меченной  едва  видными  пятнышками  звезд.  За  спиной
Мышелова, на западе, снежный шторм все еще скрывал небо.
     Мышелов моргнул и потом тихо  выругался,  потому  что  теперь  черный
утес, на который они должны были подняться завтра,  весь  сверкал  мягкими
рассеянными огоньками фиолетового, розового, бледно-зеленого  и  янтарного
цвета. Ближайшие,  которые,  тем  не  менее,  были  очень  далеко  вверху,
выглядели, как крошечные прямоугольники, словно проливающие сияние окна.
     Звездная Пристань была похожа на огромный дворец.
     Затем леденящие хлопья  снова  начали  покалывать  лицо  Мышелова,  и
ленточка неба сузилась и  сошла  на  нет.  Снегопад  снова  надвинулся  на
Звездную Пристань, закрывая звезды и загадочные огни.
     Бешенство Мышелова  иссякло.  Внезапно  он  почувствовал  себя  очень
маленьким, и безрассудным, и очень, очень замерзшим. Таинственное  видение
- разноцветные огоньки - оставалось в его памяти, но смутно, словно  часть
сна. Очень осторожно Мышелов прокрался назад по своим собственным следам и
перед тем, как коснуться плаща, почувствовал тепло, исходящее от  Фафхрда,
Хриссы и выгоревшей жаровни. Он  плотно  зашнуровал  плащ  вокруг  себя  и
долгое время лежал, свернувшись в клубочек, как ребенок; в его  мыслях  не
было ничего, кроме холодной тьмы. Наконец, Мышелов уснул.


     Следующий  день  начался  мрачно.  Два  приятеля,  продолжая  лежать,
пытались растереть друг друга и шутливой борьбой хоть немного  выгнать  из
тела  окоченение,  загнав  в  него  достаточно  тепла,  чтобы  можно  было
подняться. Хрисса выбралась со своего места, прихрамывающая и угрюмая.
     Но, по крайней мере, у Фафхрда прошли онемение и опухоль,  а  Мышелов
почти не чувствовал неглубоких ран у себя на руке.
     Друзья позавтракали чаем из трав и  медом  и  начали  подниматься  на
гнезда под легким снегопадом. Эта последняя напасть оставалась с ними  все
утро, не считая тех моментов, когда порывы  ветра  отдували  ее  прочь  от
Звездной Пристани.  В  таких  случаях  приятели  могли  видеть  гигантскую
гладкую скальную стену, отделяющую  гнезда  от  последней  полосы  уступов
Лика. Судя по тому, что друзья успели заметить, на этой стене, похоже,  не
было вообще никаких путей для подъема, а также никаких отметин -  так  что
Фафхрд высмеял Мышелова за рассказы  об  окнах,  разливающих  разноцветный
свет, - но, в конце  концов,  приблизившись  к  основанию  стены,  путники
начали различать то, что казалось узкой трещиной (она выглядела толщиной с
волосок), поднимающейся вдоль середины скалы.
     Скалолазы не встретили ни одного из невидимых плоских  летунов  ни  в
воздухе, ни на уступах, хотя в те моменты, когда порывы ветра  проделывали
странные  бреши  в  снегопаде,  оба  искателя   приключений   устраивались
попрочнее на своих выступах и  хватались  за  оружие,  а  Хрисса  начинала
рычать.
     Ветер почти не замедлял продвижение вперед, потому  что  камни  Гнезд
были надежными, но друзья очень мерзли.
     И им все еще приходилось остерегаться снежных потоков, хотя  их  было
меньше, чем вчера, возможно потому, что большая  часть  Звездной  Пристани
уже осталась внизу.
     Мышелов и Фафхрд достигли основания огромной  скалы  как  раз  в  той
точке, где начиналась  трещина,  и  это  было  большой  удачей,  поскольку
снегопад стал таким сильным, что поиски были бы сильно затруднены.
     К их радости,  трещина  оказалась  еще  одним  камином,  едва  в  ярд
шириной, ненамного  более  глубоким  и  настолько  же  бугристым  изнутри,
насколько скала снаружи была гладкой.  В  отличие  от  вчерашнего  камина,
этот, казалось, тянулся вверх в бесконечность без каких-либо изменений  по
ширине и, насколько путники могли видеть, в нем не было пробок. Он был  во
многом похож на каменную лестницу, наполовину защищенную  от  снега.  Даже
Хрисса могла подняться здесь, как на Обелиске.
