вперед  мимо  "Морского
Ястреба" в надежде завлечь его команду.  Особенно  хорошо  помнил  он  одну,
почти ребенок, нахальная тщедушная девчонка в оборванной  полинявшей  тунике
серебристо-серого цвета - того же оттенка, что и ее серебристые волосы.  Она
держалась в стороне от других и, казалось, нарочно старалась привлечь к себе
внимание матросов, пристально наблюдая за всем,  что  происходило  на  борту
"Морского Ястреба".  Взгляд  ее  больших  темно-зеленых  глаз,  тоскливый  и
одновременно  насмешливый,  напоминал  взгляд   брошенного   животного   или
потерявшегося ребенка.
   Да, исполняя долг капитана, строже всего  относился  он  к  себе  самому,
тратя все без остатка силы,  мудрость,  хитрость  (и  голос!)  и  не  требуя
никаких наград, кроме четкого знания и неукоснительного исполнения  командой
своих обязанностей - да еще подарков  для  себя  и  своих  друзей.  Мышелова
прямо-таки распирало от гордости за собственную добродетель, и в то же время
ему стало  грустно  при  мысли  об  отсутствии  вознаграждений.  Теперь  это
казалось ему особенно несправедливым.
   Не  сводя  пристального  взгляда  со  своих   измученных   людей,   чутко
прислушиваясь к малейшему изменению их храпа, он поднес свою кожаную  фляжку
к губам и не торопясь сделал хороший глоток, ощущая, как  животворное  питье
смягчает надорванное криком горло.
   Когда заметно полегчавшая фляжка вернулась на место, какое-то изменение в
расположении  груза  привлекло  к  себе  внимание  Мышелова  -  то  ли   его
собственный пристальный взгляд, то ли некий едва уловимый  посторонний  звук
подсказали ему это. (В  ту  же  минуту  на  него  вновь  повеяло  мускусным,
животным, до странности притягательным запахом моря. Снова амбра?)  Ощущение
неладного создавал сундук с лентами, шелками, полотном  и  другими  дорогими
тканями, предназначавшимися главным  образом  в  подарок  Сиф.  Он  стоял  в
некотором  отдалении  от  остальных,  у  борта,  и  в  свете  луны  Мышелову
показалось, что перетягивавшие  его  веревки  ослабели;  присмотревшись,  он
понял, что сундук и  вовсе  не  был  прикреплен  к  палубе,  а  крышка  была
приоткрыта на ширину пальца и  удерживалась  в  таком  положении  жгутом  из
светло-оранжевой ткани, подсунутым под замок.
   Какое чудовищное нарушение дисциплины крылось за этим?
   Он бесшумно спрыгнул на палубу и подошел к сундуку, морща  ноздри.  Может
быть, кто-то спрятал туда кусок амбры? Потом, стараясь, чтобы  его  тень  не
падала на сундук, Мышелов резким движением откинул крышку.
   Сверху лежал отрез тяжелого медно-красного шелка; такой оттенок имели  на
солнце темные волосы Сиф.
   На этой роскошной постели,  словно  котенок,  забравшийся  вздремнуть  на
стопке свежевыглаженного белья, на спине, чуть подогнув колени,  закинув  за
голову руку, словно хотела еще сильнее прикрыть и без того  закрытые  глаза,
лежала та самая девушка из порта, которую он вспоминал лишь минуту назад. На
вид она была сама невинность,  но  ее  аромат  (теперь  он  узнал  его)  был
ароматом желания. Хрупкая грудная клетка слегка поднималась и  опускалась  в
такт  ровному  дыханию   спящей,   тонкая   потрепанная   туника   отчетливо
обрисовывала маленькие груди с довольно крупными сосками, губы чуть  заметно
улыбались.  Ее  волосы  цвета  светлого  серебра  очень  напоминали   волосы
тринадцатилетней Гейл, девственницы Одина с Льдистого острова. Очевидно, она
была не намного старше.
   Все это гораздо хуже,  чем  можно  было  ожидать,  сказал  себе  Мышелов,
ошарашенно уставившись на девушку. Уже то,  что  кто-то  из  команды  тайком
протащил девчонку на борт, соблазнив ее серебряной монетой или  заплатив  ее
сутенеру или хозяину ради удовлетворения своей похоти (а то еще и украл  ее,
чего доброго, - хотя, судя по тому, что руки и ноги ее были не  связаны,  на
похищение мало похоже), было достаточно плохо; но то, что он  -  или  они  -
сделали это не только без ведома капитана, но и прямо наплевав  на  то,  что
он-то не позволял  себе  никаких  удовольствий,  а  работал  как  каторжный,
заботясь  только  о  здоровье  и  благополучии  своей  команды,  целости   и
сохранности корабля и груза и удачном исходе всего предприятия  в  целом,  -
вот в этом крылось не только  вопиющее  нарушение  дисциплины,  но  и  самая
черная неблагодарность.
