Почти все крысы тут же направили на него свое оружие. Схватив кинжал,
Хисвет сжалась в уголке  постели  и  приготовилась  защищаться  от  своего
любимчика. Хисвин нырнул за спину Скви.
     Между тем Фрикс поднесла здоровую руку  к  медальонам  на  сосуде  со
слизнем. Картина с мужчиной и леопардицей  поднялась.  Диковато  улыбаясь,
служанка впилась сияющими глазами  в  Мышелова,  но  тот  в  подсказке  не
нуждался. Подхватив серый сверток со своей одеждой, он  кинулся  вверх  по
темной лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.  Что-то  просвистело  у
него над ухом, со звоном врезалось в подступень и упало на  лестницу.  Это
был брошенный острием вперед длинный  кинжал  Хисвет.  На  лестнице  стало
совсем темно, и Мышелов бежал уже через две ступеньки, низко пригнувшись и
что есть мочи вглядываясь  во  тьму  впереди.  Издали  до  него  донеслась
пронзительная команда Скви: "За ним!"


     Сморщившись, Фрикс выдернула из ладони стилет  Хисвина,  прикоснулась
губами к кровоточащей ране и с реверансом протянула оружие его владельцу.
     Теперь в спальне остались лишь двое - Хисвет, которая оправляла  свое
фиолетовое платье, и  Скви,  который  с  помощью  зубов  и  здоровой  руки
перевязывал раненую кисть.
     Истыканный мечами и копьями, истекающий темной кровью скорпион  лежал
на спине, еще чуть подергивая ногами и клешнями и поводя жалом.
     Грист, две крысы в зеленом и три крысы-копейщика бросились  в  погоню
за Мышеловом; топот их сапог уже замер на лестнице.
     Мрачно нахмурившись, Хисвин заявил Хисвет:
     - Теперь мне осталось убить тебя.
     - Ах, папочка,  ты  совершенно  не  понял,  что  произошло,  -  робко
отозвалась Хисвет. - Серый Мышелов приставил к моему телу  меч.  Это  было
насилие. И, угрожая под покрывалом мечом, он заставил  меня  сказать  тебе
все эти ужасные вещи. Ты же сам видел, что в конце  концов  я  постаралась
его прикончить.
     - Тьфу! - отвернувшись, сплюнул Хисвин.
     - Вот кого нужно убить, - заявил  Скви,  указывая  на  Фрикс.  -  Она
помогла шпиону сбежать.
     - Совершенно справедливо, о могущественный  советник,  -  согласилась
Фрикс. - Иначе он перебил бы как минимум половину  из  вас,  а  ведь  ваши
головы не просто нужны - они незаменимы, не  так  ли?  -  для  руководства
сегодняшним штурмом Верхнего Ланкмара. - Затем  служанка  показала  Хисвет
окровавленную ладонь и мягко  сказала:  -  Это  уже  второй  раз,  дорогая
госпожа.
     - Тебя наградят, - ответила Хисвет и поджала губы. - А за то, что  ты
помогла шпиону сбежать - и не вмешалась, когда он меня насиловал!  -  тебя
будут пороть кнутами до тех пор, пока ты не перестанешь визжать, но это  -
завтра.
     - Завтра - с превеликим удовольствием,  -  ответила  Фрикс,  и  в  ее
веселом голоске послышалась строптивая нотка. -  Но  сегодня  ночью  нужно
проделать  кое-какую  работу,  в  Голубых  палатах  дворца  Глипкерио.   И
проделать ее предстоит нам  троим.  Причем,  насколько  я  понимаю,  прямо
сейчас, сударь, - повернувшись к Хисвину, почтительно добавила она.
     - Это верно, - вздрогнув, согласился Хисвин. Он трижды перевел взгляд
с дочери на служанку и обратно, потом пожал плечами и сказал: - Пошли.
     - Как ты можешь им верить? - удивился Скви.
     - Приходится,  -  ответил  Хисвин.  -  Раз  я  должен  манипулировать
Глипкерио, без них мне не обойтись.  Ты  же  тем  временем  займешь  место
верховного главнокомандующего за столом Совета.  Ты  будешь  нужен  Сиссу.
Пошли! - повторил он, обращаясь к девушкам.  Фрикс  нажала  на  медальоны.
Вторая картина поползла  к  потолку,  и  все  трое  стали  подниматься  по
лестнице.
