уртизанка, - простая  ряса  с  капюшоном  служительниц
истинных богов Ланкмара.
     И между тем...
     Не дойдя до Мышелова дюжины ярдов, монахини  свернули  с  тропинки  и
направились к ближайшему укромному дереву. Одна из них раздвинула  длинные
шуршащие ветви; широкий черный рукав очень смахивал на крыло летучей мыши.
Другая монахиня проскользнула внутрь. Первая торопливо последовала за ней,
однако ее капюшон на миг откинулся и в фиолетовом мерцании светящейся  осы
мелькнуло улыбающееся лицо Фрикс.
     Сердце у Мышелова подпрыгнуло. Он сам - тоже.
     Когда под всплеск белых лепестков - казалось, дерево  своими  цветами
приветствует  его,  -  Мышелов  вступил  в  беседку,  обе  черные   фигуры
повернулись к нему и откинули капюшоны. Так же, как и в последний  раз  на
борту "Каракатицы", темные волосы Фрикс были убраны под серебряную  сетку.
Губы девушки еще улыбались, однако взгляд был серьезен и устремлен куда-то
вдаль. Волосы же Хисвет сами  по  себе  представляли  белокуро-серебристое
чудо, пухлые губки были соблазнительно надуты,  словно  она  посылала  ему
воздушный поцелуй, а веселый взгляд проказливо плясал по его фигуре.
     Девушка шагнула в сторону Мышелова.
     С радостным зычным клекотом, слышал который  лишь  Мышелов,  ринулась
кровь по артериям к самой сердцевине его существа и в единый миг возродила
уснувшую было мужественность - так  вызванный  волшебством  джинн  в  одно
мгновение возводит высоченную башню.
     Следуя зову собственной крови,  Мышелов  с  распростертыми  объятиями
бросился к Хисвет.
     Однако девушки, словно исполняя  какой-то  быстрый  танец,  мгновенно
поменялись местами, и в результате Мышелов обнаружил, что обнимает Фрикс и
прижимается щекой к ее  щеке,  поскольку  та  в  последний  миг  повернула
голову.
     Мышелов уже хотел было высвободиться и прошептать учтивые и  чуть  ли
не искренние извинения (сквозь платье стройное тело Фрикс  показалось  ему
весьма соблазнительным и не лишенным  крайне  занимательных  выпуклостей),
однако в этот миг Хисвет, положив подбородок  на  плечо  служанки  и  чуть
наклонив в сторону свою крошечную головку, прижалась полуоткрытыми  губами
к губам Мышелова, которые немедленно начали  подражать  движениям  хоботка
трудолюбивой пчелы, пьющей нектар.
     Ему показалось, что он очутился на  седьмом  небе,  куда  допускаются
лишь самые юные и прекрасные из богов.
     Наконец Хисвет оторвалась от его рта и, держа лицо  так  близко,  что
свежий шрам от Кошачьего Когтя представился Мышелову в виде розовой  ленты
с голубыми краями, идущей от изящнейшего носика  к  гладкому  бархатистому
подбородку, прошептала:
     - Ликуй, очаровательный воин:  ты  лично  поцеловал  в  губы  барышню
Ланкмара, а это само по себе уже невообразимая фамильярность, причем  этой
барышней была я - а это  интимность  просто  небывалая.  А  теперь,  воин,
обними покрепче Фрикс, а я тем временем буду услаждать твой взор и лелеять
твое лицо - воистину благороднейшую из частей тела,  забрало  самой  души.
Разумеется, это ниже моего достоинства - ведь не пристало богине чистить и
умащивать маслом сапог простого солдата, однако знай,  что  делать  это  я
буду с радостью.
     Между тем  шустрые  пальчики  Фрикс  уже  расстегивали  его  пояс  из
крысиной кожи. Легко скользнув вниз,  он  едва  слышно  упал  на  упругий,
коротко подрезанный дерн, который в тени укромного  дерева  казался  почти
белым.
     - Не забудь, твой взор должен быть направлен лишь на меня, -  с  едва
заметной, но вместе с тем настойчивой укоризной шепнула  Хисвет.  -  Я  не
буду ревновать к Фрикс, только пока  ты  не  будешь  обращать  на  нее  ни
малейшего внимания.
     Хотя освещение в беседке оставалось все  таким  же  мягким,  Мышелову
показалось, что внутри стало светлее, чем  снаружи.  Быть  может,  наконец
поднялась ущербная луна. А может, мерцание слетевшихся на нектар  огненных
жуков, светящихся ос и ночных пчел сосредоточилось именно здесь. Несколько
насекомых лениво кружили по беседке,  вспыхивая  и  снова  угасая,  словно
летающие самоцветы.