     В обед друзьям пришлось согревать пищу собственным  телом.  Они  были
полны энтузиазма и нетерпения, однако заставили себя  не  спеша  прожевать
еду и запить ее. В тот момент, когда они  вошли  в  камин,  -  Фафхрд  шел
первым - послышались три слабых раската: возможно, гром,  и,  без  всякого
сомнения, зловещее предзнаменование; однако Мышелов рассмеялся.
     Благодаря более надежной опоре для ног  и  противоположной  стене,  о
которую можно было опереться спиной, подъем был легким,  не  считая  того,
что приходилось расходовать много сил, а  это  требовало  довольно  частых
остановок, чтобы отдышаться в разреженном  воздухе.  Лишь  в  двух  местах
камин  сузился  настолько,  что  Фафхрду  пришлось  преодолевать  короткий
участок по внешней стороне; более худощавый Мышелов смог остаться внутри.
     Это было возбуждающее приключение - почти.  День  становился  темнее,
поскольку снегопад все усиливался, и раскаты повторялись снова и снова, но
более резкие и  сильные  -  теперь  уже  точно  гром,  потому  что  звукам
предшествовали короткие вспышки, озарившие камин, - приглушенные  падающим
снегом отблески молнии - однако Мышелов и Фафхрд чувствовали себя  так  же
весело, как дети,  поднимающиеся  по  таинственной  изгибающейся  лестнице
зачарованного замка. Они даже тратили немного воздуха на шутливые выкрики,
которые отдавались слабым эхом вверх и вниз по неровным стенам  шахты,  то
озаряемой бледным светом, то погружающейся во  мрак  вместе  со  вспышками
молний.
     Но затем шахта  постепенно  стала  такой  же  гладкой,  как  и  стена
снаружи, и в то же самое время начала  медленно  расширяться,  сначала  на
ширину ладони, потом еще на одну, потом еще  на  палец,  так  что  друзьям
приходилось  подниматься  со  все  возрастающим  риском;  они  прижимались
плечами к одной стене, ботинками к другой, и так "шли" при помощи рывков и
толчков. Мышелов подтянул к себе Хриссу, и снежная кошка скорчилась на его
вздымающейся, раскачивающейся из стороны в сторону груди  -  не  столь  уж
незначительная тяжесть. Однако  оба  приятеля  все  еще  чувствовали  себя
довольно неплохо - так что Мышелов начал задумываться, не было ли и впрямь
здесь, рядом с Небесами, чего-нибудь возбуждающего в самом воздухе.
     Фафхрд, рост которого превышал Мышелова  на  пару  голов,  был  лучше
приспособлен к такого рода восхождению и все еще  мог  подниматься  в  тот
момент, когда Мышелов осознал, что его тело вытянуто почти в  полный  рост
от плеч до подошв ботинок  -  и  сверху  на  нем,  как  путешественник  на
маленьком мостике, устроилась Хрисса. Мышелов не мог подняться  больше  ни
на дюйм, и очень смутно осознавал, как это ему удалось добраться  хотя  бы
досюда.
     На зов Мышелова сверху, как гигантский  паук,  спустился  Фафхрд,  на
которого, казалось, страдания приятеля не произвели особого впечатления, -
и, честно  говоря,  при  вспышке  молнии  стало  видно,  что  его  большое
бородатое лицо ухмыляется от уха до уха.
     - Посиди здесь немного, - сказал Северянин. - До вершины  не  так  уж
далеко. По-моему, я видел ее при предпоследней вспышке молнии. Я поднимусь
и втащу тебя наверх; всю веревку привяжем между мной и тобой. Около  твоей
головы есть трещина: я  вобью  туда  колышек  на  всякий  случай.  А  пока
отдыхай.
     И Фафхрд проделал все, о чем он говорил, так быстро и  снова  был  на
пути вверх так скоро, что Мышелов воздержался  от  высказывания  всех  тех
сардонических замечаний, которые бурлили внутри его напряженного тела.
     При последовавших за этим вспышках молнии видно было, как длинноногая
и длиннорукая фигура Северянина становится все меньше и меньше с  радующей
глаз  скоростью,  пока  он  не  стал  казаться  таким  же  маленьким,  как
паук-охотник в глубине своей норки. Еще одна вспышка - и он исчез;  однако
Мышелов не был уверен, достиг ли он вершины, или просто скрылся за изгибом
камина.
     Веревка, однако, продолжала тянуться вверх,  пока  под  Мышеловом  не
осталась только небольшая петля. Все тело Серого болело теперь  совершенно
невыносимо, и еще ему было очень холодно, но он крепко сжал зубы и терпел.