   Теперь, когда Мышелов  чувствовал,  что  его  вера  в  ближнего  утрачена
окончательно и бесповоротно, он с еще большим удовлетворением  отметил,  что
команда спит  мертвым  сном,  измученная  той  прорвой  работы,  которую  он
заставил проделать. Их храп звучал для него музыкой,  ибо  он  означал,  что
хотя они и протащили  девчонку  на  борт,  никому  из  них  еще  не  удалось
насладиться ею (по крайней мере с тех  пор,  как  корабль  покинул  гавань).
Усталость свалила всех до единого, и даже ураган не заставил  бы  их  теперь
подняться. И именно эта мысль подсказала ему, какое наказание будет в данном
случае не только заслуженным, но и самым подходящим.
   Широко улыбаясь, он протянул руку к  прикрытой  выцветшей  туникой  груди
спящей девушки и легко, но в то же время резко ущипнул ее за  правый  сосок.
Вздрогнув, она проснулась:  глаза  ее  открылись,  с  губ  уже  готово  было
сорваться восклицание, когда  он,  строго  нахмурившись  и  прижав  палец  к
неодобрительно поджатым губам, склонился над ней, знаком приказывая молчать.
Она отпрянула, глядя на него удивленно и испуганно, однако молча. Он в  свою
очередь тоже подался назад и увидел отражение  ущербной  луны  в  ее  широко
раскрытых темных глазах и странный контраст между насыщенным цветом шелковой
материи, на которой она покоилась, и призрачным серебром ее спутанных волос.
   Команда продолжала спать, их храп не прекращался ни на мгновение. Мышелов
подхватил лежавший подле ее ноги моток плотной шелковой ленты и, вытащив  из
ножен Кошачий Коготь, отрезал от него три больших куска, все  это  время  не
сводя со сжавшейся в комочек девушки задумчивого взгляда. Затем он кивнул ей
и скрестил запястья, чтобы показать, что от нее требуется.
   Глубоко вздохнув и пожав плечами, она скрестила запястья перед собой.  Он
сделал отрицательное движение головой и указал ей за спину.
   Вновь угадав его желание, она завела руки за спину,  слегка  повернувшись
при этом на бок.
   Он  связал  ей  сначала  запястья,  потом  и  локти,  -  крепко,  но  без
жестокости, чтобы не причинять ненужной  боли  ее  хрупким  плечам.  Третьим
куском ленты он крепко связал ей ноги как раз над коленями.  "Отличная  вещь
дисциплина - полезна всем, молодым в особенности!" - думал он при этом.
   Вскоре она уже лежала навзничь со связанными за спиной руками, не спуская
с  него  глаз.  Он  отметил,  что  в  ее  взгляде  было  больше  задумчивого
любопытства, чем страха, и что контуры двух почти полных лун в ее зрачках ни
разу не исказили ни дрожание век, ни непрошеная слезинка.
   До чего же все хорошо складывается, с удовольствием размышлял он: команда
спит, груженный товарами корабль на всех парусах летит домой, гибкая девушка
покорна его воле, а он вершит правосудие в тишине и тайне, точно бог. Он был
настолько опьянен  властью,  что  даже  не  заметил  странного  серебристого
свечения, исходившего от шелковистой  кожи  девушки  и  не  имевшего  ничего
общего с лунным светом.
   Безо всякого предупреждения, не  меняя  задумчивого  выражения  лица,  он
втолкнул скрученный кусок ткани, удерживавший крышку,  обратно  в  сундук  и
захлопнул его.
   "Пусть маленькая шлюшка поломает себе голову над тем, что я  собираюсь  с
ней сделать: удушить ее там или швырнуть  вместе  с  сундуком  за  борт",  -
подумал он. Если верить тому, что болтают люди и пишут историки, такие  вещи
случаются сплошь и рядом.
   Мелкие волны ласково похлопывали "Морского Ястреба"  по  бортам,  залитый
лунным светом парус продолжал тихо гудеть, матросы по-прежнему храпели.
   Мышелов разбудил двух самых здоровых минголов,  подергав  их  за  большие
пальцы ног, и знаками указал, что они должны унести сундук в его  каюту,  не
тревожа остальных спящих. К жестам он прибег потому, что не хотел будить всю
команду; к тому же щадил и свою сорванную глотку.