     Мышелов, еще сильнее сжимая стройную талию Фрикс, сбивчиво  бормотал,
обращаясь к Хисвет:
     - О белая  принцесса...  Ледяная  правительница  желаний...  Морозная
богиня чувственности... О сатанинская дева...
     Под аккомпанемент этих слов Хисвет чуть касалась губами  век,  щек  и
уха Мышелова, проходила по  ним,  словно  крошечными  грабельками,  своими
длинными  серебристыми  ресницами,   возделывая   нежный   цветок   любви,
поднимавшийся все выше и выше. Мышелов  хотел  было  одарить  ее  ответной
лаской, но Хисвет удержала его губы своими. Нежно проведя языком по  зубам
девушки, Мышелов отметил,  что  два  ее  передних  резца  вроде  несколько
больше, чем следовало бы, однако в ослеплении страстью это показалось  ему
лишь еще одним признаком ее совершенства. Да что там:  окажись  даже,  что
Хисвет обладает какими-то чертами дракона, гигантского  белого  паука  или
крысы, коли на то пошло, -  он  лишь  голубил  бы  эти  черточки  все  без
разбора. Даже если б над головой у  нее  вдруг  возникло  бы  членистое  и
склизкое белое жало скорпиона, он запечатлел бы на нем любовный поцелуй...
хотя нет, это было бы уже слишком, внезапно решил Мышелов... но  с  другой
стороны, а почему бы и нет? - тут же  подумал  он,  когда  ресницы  Хисвет
легонько пощекотали шишечку на правом виске, в которой  засела  серебряная
стрелка.
     Нет, это истинный  экстаз,  пришел  к  заключению  Мышелов.  Ему  уже
казалось, будто он вознесся на девятое, самое верхнее небо, где в  неге  и
мечтаниях пребывает лишь горстка избранных героев,  переживая  нестерпимые
восторги и время от времени с ленивым любопытством  посматривая  вниз,  на
богов, которые многими ярусами ниже в поте лица своего следят  за  птицами
малыми, вдыхают воскуряемый им фимиам и вершат судьбами людей.
     Мышелову так  никогда  и  не  удалось  бы  узнать,  что  случилось  в
следующий миг - а случиться могли вещи крайне неприятные, -  если  бы,  не
вполне удовлетворенный, казалось бы, наивысшим восторгом,  он  не  решился
еще раз ослушаться вполне недвусмысленного приказа Хисвет и не взглянул бы
украдкой на Фрикс. До этого момента он  покорно  не  обращал  к  ней  свое
зрение и слух, но тут ему пришло в голову, что если он будет  одновременно
созерцать  оба  лика  своей,  если   можно   так   выразиться,   двуглавой
возлюбленной, то  это  может  лишь  еще  туже  скрутить  метательные  жилы
катапульты его наслаждения.
     И вот, когда Хисвет снова принялась щекотать его ухо своим  тоненьким
голубовато-розовым  язычком,  Мышелов,  постанывая  от  блаженства,   чуть
повернул голову и незаметно скосил глаза на лицо Фрикс.
     Сначала ему пришло в голову, что  девушка  весьма  неудобно  изогнула
шею, дабы не мешать любовным играм своей хозяйки. Затем он  подумал,  что,
несмотря на  горячо  рдеющие  щеки  и  вырывающееся  из  полуоткрытых  губ
благоуханное,  но  прерывистое   дыхание,   взгляд   служанки,   почему-то
задумчивый и печальный, устремлен куда-то очень далеко, - быть  может,  на
шахматную партию, в которой она, Мышелов и даже Хисвет всего лишь пешки, а
может, на сцену из невообразимо далекого детства, или на...
     ...Или же она смотрела на нечто более близкое, что находилось за  его
спиной и вовсе не так уж далеко...
     Весьма неучтиво  выведя  свое  ухо  из  соприкосновения  с  дразнящим
язычком Хисвет, Мышелов резко повернул голову, посмотрел через плечо и  на
фоне  светлой  мерцающей  стены  укромного  дерева  увидел  темный  силуэт
притаившегося  человека,  в  вытянутой  руке  которого   блеснуло   что-то
голубовато-серое.
     Мгновенно отскочив от Фрикс и присев, Мышелов развернулся и  с  силой
выбросил назад левую руку, которой только что обнимал служанку за талию.