     Оставшись в одиночестве, Скви принялся мерить шагами спальню, опустив
гудящую от злости голову, автоматически перешагивая через труп гигантского
стражника и обходя все еще корчащегося скорпиона. Наконец он остановился и
поднял взгляд на туалетный столик, заставленный белыми и черными флаконами
с волшебным снадобьем. Походкой сомнамбулы, или крысы, бредущей на  задних
лапах по колено в воде, он медленно приблизился к столику. Какое-то  время
он бесцельно переставлял флаконы с места на место. Затем вслух проговорил:
     - Ну почему  можно  быть  мудрым,  повелевать  толпами,  беспрестанно
бороться, иметь блестящий, словно бриллиант, разум и оставаться  при  этом
крошечным, как тарпан, и слепым, как гусеница? Очевидное лежит прямо перед
нашими зубатыми мордами, а мы его не замечаем -  и  все  потому,  что  мы,
крысы, свыклись с собственной ничтожностью, убедили сами себя в  том,  что
мы незначительны и не можем вырваться из своих тесных  туннелей-тюрем,  не
способны выскочить из неглубокой,  но  губительной  колеи,  которая  может
привести нас лишь к куче вонючих отбросов или в узкий погребальный склеп.
     Он поднял взор своих холодных, как ледышки, глаз и  сурово  посмотрел
на свое серебристое мохнатое отражение в серебряном зеркале.
     - При всем своем величии, Скви, - сказал  он  себе,  -  ты  всю  свою
крысиную жизнь  занимался  всякой  ерундой.  И  теперь,  Скви,  ты  должен
решиться на серьезный шаг!
     С жаром отдав себе это распоряжение, он взял один из белых флаконов и
сунул в кошель, немного поколебался, сгреб в кошель  все  остальные  белые
флаконы, еще поколебался, пожал плечами, с язвительной ухмылкой сгреб туда
же и черные флаконы и поспешно вышел из спальни.
     Скорпион на фиолетовом ковре все еще слабо подергивал лапками.



                                    14

     Освещаемый низкой луной, Фафхрд быстро карабкался  вверх  по  высокой
Болотной стене Ланкмара в том ее месте, где его высадил  Шильба,  то  есть
примерно в полете стрелы от Болотной заставы. "У ворот ты можешь наскочить
на своих черных преследователей", - предупредил Шильба.  Фафхрд  сильно  в
этом сомневался. Правда, черные всадники неслись как ветер, однако  хижина
Шильбы летела по болотной траве, словно компактный приземистый  ураган,  и
явно должна была оставить их далеко позади. Но подкреплять  чем-либо  свои
слова Шильба не  стал.  Он  и  его  коллега  Нингобль  были  прежде  всего
торговцами и обладали даром убеждения, хотя Нингобль сбивал клиента с  ног
потоком  слов,  а  Шильба  воздействовал   с   помощью   многозначительных
умолчаний. Вот эксцентричный болотный чародей и хранил молчание - если  не
считать упомянутого предупреждения - на протяжении всего пути, состоявшего
исключительно из качки, болтанки и прыжков, от которых желудок Фафхрда  не
оправился до сих пор.
     На древней стене было за что  зацепиться.  Для  человека,  который  в
юности забрался на обелиск Полярной  звезды  в  студеных  горах  Гигантов,
вскарабкаться на эту стену было детской забавой.  Гораздо  сильнее  Фафхрд
был озабочен тем, что может ожидать его наверху,  поскольку  на  несколько
мгновений он будет совершенно беззащитен перед стоящим на стене врагом.
     Но еще сильнее, причем чем дальше, тем больше, он был озадачен мраком
и тишиной, охватившими весь город. Где гром битвы, где зарева  пожаров?  А
если Ланкмар уже покорен, что, несмотря на оптимизм Нингобля, было  отнюдь
не исключено при пятидесятикратном численном перевесе врагов, то где вопли
насилуемых и радостные клики и гомон победителей?
     Добравшись до верхушки стены, Фафхрд резко подтянулся, сквозь широкую
амбразуру спрыгнул на галерею и  приготовился  выхватить  Серый  Прутик  и
боевой топор. Но, насколько он мог видеть, на галерее никого не было.
     Пристенная улица - опять-таки насколько он миг судить - была темна  и
пустынна. На Чистоганной, которая тянулась на запад и была  залита  лунным
светом, не было ни души. Тишина же здесь казалась еще более ощутимой,  чем
когда Фафхрд  карабкался  по  стене.  Она  как  будто  наполняла  большой,
обнесенный стенами город, словно вода, налитая в чашу.
