. О пресыщении нелепыми  приключениями.  О  том,
как утешение было получено там, где его меньше всего ждали.

6. ЛОВУШКА МОРЯ ЗВЕЗД

   Здесь раскрываются тайны блуждающих огоньков и  географии  Невона  в  его
южной части. О пленении Великим Экваториальным океаном. О том,  как  Мышелов
становится  настоящим  философом:  различает  два  вида  света  и   энергии,
разъясняет  доктрину  предустановленной   гармонии,   распознает   подлинное
содержание водяных смерчей, рассуждает о сабле Илдрика. Софизмы  девушек.  О
фугообразной буре. О Великой Тьме.

7. ЛЕДЯНЫЕ МОНСТРЫ

   Прелюдия - в таверне и в  море.  Прославленные  острова  и  золото  -  не
фантазия. Испытание предводителей и беды последователей.  Сверхъестественная
интрига. Ледовая магия.

8. ЛЬДИСТЫЙ ОСТРОВ

   Трагикомедия о блуждающих  богах  и  беспокойных  смертных.  Импровизации
кукловодов, а заодно и кукол - кто  есть  кто?  Схожесть  богов  и  детей  и
подобие мужчин и женщин. Монстры  морские,  земные,  воздушные  и  огненные.
Лемминги и тролли. Рыбный обед в Соленой Гавани.

ПЕЧАЛЬ ПАЛАЧА

   Там было небо, вечно серое.
   Там был край, вечно далекий.
   Там было существо, вечно печальное.
   Там, в самом сердце Царства Теней, в своем невысоком, нелепо  построенном
замке на скромном, покрытом темными тканями троне, в кольчуге, перехваченной
черным, украшенным серебряными уже почти  почерневшими  черепами  ремнем,  с
которого свисал  его  обнаженный  непреоборимый  меч,  восседал  Смерть;  он
покачал анемичной головой, легонько потер молочно-белые виски и чуть изогнул
свои губы цвета темного винограда, подернутого сизой дымкой.
   Рыцарь был Смертью на вторых ролях - всего лишь Смерть мира Невона, но  и
у него хватало проблем.  Дважды  десять  десятков  угасающих  либо  цветущих
человеческих жизней должны были оборваться за следующие двадцать ударов  его
сердца. Каждое биение сердца  Смерти  подобно  удару  подземного  свинцового
колокола, но и он угасает,  хотя  несет  в  себе  частицу  вечности.  Теперь
осталось лишь девятнадцать ударов. А Владык Неизбежности, властвовавших  над
Смертью, следовало удовлетворить.
   Итак, прикинем, думал Смерть с тем непоколебимым  спокойствием,  в  каком
обычно таится едва  заметная  капелька  страсти:  требуются  сто  шестьдесят
крестьян и рабов, двадцать  кочевников,  десять  воинов,  два  вора,  шлюха,
купец, священник, аристократ, ремесленник, король и два героя. Тогда  в  его
учетных книгах все сойдется.
   За последующие три удара сердца он отобрал сотню и  еще  девяносто  шесть
потенциальных смертников из необходимого ему количества и  послал  им  своих
невидимых  губителей  -  ядовитых  тварей,  которые  иной  раз  сбивались  в
непобедимые скопища наподобие сгустков крови и свободно скользили  по  венам
жертв,  блокируй  главные  пути  движения  крови,  проедая  насквозь  стенки
артерий; порой они обращались в слизь, невесть  как  очутившуюся  под  ногой
карабкавшегося на гору альпиниста, а то и подталкивали гадюку, заставляя  ее
наброситься на кого-то, либо использовали ядовитого паука.
   Смерть, следовавший своему собственному кодексу  чести,  известному  лишь
ему самому, несколько заколебался при выборе короля. Дело в том, что  где-то
в самых потаенных и самых темных закоулках его сознания таилось очень личное
желание вынести приговор нынешнему правителю Ланкмара, наиглавнейшего города
всего мира Невона.  Этот  сюзерен,  великодушный  и  мягкосердечный  ученый,
который по-настоящему любил лишь семнадцать своих кошек, тем  не  менее  при
этом желал, чтобы все в Невоне были здоровы, и вечно мешал Смерти  работать,
даруя прощение  преступникам,  примиряя  сцепившихся  братьев  и  враждующие
семьи, посылая баржи и обозы зерна  голодающим,  спасая  гибнущих  животных,
кормя голубей, поощряя развитие медицины и родственных ей  областей  знания,
да и просто создавая вокруг себя, подобно прохладному фонтану в жаркий день,
ту атмосферу уверенности и спокойной мудрости,  в  которой  мечи  не  желали
вылезать  из  ножен,  нахмуренные   лбы   разглаживались,   стиснутые   зубы
разжимались. Но именно сейчас,  в  это  самое  мгновение,  словно  повинуясь
темному замыслу  Смерти  (хотя  сама  идея  была  и  не  его),  тонкие  руки
милостивого монарха Ланкмара невинно играли  с  любимой  кошкой,  чьи  когти
завистливый тонконосый племянник короля предыдущей ночью смазал  смертельным
ядом редкой змеи из тропического Клеша.
   И теперь, когда оставалось подобрать  еще  четверых,  и  главное  -  двух
героев, Смерть, все же невольно чувствуя себя виноватым,  решил  действовать
исключительно по наитию. И в то же  мгновение  перед  его  мысленным  взором
предстал Литкил, полоумный герцог Уул-Хруспа, при свете факелов  наблюдавший
с высокого балкона, как трое северных берсерков, вооруженных кривыми саблями
с иззубренными лезвиями, бьются  насмерть  с  четырьмя  упырями  (прозрачная
плоть на розовых скелетах), вооруженными кинжалами и боевыми  топорами.  Это
был один из тех мрачных экспериментов, какие Литкилу  никогда  не  надоедало
ставить; он наблюдал за действием вплоть до окончания бойни, и так уж вышло,
что именно благодаря ему погибла большая часть воинов, из  числа  тех,  кого
Смерти требовалось уничтожить.
   Лишь на самую краткую долю мгновения Смерть усомнил