     Удар был нанесен очень вовремя, но наобум. Кулак Мышелова врезался  в
чьи-то костлявые пальцы,  в  которых  был  зажат  нож,  и  острие  тут  же
рассадило ему предплечье. Но  он  незамедлительно  врезал  минголу  правой
прямо в физиономию, в результате чего  та,  хоть  и  на  миг,  но  все  же
утратила свою бесстрастность.
     Ладная фигура в черном отлетела  назад  и  тут  же,  словно  какое-то
мерзкое одноклеточное, раздвоилась: из-за спины первого  мингола  выскочил
второй,  тоже  с  кинжалом  в  руке,  и  двинулся  на  Мышелова,  который,
чертыхаясь, нашарил пояс и выхватил из ножен Кошачий Коготь  -  он  первым
попался ему под руку.
     Фрикс, продолжавшая стоять в  своих  черных  одеждах  с  мечтательным
выражением лица, проговорила сипловатым и каким-то далеким голосом:
     - Тревога и отступление от темы. Входят два мингола.
     А стоявшая у нее за спиной Хисвет с раздражением воскликнула:
     - Вечно мой ненавистный отец портит мне все удовольствие!  Всегда  он
губит мои самые эстетичные творения в  области  наслаждений  -  то  ли  из
какой-то злобной и недостойной родителя ревности, то ли...
     Но тут первый мингол немного оклемался, и  оба  противника  осторожно
двинулись на Мышелова, выставив вперед ножи и поблескивая  узкими  глазами
на желтых лицах. Мышелов, держа Кошачий Коготь на уровне груди,  мгновенно
заставил их отступить, неожиданно хлестанув наотмашь своим поясом, который
сжимал в левой руке. Ножны со Скальпелем угодили одному из противников  по
уху, так что тот сморщился от боли. Теперь бы в самый раз прыгнуть  вперед
и прикончить обоих - по удару на каждого, если повезет.
     Но Мышелов не стал испытывать свое везение. Откуда  ему  было  знать:
минголов только двое  или  больше?  А  вдруг  Хисвет  и  Фрикс  перестанут
паясничать - если до сих пор они действительно паясничали - и бросятся  на
него со своими собственными ножами как раз в  тот  миг,  когда  он  начнет
разделываться с этими тощими убийцами в черном? К тому же его  левая  рука
кровоточила, и он пока  не  знал,  насколько  серьезна  рана.  И  наконец,
несмотря на всю свою гордость, Мышелов  неохотно  признал,  что  возникшая
опасность, быть может, слишком грозна  даже  для  него,  что  он  попал  в
положение, которого сам до конца не понимает, и в своем опьянении  рискует
жизнью ради сомнительных восторгов, правда довольно необычных; нет, он  не
должен больше полагаться на переменчивую удачу и крайне  нуждается  -  тем
более в отсутствие своего могучего друга Фафхрда -  в  чьем-нибудь  мудром
совете.
     Не успело его сердце ударить и два раза,  как  он,  стрелой  пролетев
мимо несколько обескураженных Фрикс и Хисвет, раздвинул  ветви  беседки  и
выскочил наружу под очередной и даже более сильный всплеск белых цветов.
     Через пять ударов сердца Мышелов уже бежал в свете  поднявшейся  луны
на север через площадь Тайных  Восторгов  и,  застегнув  по  дороге  пояс,
доставал из привешенного  к  нему  мешочка  бинт,  чтобы  через  несколько
мгновений ловко перевязать рану на руке.
     Еще пять ударов сердца - и он  оказался  в  узком  мощеном  переулке,
ведшем к Болотной заставе.
     К своему крайнему неудовольствию, он вынужден  был  признать:  пришла
пора двинуться через предательскую и  зловонную  Великую  Соленую  Топь  и
спросить совета у своего колдуна-наставника Шильбы Безглазоликого.


     За неимением иного пути Фафхрд гнал свою рослую  серую  кобылу  через
горящие улицы Сархеенмара - город  был  зажат  между  Внутренним  морем  и
дикими горами. Через эти иззубренные  утесы  шла  единственная  тропа,  по
которой можно было попасть к затерянному среди  пустыни  морю  Монстров  и
расположенному на его берегу городу Упырей, где кроме  его  жителей  никто
никогда не бывал.
     Ночное небо было затянуто плотной пеленой  дыма,  и  путь  Северянину
освещали лишь громадные языки пламени, бушевавшего на крышах, в  дверях  и
окнах зданий, славившихся прежде своей прохладой, да раскаленные  докрасна
стены, которые там, где еще не обвалились, были покрыты  красивым,  словно
фарфоровым, волнистым глянцем.