Хрисса  выбрала  этот  момент,   чтобы   начать   беспокойно   расхаживать
взад-вперед по  своему  маленькому  человекообразному  мостику.  Вспыхнула
ослепительная молния,  и  удар  грома  сотряс  Звездную  Пристань.  Хрисса
съежилась.
     Веревка натянулась, дергая  Мышелова  за  пояс;  Мышелов  хотел  было
перенести на нее свою тяжесть, прижав  Хриссу  к  груди,  но  потом  решил
подождать окрика Фафхрда. Это было явно мудрым решением, потому что именно
в этот момент веревка резко ослабла и начала  падать  на  живот  Мышелова,
словно  струя  черной  воды.  Хрисса  прижалась  к   его   лицу,   пытаясь
отодвинуться как можно дальше от веревки, которая все падала и падала.  Но
вот ее верхний конец, щелкнув, ударил Мышелова под  ложечку.  Единственная
радость заключалась в том, что Фафхрд  не  сверзился  вслед  за  веревкой.
После очередного слепящего и  сотрясающего  гору  удара  стало  ясно,  что
верхняя часть камина была абсолютно пуста.
     - Фафхрд! - позвал Мышелов. - Фафхрд!!!
     Ответом было только эхо.
     Мышелов немного подумал, потом поднял руку и попытался нащупать около
своего уха колышек, который Фафхрд забил одним ударом топора.  Что  бы  ни
случилось с Фафхрдом, ничего иного не  оставалось,  как  только  привязать
веревку к колышку и спуститься с ее помощью  туда,  где  камин  был  более
узким.
     Колышек вылетел при первом же прикосновении и с резким стуком полетел
вниз по камину, пока очередной удар грома  не  поглотил  замирающий  звук.
Мышелов решил "сойти" вниз по камину. В конце концов, он же  поднялся  эти
последние несколько десятков ярдов.
     Первая попытка пошевелить ногой подсказала ему, что его мышцы сведены
судорогой. Он никогда не сможет согнуть ногу и выпрямить ее снова,  потому
что просто соскользнет с опоры и упадет.
     Мышелов подумал о шесте Глинти, затерянном в  белом  пространстве,  и
тут же задушил в себе эту мысль.
     Хрисса,  съежившись  у  него  на  груди,  уставилась  ему  в  лицо  с
выражением, которое в сиянии следующей молнии казалось печальным и в то же
время критическим, словно кошка хотела сказать:
     - И где же эта хваленая человеческая изобретательность?


     Фафхрд едва успел выбраться из камина на широкий и просторный  уступ,
прикрытый сверху скальным  выступом,  когда  в  скалистой  стене  бесшумно
распахнулась дверь ярдов двух высотой, в ярд шириной и две пяди толщиной.
     Контраст  между  шероховатостью  скалы  и   гладкой,   как   линейка,
поверхностью темного камня, образующего боковые стороны  двери,  косяка  и
порога, был поистине замечательным.
     Наружу пролился мягкий розовый свет, и вместе с ним -  аромат  духов,
тяжелые испарения, насыщенные снами о прогулочных  лодках,  дрейфующих  по
тихому морю в час заката.
     Эти  вызывающие  наркотическое  опьянение  пары  мускуса   наряду   с
ударяющим в голову, словно алкоголь, разреженным воздухом почти  заставили
Фафхрда забыть о своей цели, но когда он коснулся черной веревки, это было
все равно, что прикоснуться к Хриссе и Мышелову на другом ее конце. Фафхрд
отвязал веревку от  пояса  и  приготовился  закрепить  ее  вокруг  толстой
каменной колонны рядом с открытой дверью.  Ему  пришлось  довольно  сильно
натянуть веревку, чтобы можно было завязать надежный узел.
     Но насыщенные снами  испарения  сгустились,  и  Северянин  больше  не
чувствовал Мышелова и Хриссу на другом конце веревки.  Честно  говоря,  он
начал полностью забывать о своих двух друзьях.
     А затем серебристый голое - голос, хорошо знакомый  Фафхрду,  который
слышал его один раз смеющимся и один раз хихикающим, - позвал:
     - Войди, варвар. Войди ко мне.
     Конец черной веревки незаметно выскользнул из  пальцев  Северянина  и
тихо прошелестел по камню и вниз по камину.
     Фафхрд, чуть пригнувшись, переступил порог, дверь бесшумно закрылась,
как раз вовремя, чтобы заглушить отчаянный крик Мышелова.