   Даже если минголы и были причастны к таинственному появлению  девушки  на
корабле, ему ничего не удалось прочесть по их лицам, как он ни  старался.  И
старик Урф тоже ничем не выдал себя. Когда они подошли ближе, старый  мингол
лишь на мгновение скользнул по ним равнодушным взглядом, а потом  с  прежним
спокойствием продолжал вглядываться вдаль, не снимая  узловатых  ладоней  со
штурвала, - весь его вид говорил о том, что любое перемещение  каких  угодно
сундуков по палубе не имело к нему ровным счетом никакого отношения.
   Мышелов приказал молодым минголам поставить сундук между прикрепленными к
полу ящиками с грузом, загромождавшими каюту, прямо  под  бронзовой  лампой,
свисавшей на  короткой  цепи  с  низкого  потолка.  Коснувшись  указательным
пальцем плотно сжатых губ, он велел  им  хранить  молчание  об  этой  ночной
прогулке. Потом коротким кивком головы отпустил их.  Пошарив  вокруг,  нашел
небольшую бронзовую чашку, наполнил ее до краев из  бочонка  любимым  бренди
Фафхрда, отпил половину и лишь после этого открыл крышку.

Глава 2

   Спокойствие, с которым девушка продолжала смотреть на Мышелова, делало ей
честь. Да, смелости ей, видать, не занимать.  Он  заметил,  что  она  трижды
глубоко вздохнула, будто в сундуке и впрямь  было  душновато.  Ему  нравился
серебристый оттенок ее кожи и волос. Знаком он приказал ей  сесть  и,  когда
она поднялась, поднес чашку  с  бренди  к  ее  губам  и  дал  выпить  вторую
половину. Вытащив из ножен кинжал, он просунул лезвие между  ее  коленей  и,
потянув вверх, разрезал скреплявшую  их  ленту.  Повернулся  к  ней  спиной,
отошел  к  низкому  табурету,  стоявшему  у  широкого  лежака  Фафхрда,   и,
устроившись на нем, пальцем поманил ее к себе. Она стояла перед ним, вскинув
подбородок и расправив плечи - принять другую позу ей не давали связанные за
спиной  руки.  Окинув  ее  многозначительным  взглядом,  он  одними   губами
произнес: "Как твое имя?"
   "Исисси", - прошелестела она, и голос ее  прозвучал  как  призрак  волны,
целующей днище корабля. Губы ее улыбались.
   В это время на палубе Урф велел одному из молодых минголов подогреть  ему
гахвег и передал штурвал другому. Он укрылся от ветра за настилом  из  леса,
глядя на капитанскую каюту и в изумлении качая  головой.  Остальная  команда
храпела в тени полуюта. А тем временем на Льдистом острове в желтой  спальне
с низким потолком Сиф проснулась с мыслью, что Серый  Мышелов  в  опасности.
Пока она пыталась припомнить подробности приснившегося ей  кошмара,  упавший
на стену луч лунного света напомнил ей  о  морском  призраке,  который  убил
Зваакина и на какое-то время разлучил Фафхрда с сестрой Афрейт,  и  спросила
себя, а что сделал бы на месте Фафхрда Мышелов?

Глава 3

   Ранним утром следующего дня, довольный и бодрый, Мышелов накинул короткую
серую рубаху, застегнул пояс и отрывисто постучал в потолок  каюты.  Хриплым
шепотом он приказал явившемуся на его зов бесстрастному  минголу  позвать  к
нему мастера  Миккиду.  Сундук,  принесенный  ночью  с  палубы,  еще  больше
загромождал и  без  того  тесную  каюту;  Мышелов  накинул  на  него  первый
попавшийся под руку кусок ткани и уселся сверху. Позади него, на  поперечной
банке, занимавшей всю заднюю стену  каюты,  лежала  Исисси;  глаза  ее  были
закрыты, но спала она или делала вид - он не знал. Из-под одеяла были  видны
только ее волосы, струящиеся жидким серебром. Девушка была свободна, если не
считать куска плотной шелковой ленты, которым она была привязана  к  кровати
за ногу.
   ("Я не такой дурак, чтобы верить в преданность женщины только потому, что
провел с ней ночь", - самодовольно  усмехался  Мышелов.)  Отхлебнув  немного
бренди, он задумчиво прополоскал горло - в медицинских целях разумеется, - и
не спеша проглотил.
   ("И все же из нее выйдет неплохая служанка для  Сиф,  после  того  как  я
вышколю ее как следует. А может, уступлю ее бедолаге Фафхрду, а то ведь  ему
со своей рукой и  с  острова  не  выбраться.")  Он  нетерпеливо  побарабанил
пальцами по занавешенному  сундуку,  недоумевая,  почему  не  идет  Миккиду.