     Широкая улица была пуста, но налитые кровью глаза Фафхрда на  потном,
изможденном и покрытом копотью лице глядели  настороженно.  Он  расстегнул
ножны меча и боевого топора и натянул тетиву  мингольского  лука,  который
держал наготове в левой руке, а  колчан  со  стрелами  повесил  на  правое
плечо. Его заметно отощавшая седельная сумка и полупустая фляга,  колотили
кобылу по ребрам, а пустой кошель, в котором был лишь  оловянный  свисток,
развевался по ветру.
     Кобыла, как ни странно, совершенно не боялась пожара. Фафхрд  слышал,
что минголы в условиях, приближенных к боевым, приучают своих  лошадей  ко
всяческим  ужасам  почти  так  же  безжалостно,  как  приучаются  сами,  и
беспощадно убивают животное, если оно пугается после  седьмой  попытки,  а
человека - после второй.
     Однако не доезжал до узкого переулка, лошадь вдруг  остановилась  как
вкопанная, раздувая покрытые пеной ноздри и бешено кося большими  глазами,
налитыми кровью еще сильнее, чем у Фафхрда. Северянин принялся колотить ее
пятками по бокам, но безрезультатно, поэтому он спешился и  силой  потащил
кобылу по дымной, объятой пламенем улице.
     Внезапно из-за угла горящего дома выскочила кучка существ, которых на
первый взгляд можно было принять за невероятно  высокие  и  тощие  скелеты
красного цвета: каждый  из  них,  облаченный  в  весьма  скудные  доспехи,
размахивал двумя короткими обоюдоострыми мечами  со  скошенными  к  концам
лезвиями.
     Мгновенно оправившись от ошеломления, Фафхрд  понял,  что  перед  ним
упыри, обладавшие,  как  ему  доводилось  слышать  -  причем  его  прежний
скептицизм мгновенно улетучился, - прозрачной плотью, если не считать чуть
желтоватых или розоватых детородных органов у мужчин  и  губ  и  сосков  у
женщин.
     Говорили   также,   будто   они   питаются    исключительно    мясом,
преимущественно человечьим, и что было весьма удивительно  наблюдать,  как
проглоченные ими куски опускаются за ребрами вниз, превращаются в  кашу  и
постепенно  исчезают  из  вида  по  мере   того,   как   невидимая   кровь
перерабатывает пищу - если, конечно, какой-нибудь нормальный человек  имел
когда-либо возможность наблюдать за  процессом  пищеварения  упырей  и  не
стать объектом этого процесса.
     Фафхрд испытывал ужас и вместе с  тем  возмущение,  что  он,  человек
совершенно нейтральный в войне между упырями, минголами и  сархеенмарцами,
подвергся подобному нападению, а между тем  бежавший  впереди  скелет  уже
метнул в него один из своих мечей, и  Северянину  пришлось  уклониться  от
летевшего к нему сквозь дым клинка.
     Выхватив из-за спины стрелу, он зарядил лук и свалил первого упыря  -
стрела вошла ему между ребрами, чуть левее грудины.  К  некоторому  своему
удивлению. Северянин обнаружил, что  целиться  в  жизненно  важные  органы
скелета гораздо легче. Издавая леденящие душу боевые клики,  упыри  быстро
приближались, и по красноватым отсветам пламени, то и дело вспыхивавшим на
их невидимой коже, Фафхрд определил, что существа они хоть и  высокие,  но
крайне тощие, если даже считать, что плоть у них все же есть.
     Подстрелив еще двух недругов - последнему он угодил  прямо  в  черную
глазницу, - Фафхрд отшвырнул лук, выхватил топор и меч и сделал  последний
выпад в сторону  оставшихся  упырей,  которые  продолжали  его  настойчиво
теснить.
     Серый Прутик вошел упырю чуть  ниже  подбородка  и  остановил  жуткое
существо раз и навсегда. Было несколько страшновато наблюдать, как  скелет
валится наземь, совершенно не гремя  при  этом  костями.  Вслед  за  мечом
пришел черед топора, и череп очередного врага отлетел в сторону, а из  его
повалившегося вперед тела на руку Фафхрда  хлынула  невидимая,  но  теплая
жидкость.
     Эти мрачные события дали возможность  третьему  упырю  обежать  своих
поверженных товарищей по оружию и ткнуть  мечом  в  Фафхрда;  по  счастью,
нанесенный сверху удар лишь скользнул по ребрам и особого вреда Северянину
не причинил.
