го  казначея"  в  беспорядочную  болтанку,
которая лишь усиливала его тошноту.
     Когда Фафхрду наскучивало гоняться по судну самому и гонять Урфа, он,
скрестив ноги, садился на палубу и,  не  обращая  внимания  на  забористую
брань Мышелова, пускался в размышления. При этом  поначалу  его  взор  был
устремлен в сторону Ланкмара, но потом он все чаще и  чаще  стал  обращать
его на север.
     Когда же наконец и Мышелов пришел  в  себя,  он  стал  питаться  лишь
овсянкой на воде в небольших количествах и,  презирая  морские  упражнения
Фафхрда, принимался за упражнения гимнастические, пока,  истекая  потом  и
задыхаясь, не валился на палубу,  но  лишь  затем,  чтобы,  переведя  дух,
начать все сначала.
     Странное это было зрелище - Мышелов расхаживает на руках, Урф несется
на нос, чтобы изменить положение кливера, а Фафхрд наваливается на румпель
и во весь голос орет: "Лево на борт!"
     Но мало-помалу,  чаще  всего  на  закате,  выпив  свою  порцию  воды,
подкрашенной сладким вином - бренди все еще  находилось  под  запретом,  -
друзья начали беседовать и предаваться воспоминаниям. Сперва разговоры эти
были довольно краткими, но  с  течением  времени  стали  продолжаться  все
дольше и дольше.
     Они  говорили  о  пиратстве,  за  которое  теперь  грозило  серьезное
наказание. Вспоминали знаменитые штормы и  штили,  появление  таинственных
кораблей, которые исчезали в тумане или скрывались за  горизонтом  навеки.
Беседовали о морских чудовищах, русалках и океанских демонах. Вернулись  к
своему достославному переходу через Крайнее море к легендарному  Западному
континенту, о котором из всех ланкмарцев лишь Фафхрд, Мышелов и Урф знали,
что он - не только легенда.
     Постепенно брюшко у Мышелова исчезло, а на макушке, щеках, подбородке
и верхней губе Фафхрда появилась колючая  поросль.  Из  череды  бед  жизнь
превратилась просто в череду событий. Друзья ожили,  они  начали  замечать
закаты и рассветы. Звезды стали  смотреть  на  них  вполне  дружелюбно.  И
главное, они приспособили ритм своей жизни к ритму морской стихии,  словно
она сделалась их попутчицей, а не просто водной дорогой,  по  которой  они
плыли.
     Однако запасы  провизии  и  пресной  воды  понемногу  иссякали,  вино
кончилось, подходящей одежды у друзей тоже не было, особенно у Фафхрда.
     Их  первый  пиратский  набег  чуть  было  не  кончился   катастрофой.
Небольшое и с виду неуклюжее торговое суденышко, к которому они  незаметно
подкрались на рассвете, внезапно заполнилось копейщиками  и  пращниками  в
коричневых шлемах. Оказалось, что это - ланкмарский  корабль-приманка  для
ловли пиратов.
     Убежать им удалось только благодаря  тому,  что  воины  появились  на
палубе чуть раньше, чем нужно, а "Черный казначей"  при  умелом  обращении
имел гораздо лучший ход, нежели корабль-ловушка. Правда, Урф  был  сбит  с
ног выпущенным из пращи камнем, другой камень сломал Фафхрду два ребра.
     Успех второго набега был более чем  скромен.  Оказалось,  что  экипаж
тендера, который  они  взяли  на  абордаж,  состоит  из  пяти  престарелых
минголок, по профессии колдуний, как они сами  заявили,  направляющихся  с
гадательными и торговыми целями в южные квармаллийские поселения.
     Мышелов и Фафхрд изъяли у ведьм небольшое количество воды, провизии и
вина, а Фафхрд, кроме того, забрал несколько  шелковых  и  меховых  туник,
кое-какие украшения накладного серебра, меч, очень понравившийся ему топор
и кожи, чтобы стачать башмаки.  Однако  они  оставили  старых  ворчуний  с
вполне приличными запасами и не позволили Урфу изнасиловать ни  одной,  не
говоря уж обо всех пяти, хотя хвастливые угрозы мингола сводились именно к
этому.
     После  этого  они  отплыли,  несколько  пристыженные,  под  проклятия
колдуний, которые те выкрикивали нараспев в их адрес  -  проклятий  весьма
злобных, призывавших на головы Фафхрда и Мышелова все самые скверные  силы
воздуха, земли, огня и воды. Тот факт, что  проклятия  эти  не  охватывали
также и Урфа, навел Мышелова на мысль, что женщин сильнее всего  разозлило
то, что Урфу не дали осуществить свои похотливые замыслы.