Совесть замучила? Похоже на то!
   Кроме бледного отблеска зари, пробивавшегося через занавешенный  люк,  да
двух  узких  слюдяных   окошек   по   бокам,   почти   совсем   заставленных
громоздящимися повсюду бочками, каюта освещалась лишь светом масляной лампы,
качавшейся под потолком.

Глава 4

   Кто-то вихрем промчался по палубе, раздался стук, и в  ту  же  минуту  во
входном проеме возникла патлатая голова Миккиду с округлившимися от волнения
глазами. Мышелов знаком показал ему войти и смягченным после бренди  голосом
заговорил:
   - А-а, мастер Миккиду!  Как  я  рад,  что  твои  обязанности,  несомненно
отнимающие   массу   драгоценного   времени,   наконец-то   позволили   тебе
откликнуться на  мой  призыв!  Насколько  я  помню,  я  велел  тебе  явиться
немедленно.
   - О, капитан, господин, - затараторил тот, - из  носовой  укладки  пропал
сундук. Я сразу заметил, что его нет, как  только  Тренчи  разбудил  меня  и
передал твой приказ.  Я  задержался,  только  чтобы  поднять  и  расспросить
остальных, а потом сразу же кинулся сюда.
   ("Ага, - подумал Мышелов, - он наверняка знает  про  Исисси,  слишком  уж
волнуется, - поди, тоже помогал протаскивать ее на борт. Но он не знает, что
с ней сейчас - подозревает всех  и  вся,  надо  полагать,  -  вот  и  спешит
доложить о пропаже, мерзавец, торопится  отвести  от  себя  подозрения!")  -
Сундук? Какой сундук? - мягко произнес он между тем вслух. - Что в нем было?
Пряности? Специи?
   - По-моему, материи для госпожи Сиф, - ответил Миккиду.
   - Только материи для госпожи Сиф?  -  задал  вопрос  Мышелов,  пристально
вглядываясь в своего  подчиненного,  -  Не  было  ли  там  еще  чего-нибудь?
Чего-нибудь твоего, например?
   - Нет, господин, ничего, - тут же ответил Миккиду.
   - Уверен ли ты в этом? - гнул свое  Мышелов.  -  Иногда  сунешь  вот  так
что-нибудь в чужой сундук - для сохранности  ли,  а  то  и  чтобы  протащить
незаметно.
   - Ничего моего там не было, - отпирался Миккиду. - Ну разве  что  немного
материи для одной дамы.., ну да, господин, материя только и - ах да  -  лент
пара мотков.
   - И ничего больше, кроме материи и лент? - продолжал Мышелов испытующе. -
Может, одежда какая-нибудь? Коротенькая серебристая туника из полупрозрачной
ткани, например?
   Миккиду отрицательно покачал головой, удивленно подняв брови.
   - Ну-ну, - произнес Мышелов бархатным голосом. - И  что  же  случилось  с
этим сундуком, как по-твоему?  Должен  быть  где-нибудь  на  корабле,  если,
конечно, за борт не спихнули. А может, его еще в Брульске украли?
   - Я знаю, что вчера вечером, когда  мы  отплывали,  он  был  на  борту  в
целости и сохранности, - уверил его Миккиду. Потом нахмурился. - То  есть  я
так думаю. -  Его  лицо  вновь  прояснилось.  -  Веревки,  которыми  он  был
привязан, лежат там же, где он стоял!
   - Что ж, хорошо, что хоть что-то от него осталось! -  сказал  Мышелов.  -
Где же он может быть сейчас? Думай, Где? - Для  большей  выразительности  он
стукнул кулаком по накрытому материей сундуку, на котором сидел.
   Миккиду беспомощно покачал головой. Взглядом он шарил по комнате, избегая
встречаться глазами с Мышеловом.
   ("0-го-го, - подумал тот, - уж не начинает ли наконец до  него  доходить,
что стало с девчонкой? Кто с ней теперь развлекается? Это было бы забавно!")
Он вновь обратился к своему лейтенанту с вопросом:
   - А что твои люди думают о пропаже?
   - Ничего, господин. Озадачены не меньше моего. Я уверен, что  они  ничего
не знают. По крайней мере я так думаю.
   - Угу. Ну а минголы что говорят?
   - Они на вахте, господин. Кроме того, они отчитываются только перед Урфом
- и перед тобой, разумеется, господин.