     Северянин оказался в комнате, освещенной розовыми шарами, висящими на
уровне головы. Их мягкое теплое сияние окрашивало в розовый цвет  портьеры
и ковры, но особенно было заметно на  светлом  покрывале  огромного  ложа,
которое составляло единственный предмет меблировки комнаты.
     Рядом с кроватью стояла  стройная  женщина;  черное  шелковое  платье
скрывало все, кроме ее лица под черной кружевной маской, однако  не  могло
спрятать плавные изгибы женской фигуры.
     В  течение  семи  бешеных  ударов  сердца  Фафхрда  она  глядела   на
рыжебородого варвара, потом опустилась на  ложе.  Тонкая  рука  с  кистью,
обтянутой черным кружевом, выскользнула из-под складок  платья,  похлопала
по покрывалу рядом с собой и замерла. Маска, не отрываясь, смотрела в лицо
Фафхрда.
     Он стряхнул с плеч мешок и отстегнул пояс с топором.


     Мышелов закончил вбивать тонкое лезвие своего кинжала в щель  у  себя
над ухом, пользуясь вместо молотка кремнем из своего мешка,  так  что  при
каждом судорожном ударе камня  о  рукоятку  искры  дождем  летели  во  все
стороны - крохотные молнии  среди  слепящих  вспышек,  все  еще  озаряющих
камин,  -  пока  сопровождающие  их   раскаты   грома   создавали   шумный
аккомпанемент ударам Мышелова. Хрисса устроилась у Мышелова на щиколотках,
и время от времени Серый пристально смотрел на нее, словно хотел спросить:
"Ну что, киска?"
     Порыв насыщенного снегом ветра, с ревом рванувшего вверх  по  камину,
на мгновение поднял мохнатого зверя на целую пядь в воздух и чуть не  сдул
самого Мышелова, однако тот  посильнее  напряг  мускулы,  и  мостик,  чуть
изогнувшийся вверх, выдержал.
     Мышелов только что закончил завязывать конец  черной  веревки  вокруг
перекладины и рукоятки кинжала  -  его  пальцы  и  предплечья  были  почти
бесполезными  от  усталости  -  когда  в  задней  стене  камина   бесшумно
отворилось окно в два фута высотой и  в  пять  шириной;  толстая  каменная
ставня скользнула в сторону меньше, чем в пяди от обращенного внутрь плеча
Мышелова.
     Красное сияние вырвалось из окна и неясно высветило  четыре  морды  с
черными поросячьими глазками и низкими безволосыми головами.
     Мышелов внимательно  рассмотрел  их.  Все  четверо  крайне  уродливы,
бесстрастно решил он. Только  их  широкие  белые  зубы,  сверкающие  между
растянутыми в ухмылке губами - почти от одного свинячьего уха до другого -
могли бы как-то рассчитывать на то, чтобы называться красивыми.
     Хрисса немедленно проскочила сквозь красное окно и исчезла. Два лица,
между которыми она прыгнула, даже не моргнули черными глазками-пуговками.
     Потом четыре пары коротких мускулистых рук высунулись  наружу,  легко
оторвали Мышелова от стены и втащили внутрь. Он  слабо  вскрикнул,  потому
что усилившаяся судорога скрутила его  внезапной  агонией.  Он  еще  успел
заметить толстые короткие тела в лохматых черных куртках и коротких штанах
- а одно было в лохматой черной  юбке  -  но  все  с  босыми  разлапистыми
ступнями и толстыми ногтями. Потом он потерял сознание.
     Очнулся Мышелов от безжалостного массажа, лежа на  жестком  столе,  с
телом обнаженным и скользким  от  теплого  масла.  Он  находился  в  плохо
освещенной комнате с низким потолком,  и  его  все  еще  окружали  плотным
кольцом четыре гнома, о чем Мышелов мог судить еще  до  того,  как  открыл
глаза, по восьми мозолистым рукам, тискающим и мнущим его мышцы.
     Гном, разминающий правое плечо Мышелова и молотящий по верхней  части
позвоночника, сморщил покрытые бородавками веки и обнажил свои  прекрасные
белые зубы, словно позаимствованные у какого-нибудь великана, в том,  что,
должно быть, представлялось ему дружеской усмешкой.  Затем  он  сказал  на
жутком мингольском диалекте:
     - Я Костолом. Это моя жена Жирожорка. Те, что поглаживают твое тело с
левого борта, - это мои братья Ногогрыз и Черепобой. А  теперь  выпей  это
вино и следуй за мной.
     Вино обожгло Мышелову горло, однако прогнало головокружение;  к  тому
же было истинным блаженством избавиться  от  убийственного  массажа  -  а,
заодно, и от судорог, скручивающих мускулы в комок.