     Теперь, когда на "Черном казначее" появилась провизия,  Фафхрд  начал
вести легкомысленные разговоры о новом путешествии через Крайнее  море,  а
может, и на север от Но-Омбрульска, к Замерзшему морю, где неплохо было бы
поохотиться на полярного тигра и гигантского червя, покрытого белым мехом.
     Это оказалось последней каплей, переполнившей терпение Урфа,  который
вообще-то был уравновешенным милым стариком  -  для  мингола,  разумеется.
Усталый, с шишкой на черепе, лишенный редкой  для  человека  его  возраста
возможности продемонстрировать свой любовный пыл, а теперь еще оказавшийся
под угрозой быть  втянутым  в  какое-то  идиотское  дальнее  плавание,  он
попросил, чтобы его ссадили на берег.
     Мышелов и Фафхрд возражать не стали. Все это время "Черный  казначей"
двигался на юго-запад вдоль северо-западного побережья  Ланкмара.  Поэтому
близ маленькой деревушки у Последней Земли они и ссадили на берег  старого
мингола, который продолжал браниться и брюзжать, несмотря на то что друзья
надарили ему множество подарков.
     Посоветовавшись,  они  решили  взять  курс  прямо  на  север,   чтобы
добраться до Земли Восьми Городов и, в частности, до Уул-Плерна,  где  они
когда-то служили у правившего там полоумного герцога.
     Плавание проходило без приключений,  никакие  корабли  по  дороге  не
попадались. Фафхрд стачал  себе  башмаки  и  подбил  их  шипами,  надеясь,
возможно, полазать по скалам. Мышелов продолжал заниматься  гимнастикой  и
читал "Книгу Аарта", "Книгу второстепенных божеств", "Работу с  чудесами",
а также манускрипт "Морские чудовища" - все эти книги были в небольшой, но
хорошо подобранной судовой библиотеке.
     По ночам они часами вели неторопливые беседы, чувствуя себя  ближе  к
звездам, морю и друг к другу. Они спорили относительно того,  существовали
ли звезды всегда, были брошены в  небо  богами  с  самой  высокой  вершины
Невона или же, как в  последнее  время  утверждали  метафизики,  это  были
просто громадные  и  яркие  драгоценные  камни  на  островах,  лежащих  на
противоположной стороне огромного пузыря (в водах вечности), коим  являлся
Невон. Они вели диспуты и о том,  кто  самый  великий  чародей  на  свете:
Нингобль Фафхрда, Шильба Мышелова или же - что, впрочем, было маловероятно
- какой-то другой волшебник.
     Но чаще всего они говорили о своей возлюбленной - морской  стихии,  к
чьим плавным изгибам они вновь стали неравнодушны и чьи  капризы  находили
созвучие у них в душах, особенно в ночную пору. Они говорили о ее гневе  и
нежности, о ее свежести, о том, как она вечно танцует - то чуть колышась в
менуэте, то яростно притопывая, - говорили о бесконечности ее тайн.
     Понемногу  западный  ветер  стал  стихать,  его  сменил  переменчивый
восточный. Запасы опять стали подходить к концу. В  конце  концов  друзьям
пришлось признать, что на сей раз до Уул-Плерна им  не  добраться,  и  они
решили дойти  до  Когтей  -  узкой  горной  гряды,  которой  заканчивалась
западная оконечность Восточного континента,  где  были  расположены  Земля
Восьми Городов, Стылые Пустоши и многочисленные  высоченные  горные  цепи.
Однажды в полночь стих и восточный ветер. "Черный казначей" попал в  столь
мертвый штиль, что, казалось, возлюбленная стихия друзей  впала  в  транс.
Воздух был совершенно неподвижен. Друзья сидели и гадали, что принесет  им
завтрашний день.



                          4. БЕЗ МОРСКОГО ЦАРЯ

     В одной набедренной  повязке  и  с  болтавшейся  на  шее  ладанкой  с
амулетом  Серый  Мышелов,  вытянувшись,  словно  ящерица,  вдоль  бушприта
"Черного  казначея",  смотрел  прямо  вниз,  на  дыру  в  море.  Бившее  с
безоблачного неба солнце жгло его загорелую спину, однако в животе у  него
бегали мурашки от магии происходящего.