     Однако  он  оказался  таким  болезненным,  что   возмущение   Фафхрда
превратилось в гнев, и Северянин  всадил  топор  в  череп  упыря,  да  так
сильно, что топор заклинило и он вырвался у него из руки.  От  этого  гнев
его мгновенно вылился в слепую ярость, и,  увидев,  что  у  четвертого,  и
последнего, упыря на  фоне  белых  ребер  розовеют  два  соска,  он  двумя
боковыми ударами выбил мечи из рук дамы, стремительно бросившейся на него,
после чего прямым левым в челюсть уложил ее на дорогу.
     Фафхрд  стоял,  тяжело  отдуваясь,   всматриваясь,   не   подает   ли
какой-нибудь из поверженных скелетов признаков жизни - чего не было,  того
не было, - и время от времени осматриваясь по сторонам  в  поисках  нового
отряда упырей. Такового тоже не наблюдалось.
     Во время стычки  привычная  к  ужасам  кобыла  не  двинула  ни  одним
подкованным копытом. Теперь же она вскинула свою длинную голову,  оскалила
громадные зубы и тихо заржала.
     Спрятав в ножны Серый Прутик, Фафхрд  осторожно  присел  над  женским
скелетом и приложил пальцы к невидимой шее  под  подбородком.  Пульс  едва
прощупывался. Без особых  церемоний  Фафхрд  схватил  воительницу  поперек
талии и поднял. Женщина весила немного больше, чем он ожидал,  и  поразила
его своей стройностью, а также упругостью  и  гладкостью  невидимой  кожи.
Обуздав охвативший его мстительный порыв, Фафхрд  перекинул  скелет  через
луку седла, так что ноги женщины болтались по одну сторону, а  тело  -  по
другую. Кобыла оглянулась, снова оскалила желтоватые зубы, однако на  этот
раз промолчала.
     Фафхрд перевязал рану, выдернул топор из черепа, надел на него чехол,
подобрал лук и, сев в седло, потрусил дальше по улице сквозь клубы дыма  и
смерчи колючих искр.  Он  продолжал  посматривать  по  сторонам,  опасаясь
засады, но, опустив взор вниз, пришел в некоторое замешательство, узрев на
луке седла  белый  тазовый  пояс  -  причудливую  конструкцию  из  костей,
прикрепленных  к  остальному  скелету   чуть   заметными   сухожилиями   и
полупрозрачными хрящами. Проехав чуть дальше, Фафхрд забросил лук на левое
плечо и, чтобы не забыть, что перед ним находится женщина, положил  ладонь
на сухопарые и теплые невидимые ягодицы.


     В Ланкмаре крысы по ночам стали выходить на  промысел.  Они  воровали
везде, причем не только пищу. С глаз умершего возчика они стянули погнутые
и  позеленевшие  медяки,  а  из  запертой  на  три  замка   шкатулки   для
драгоценностей, принадлежавшей тощей как привидение тетушке  Глипкерио,  -
оправленные в платину украшения для носа, ушей и губ, проделав  в  толстой
доске сказочно аккуратную дыру.  Самый  богатый  бакалейщик  лишился  всех
лущеных хруспских орехов, серой икры  из  заморского  Уул-Плерна,  сушеных
жаворонковых сердец, придающих силу тигровых сердец, фантомьих пальчиков в
сахарной пудре и вафель с амброзией, тогда  как  менее  дорогие  лакомства
остались нетронутыми. Из Центральной библиотеки исчезли редкие пергаменты,
включая оригинальные документы, касающиеся прав на прокладку канализации и
туннелей в самых  старых  районах  города.  С  ночных  столиков  пропадали
конфеты, из детских  комнат  принцев  -  игрушки,  с  золотых  подносов  с
закусками - всякие деликатесы, из лошадиных торб  -  хрустящее  зерно.  На
запястьях обнимающихся влюбленных расстегивались  браслеты,  не  раз  были
обчищены набитые карманы и кошели стражей, с арбалетами карауливших  крыс,
а из-под носа у кошек и хорьков исчезала еда.
     И вот зловещий штрих: крысы прогрызали дыры только там, где им  нужно
было сделать проход, никогда не оставляли следов когтей или зубов,  ничего
не загаживали, а складывали свой помет аккуратными кучками, словно следили
за порядком в доме, в котором намеревались вскоре поселиться навсегда.
     На   них   ставили   хитроумнейшие   ловушки,   раскладывали    везде
соблазнительно выглядевшую отраву, их норы затыкали свинцовыми пробками  и
забивали бронзовыми лис