     Костолом и Жирожорка помогли Мышелову  слезть  с  каменной  плиты,  а
Ногогрыз и Черепобой  быстро  растерли  его  грубыми  полотенцами.  Теплая
комната с низким потолком на мгновение поплыла  вокруг  Серого;  затем  он
почувствовал себя восхитительно хорошо.
     Костолом пошлепал в темноту, расстилающуюся  позади  дымных  факелов.
Мышелов без слова последовал за ним. "Это что, и  есть  Фафхрдовы  Ледяные
Гномы?" - спрашивал он сам себя.
     Костолом отодвинул в  сторону  тяжелые  портьеры.  В  темноту  веером
хлынул янтарный свет. Мышелов  шагнул  с  грубого  камня  на  мягкий  пух.
Портьеры с шорохом сомкнулись за спиной.
     Он был один в комнате, мягко освещенной висящими шарами, похожими  на
огромные топазы, -  однако  чувствовалось,  что  если  их  коснуться,  они
отскочат в сторону, как воздушные шарики. Тут находилось  широкое  ложе  и
позади него, на фоне затянутой ковром стены - низкий столик  с  табуреткой
из слоновой кости. Над столом было большое серебряное зеркало, а на  столе
- причудливые маленькие  бутылочки  и  множество  крошечных  горшочков  из
слоновой кости.
     Нет, комната не была совершенно пустой. В дальнем  углу,  свернувшись
клубочком, лежала ухоженная, лоснящаяся Хрисса. Однако она смотрела не  на
Мышелова, а в некую точку над табуреткой.
     Мышелов почувствовал, как по его спине пробежали мурашки, но они были
вызваны не только страхом.
     Мазок светлейшего из  всех  зеленых  цветов  метнулся  от  одного  из
горшочков к точке, на которую  уставилась  Хрисса,  и  исчез  там.  Однако
Мышелов  увидел,  что  отраженная  полоска  зелени  появилась  в  зеркале.
Загадочный маневр повторился, и вскоре в серебре зеркала  повисла  зеленая
маска, чуть затуманенная матовостью металла.
     Затем маска в зеркале пропала и одновременно  появилась,  видимая  на
этот раз совершенно четко, в воздухе над табуреткой.  Это  была  та  самая
маска, которую до боли хорошо знал Мышелов  -  узкий  подбородок,  высокие
скулы, прямая линия, соединяющая нос и лоб.
     Припухшие, темные, как вино, губы чуть приоткрылись, и мягкий грудной
голос спросил:
     - Мое лицо не нравится тебе, человек из Ланкмара?
     - Твоя шутка жестока, о Принцесса, -  ответил  Мышелов,  самоуверенно
изображая придворный поклон, - ибо ты - сама красота.
     Тонкие  пальцы,  наполовину  обрисованные  теперь  бледной   зеленью,
окунулись в горшочек с притиранием и набрали более щедрую порцию краски.
     Мягкий  грудной  голос,  который  так  хорошо  сочетался  с  коротким
смешком, услышанным однажды в снегопад, произнес на этот раз:
     - Ты сможешь оценить меня всю.


     Фафхрд проснулся в темноте и прикоснулся к девушке, лежащей  рядом  с
ним. Как только он понял, что она тоже не  спит,  он  крепко  обхватил  ее
бедра. Почувствовав, как напряглось ее  тело,  Северянин  перевернулся  на
спину, поднял ее в воздух и подержал над собой.
     Она была чудесно легкой, словно сделанной  из  воздушного  теста  или
гагачьего пуха, однако когда Фафхрд снова положил ее  рядом  с  собой,  ее
тело было таким же упругим, как и любое другое, хотя и  более  гладким  на
ощупь, чем у большинства.
     - Хирриви, я прошу тебя, давай зажжем свет, - сказал он.
     - Это было бы глупо, Фаффи, - ответила она голосом, который был похож
на звон чуть задетой занавески из крохотных  серебряных  колокольчиков.  -
Разве ты забыл, что теперь я полностью невидима? Это могло бы  подзадорить
некоторых мужчин, однако ты, как мне кажется...
     - Ты права, ты права, я хочу, чтобы ты была реальной, -  ответил  он,
крепко сжимая ее плечи, чтобы  подчеркнуть  силу  своих  чувств,  и  затем
виновато отдергивая руки при мысли о том, какой хрупкой она должна быть.
     Серебряные колокольчики зазвенели полнозвучным смехом, словно  кто-то