     Вокруг раскинулось Внутреннее море - неподвижное, как озеро  ртути  в
подвале чародейского замка. На севере, востоке и юге до  самого  горизонта
не было видно ни малейшей ряби; не было видно  ее  и  на  западе,  где  на
расстоянии примерно полета стрелы тянулась бесконечная гряда  кремовых,  в
вертикальных складках скал, около трех полетов стрелы высотой,  забравшись
на которые, Мышелов и Фафхрд сделали накануне  свое  жутковатое  открытие.
Лежа на бушприте, Мышелов, быть может,  думал  именно  о  них  или  о  том
удручающем обстоятельстве, что они почти  без  пищи  и  воды  (но  зато  с
бочонком запретного бренди) попали в штиль после утомительного плавания на
запад от Уул-Хруспа, последнего цивилизованного - да  и  нецивилизованного
тоже - порта на этом побережье. Возможно, он размышлял  о  соблазнительном
пении, которое они вроде бы слышали в море прошлой ночью - казалось, будто
женские голоса выводят нежные импровизации на темы волн, шуршащих о песок,
мелодично булькающих меж скал и пронзительно кричащих, когда ветер швыряет
их о покрытый льдом  берег.  Не  исключено,  что  он  вспоминал  вчерашнее
безумие  Фафхрда,   когда   громадный   Северянин   вдруг   начал   что-то
безапелляционно бормотать о том, чтобы найти себе и Мышелову "девушек  под
водой", и даже принялся подравнивать свою бороду, чистить тунику  из  меха
выдры и полировать драгоценности, дабы выглядеть достойно  при  встрече  с
морскими девами и пробудить в них желание. Фафхрд уверял, что есть древняя
симоргийская легенда,  согласно  которой  на  седьмой  день  седьмой  луны
седьмого года семиричного цикла морской царь отправляется в путешествие на
другой   конец   земли,   предоставляя   возможность   своим    прекрасным
зеленовато-переливчатым женам и стройным  серебристым  наложницам  выбрать
себе любовников, причем Северянин упорно стоял на том, что по призрачности
штиля и прочим сверхъестественным признакам он пришел к  убеждению,  будто
они находятся над местом, где расположен дворец морского царя,  а  завтра,
мол, наступит тот самый редкий день!
     В пику ему Мышелов выдвигал следующие возражения: уже много дней  они
не видели даже  рыбы,  хоть  сколько-нибудь  похожей  на  женскую  фигуру,
поблизости нет ни островков, ни пляжей, пригодных для общения с  русалками
или приема солнечных  ванн  в  обществе  ундин;  нигде  не  видно  никаких
брошенных  черных  пиратских  кораблей,  в  трюмах  которых  -  а  значит,
фактически под  водой  -  могли  бы  быть  спрятаны  прекрасные  пленницы;
совершенно немыслимо ожидать появления  девушек  из-за  кремовых  скал,  -
словом, "Черный казначей" в течение многих недель не встречал никого, даже
отдаленно похожего на девушку. Однако все было тщетно: Фафхрд  с  завидной
настойчивостью твердил, что, дескать, девы морского царя  находятся  прямо
под ними и сейчас как раз готовят туннель или проход для существ,  дышащих
воздухом, так что Мышелову было  бы  неплохо  последовать  его  примеру  и
приготовиться, чтобы сразу поспешить на зов, когда таковой раздастся.
     Решив, что зной и ослепительный солнечный свет, а  также  бесконечные
беседы, вполне естественные для моряков  дальнего  плавания,  повлияли  на
умственные способности Фафхрда, Мышелов выкопал в трюме широкополую  шляпу
и очки от снежной слепоты с узкими щелками для  глаз  и  стал  уговаривать
Северянина надеть их, однако безуспешно. Поэтому Мышелов  испытал  большое
облегчение, когда Фафхрд с наступлением  ночи  крепко  уснул,  однако  его
собственный покой был тут же смущен сладким пением сирен, которое то ли на
самом деле звучало, то ли просто чудилось.
     Словом, Мышелов, растянувшись на толстом бушприте "Черного  казначея"
и не обращая внимания на палящее солнце, вполне мог  думать  о  чем-нибудь
таком, в особенности о пророческом бормотании  Фафхрда,  однако  на  самом
деле в уме у него было лишь зеленоватое чудо, находившееся так близко, что
он мог коснуться его рукой.
     Ко всяческим чудесам и волшебствам лучше всего подходить  постепенно;
мы так и сделаем и изучим другую сторону зеркального морского ландшафта, о
которой мог бы размышлять Мышелов, однако не размышлял.