   ("Да уж, по  части  умения  держать  язык  за  зубами  на  мингола  можно
положиться", - подумал Мышелов.) - А Скор? - был его следующий вопрос. - Что
знает об исчезновении сундука человек капитана Фафхрда?  Физиономия  Миккиду
помрачнела.
   - Лейтенант Скор не состоит у меня под началом.  Кроме  того,  сейчас  он
спит.
   В ту же секунду оглушительный двойной удар едва  не  вышиб  крышку  люка,
закрывавшего вход в каюту.
   - Входи, входи! - откликнулся Мышелов раздраженно. - И  нечего  расшибать
корабль в лепешку, если тебе нужно всего-навсего открыть дверь!
   Сначала в дверях возникла только голова,  покрытая  редеющими  рыжеватыми
волосами, затем следом протиснулся и ее обладатель. Чтобы не стукаться лысой
макушкой о потолочные балки,  ему  пришлось  не  только  ссутулиться,  но  и
согнуть колени. ("Вот и  Фафхрду  пришлось  бы  сгибаться  в  три  погибели,
вздумай он войти в собственную каюту, - мелькнуло в голове  Мышелова.  -  До
чего же неудобно быть большим".) Скор  смерил  Мышелова  холодным  взглядом;
присутствие Миккиду он едва заметил. Великан огладил  пятерней  свою  бороду
цвета ржавчины, явно стараясь придать ей более благообразный вид;  однако  в
результате его усилий она стала больше, чем когда-либо,  походить  на  пучок
ветоши. Если бы не это да не сломанный нос, то  он  был  бы  вылитый  Фафхрд
каких-нибудь пять лет тому назад.
   - Ну? - не допускающим возражений тоном произнес Мышелов.
   - Прошу прощения, капитан Мышелов, - начал здоровяк.  -  Но  как  я  есть
единственный, кто плавал на этом корабле раньше и знаю, как он себя ведет во
всякую погоду, то был тобою поставлен следить за  погрузкой  и  сохранностью
груза. А потому должен доложить, что сундук с материями  -  ты,  думаю,  его
помнишь - исчез со своего места. Веревки от него так и лежат на палубе.
   ("Ага,  -  думал  Мышелов  -  и  у  него  тоже  рыльце  в  пуху,  вот   и
выслуживается, докладывает, хотя и видит, что опоздал. Ишь ты, рожа тупая, а
туда же! Мужлан похотливый!") Вслух же он сказал:
   - Ах да, пропавший сундук  -  мы  как  раз  о  нем  говорили.  Когда  же,
по-твоему, это случилось? Когда он исчез? В Брульске?
   Скор покачал головой:
   - Я сам следил за его  погрузкой,  а  когда  ложился  спать,  сундук  был
последним, что я видел на палубе, прежде чем закрыть глаза; мы в  это  время
были уже в нескольких лигах от порта. Я уверен, он и сейчас на борту.
   ("И не стыдится признаваться, мерзавец! - возмутился про себя Мышелов.  -
Удивительно, что он не обвиняет Миккиду в  краже.  Оказывается,  у  воров  и
головорезов тоже есть представление о чести".) Между тем он продолжал:
   - Если, конечно,  его  не  бросили  за  борт  -  такое  ведь  тоже  могло
произойти, не так ли? Или какие-нибудь невидимые и  бесшумные  пираты  взяли
нас на абордаж,  пока  вы  оба  дрыхли,  и  умыкнули  ящик.  А  может  быть,
хитроумный осьминог, поднаторевший в устройстве судов,  возжаждал  нарядного
платья и, работая щупальцами, словно руками...
   Он остановился на полуслове, заметив,  что  Скор  и  Миккиду  остолбенело
уставились куда-то за его спину. Он повернулся  на  своем  табурете.  Из-под
одеяла был виден большой зеленый глаз  в  обрамлении  серебряных  ресниц  да
спутанная прядь волос, упавшая на бледный лоб, - Исисси смотрела на вошедших
немигающим взглядом.
   Мышелов решительно обернулся и рявкнул, скрывая замешательство:
   - Ну? Чего вы там разглядываете?
   - Э-э-э.., ничего, - проблеял Миккиду, в то время как Скор лишь  медленно
"отвел глаза от лежащей Исисси и вперил пристальный взор в Мышелова.
   - Ничего? Уж не сундук ли вы где-нибудь тут углядели?  Или,  может  быть,
разгадали тайну его исчезновения? - продолжал допрашивать он.
   Миккиду отрицательно покачал головой, а Скор лишь медленно пожал плечами,
не сводя с Мышелова странного взгляда.
   - Что ж, господа, - бодро закончил тот. - На  том  и  порешим!  П