     Хотя на поверхности воды не было ни волн, ни зыби, ни  даже  малейшей
ряби, море вокруг "Черного казначея" вовсе не было абсолютно гладким.  Тут
и там в нем виднелись углубления размером с блюдце, словно на  поверхности
воды стояли гигантские,  невидимые  и  очень  легкие  водяные  жуки,  хотя
углубления и не были расположены по шесть, по четыре  или  по  три.  Более
того: из центра каждой ямки уходил  вглубь  воздушный  столб,  похожий  на
маленький водоворот, какой образуется  в  золотой,  наполненной  до  краев
ванне Короля Востока, если вынуть из нее бирюзовую пробку (или если вынуть
затычку из ванны, сделанной из более скромного материала  и  принадлежащей
не столь высокородной особе), с той лишь разницей,  что  в  данном  случае
никакого водоворота не было и воздушные каналы  были  совершенно  прямыми,
словно в недвижную воду вокруг "Черного казначея" кто-то повтыкал  десятки
невидимых рапир с  гардами  величиной  с  блюдце.  Или  как  будто  вокруг
одномачтовика вырос редкий лес из невидимых лилий с прямыми,  как  стрелы,
стеблями.
     А теперь  представьте,  что  углубления  в  воде  -  величиной  не  с
блюдечко, а диаметром в  добрый  бросок  копья  и  что  прямой,  как  меч,
воздушный канал не с ноготь в поперечнике, а фута четыре, представьте, что
одномачтовик соскользнул  носом  в  такое  углубление  и  остановился  как
вкопанный, лишь немного не доходя до его центра, представьте, что  бушприт
чуть наклоненного на нос судна приходится как раз над серединой воздушного
колодца, представьте невысокого, крепкого и дочерна загорелого человека  в
серой набедренной повязке, лежащего на бушприте, зацепившегося  ногами  за
носовой релинг и уставившегося прямо в канал, - вообразите все это,  и  вы
получите точное представление о ситуации, в которой оказался Мышелов.
     А находиться в ситуации Мышелова и смотреть в воздушную трубу было  и
впрямь очень увлекательно - такое вышибет любые  другие  мысли  из  головы
всякого мужчины и даже женщины. Вода в этом  месте,  в  палате  стрелы  от
кремовой скальной стены, была зеленой,  замечательно  чистой,  но  слишком
глубокой, чтобы увидеть дно, - накануне друзья бросали  лот  и  убедились,
что глубина  тут  сто  двадцать  -  сто  сорок  футов.  Воздушный  колодец
опускался в воду совершенно  вертикально,  имел  идеально  круглую  форму,
причем стенки его были гладкими, как стекло. Мышелов готов  был  поверить,
что так оно и есть - что вода стенок замерзла или  отвердела,  не  потеряв
при этом прозрачности, вот только при малейшем звуке -  когда  Мышелов,  к
примеру, издавал тихий кашель - по стенкам колодца пробегали вверх и  вниз
кольцеобразные волны.
     Мышелов даже и представить не мог, какая сила не позволяла  громадным
массам воды прорваться в чудесный канал.
     Однако он  завороженно  смотрел  вниз  и  никак  не  мог  оторваться.
Проходившие сквозь воду солнечные лучи  освещали  колодец  довольно  ярким
зеленоватым светом, а его  цилиндрические  стенки  выделывали  со  зрением
странные штуки. Сейчас, например, Мышелов, глядя  наискосок  через  стенку
трубы, увидел толстую рыбу в руку длиной,  которая  плыла  вокруг  стенки,
время от времени тыкаясь в  нее  носом.  Форма  рыбы  показалась  Мышелову
знакомой, но он так и не смог сразу определить ее породу.  Затем,  немного
повернув голову в сторону и глядя на ту же рыбу уже через толщу  воды,  он
увидел, что она длиннее его самого раза в три: это была акула. Поежившись,
Мышелов сказал себе, что искривленные стенки колодца  действуют  в  данном
случае как уменьшающее оптическое стекло, которым в Ланкмаре  пользовались
иногда художники.
     Впрочем, Мышелов мог бы  в  конце  концов  решить,  что  вертикальный
туннель в воде - лишь иллюзия, вызванная ярким солнцем и самовнушением, он
мог бы надеть противоснежные очки, заткнуть уши воском, чтобы  не  слышать
больше сирен, а потом тяпнуть запретного бренди и  уснуть  -  если  бы  не
кое-какие обстоятельства, удерживающие картину  в  границах  реального.  К
бушприту, например, была надежно привязана веревка, спускавшаяся в колодец
и время от времени поскрипывающая под тяжестью висящего на ней  груза;  из
дыры в воде  поднимались  клубы  черного  дыма  (из-за  них-то  Мышелов  и
кашлял), и главное - далеко внизу горел факел, пламя которого казалось  не
ярче  пламени  свечи,  а  рядом  с  факелом,  слегка  затененное  дымом  и
уменьшенное расстоянием, виднелось лицо смотрящего вверх Фафхрда.
     Мышелов был склонен  принимать  на  веру  реальность  всего,  во  что
ввязывался  Фафхрд,  особенно  когда  тот  встревал  во  что-то  в   чисто
физическом смысле - почти семифутовый Северянин представлял собой  слишком
солидный объем материи, чтобы его можно было  представить  прогуливающимся
рука об руку с фантомами.
     События, предшествовавшие таким вполне реальным фактам, как  веревка,
дым и болтающийся где-то в колодце Фафхрд, были совсем просты. На рассвете
одномачтовик таинственным образом начал дрейфовать среди углублений в воде
без заметного ветра или течения. Вскоре он ударился носом о  край  большой
круглой вмятины и тихо соскользнул в свое теперешнее положение, после чего
замер, как будто бушприт судна и дыра были разноименными полюсами магнита.
Затем, не обращая внимания на вытаращенные глаза и стучащие зубы Мышелова,
Фафхрд  заглянул  в  колодец,  удовлетворенно  хмыкнули,  сбросив  в  дыру
веревку, начал облачаться, явно имея в виду как сражение, так и любовь: он
напомадил стоящие торчком  волосы  и  бороду,  умастил  благовониями  свою
мохнатую грудь и подмышки, надел  голубую  шелковую  тунику,  а  сверху  -
блестящую накидку из меха выдры, а также все ожерелья, браслеты и застежки
накладного серебра и кольцо, после этого прицепил к поясу меч  и  топор  и
обулся в подбитые шипами башмаки. Затем от  камбузного  очага  он  запалил
длинный тонкий  факел  из  смолистого  соснового  дерева  и,  невзирая  на
возгласы озабоченного Мышелова и даже  попытки  схватить  его  за  одежду,
выполз на  бушприт  и  полез  в  колодец,  зажав  факел  между  большим  и
указательным пальцами правой руки, а остальными пальцами  той  же  руки  и
всей левой ладонью перехватывая  веревку.  Только  после  этого  он  подал
голос: крикнул Мышелову готовиться и лезть следом, если у  него,  то  есть
Мышелова, кровь хоть немного горячее, чем у ящерицы.
     Приготовления Мышелова свелись к тому, что он разделся почти догола -
ему пришло в голову, что он должен будет нырять за  Фафхрдом,  когда  дыра
осознает, что ее не может быть, и будет затоплена водой, - и принес на бак
свой меч Скальпель и кинжал  Кошачий  Коготь,  завернутые  в  промасленную
тюленью кожу, на случай, если придется обороняться от  акул.  После  этого
он, как мы видели, растянулся вдоль бушприта и стал наблюдать за медленным
спуском Фафхрда, целиком отдавшись волшебному зрелищу.
     В конце концов он свесил голову и тихонько крикнул в дыру:
     - Фафхрд, ты уже на дне?
     По стенам колодца забегали вверх и вниз круги, и Мышелов нахмурился.
     - Что ты сказал?
     Зычный  голос  Фафхрда,  усиленный  трубой,  вылетел  наружу,  словно
снаряд, и чуть не сшиб Мышелова с бушприта. Но, что было еще ужаснее, крик
Фафхрда вызвал такие крупные  кольцевые  волны  на  стенках  колодца,  что
диаметр его сузился фута на два, в лицо Мышелову  брызнул  фонтан  водяных
капель, а кромка углубления кольцом выдвинулась вверх, словно море в  этом
месте обладало упругостью, после чего снова вдавилась назад.
     В гримасе ужаса Мышелов зажмурился, но когда открыл глаза, дыра  была
еще на месте, а громадные кольцевые вздутия уже уменьшились.


     Лишь  чуть  громче,  чем  в  первый  раз,  но  зато   гораздо   более
выразительно, Мышелов крикнул в трубу:
     - Фафхрд, больше так не делай!
     - Чего?