     Фафхрд почувствовал  ужас.  Неужто  захватчики  уже  покинули  город,
погрузив его сокровища и жителей на какой-то невообразимо большой флот или
караван?  Или  заперлись  вместе  с  жертвами,  которым  заткнули  рты,  в
молчаливых домах и творят в темноте какие-то мучительные обряды? А  может,
город осадила армия демонов, после чего  все  жители  исчезли?  Или  земля
разверзлась под победителями и  побежденными  и  поглотила  их?  А  может,
рассказ  Нингобля  -  просто  чародейский  вздор?  Но  и  это  невероятное
предположение   никак   не   объясняло,   почему    город    стал    таким
призрачно-пустынным.
     Или вот, может, что:  в  эти  самые  мгновения  на  его  глазах  идет
жестокая битва, а он из-за какого-то заклятия Шильбы или  Нингобля  ее  не
видит, не слышит и даже не ощущает? И так будет продолжаться до  тех  пор,
пока он не исполнит  обет  относительно  колоколов,  который  навязал  ему
Нингобль?
     Вообще, вся эта история с  колоколами  очень  не  нравилась  Фафхрду.
Воображение рисовало ему истинных богов Ланкмара:  спеленутые  коричневыми
лентами, словно мумии, они  покоятся  в  своих  сгнивших  тогах,  сверкают
черными глазами из-под пропитанных смолами повязок и, держа в окостеневших
руках свои черные жезлы, ждут, когда снова позовет их город, который забыл
их, но продолжал бояться и который они  ненавидели,  но  вместе  с  тем  и
оберегали. Фафхрд полагал, что лучше сунуть голую руку в паучью нору среди
пустынных скал, чем лезть к таким вот существам. Но обет  есть  обет,  его
нужно выполнить.
     Перепрыгивая  через  три  ступеньки,  он  сбежал  вниз  по  ближайшей
лестнице и направился на запад, в сторону Чистоганной улицы,  которая  шла
кварталом южнее Ремесленнической. Ему чудилось, что мимо проносятся чьи-то
невидимые тени. Пересекая извилистую Грошовую улицу, темную  и  безлюдную,
как и прочие, он вроде услышал донесшийся с севера рокот  и  пение,  такие
слабые, что источник их явно находился никак не ближе улицы Богов.  Однако
он твердо держался заданного направления: по Чистоганной до улицы Монахинь
и оттуда три квартала на север, к этой чертовой звоннице.
     Бардачная, которая петляла еще сильнее, чем Грошовая,  тоже  казалась
совершенно необитаемой, однако не успел Фафхрд пройти и  полквартала,  как
услышал позади топот сапог и лязг оружия. Нырнув в узкую полоску тени,  он
смотрел, как сдвоенный взвод стражи поспешно движется в  лунном  свете  на
юг, в сторону Бардачной и  южных  казарм.  Стражники  шли  тесной  кучкой,
беспрестанно оглядываясь по сторонам и держа  оружие  на  изготовку,  хотя
нигде никакого неприятеля и в помине  не  было.  Это  в  известном  смысле
подтверждало предположение Фафхрда о невидимой армии. Охваченный еще более
сильным ужасом, он быстрым шагом двинулся дальше.
     Через какое-то время то  здесь,  то  там  он  начал  примечать  узкие
полоски света по краям плотно запертых ставен на окнах верхних этажей. Эти
мрачные прямоугольники только усилили его мистический ужас. "Лучше уж  что
угодно, - подумал он, - чем это молчание запертых домов,  нарушаемое  лишь
тихим отзвуком его шагов по залитому лунным светом булыжнику.  А  в  конце
этого пути - мумии!"
     Где-то далеко послышался приглушенный звон: било одиннадцать. И  тут,
переходя через узкую, налитую чернотой Серебряную  улицу,  Фафхрд  услышал
тихое шуршание, как будто бы дождь забарабанил по мостовой, однако на небе
сияли звезды, кроме тех, которые затмила луна, и  на  землю  не  упало  ни
одной капли. Фафхрд побежал.
     На борту "Каракатицы" котенок, словно заслышав призыв, на который  он
не мог не откликнуться, невзирая даже на страх, длинным прыжком перемахнул
на сваю причала, вскарабкался  на  дощатый  настил  и  бросился  во  тьму,
вздыбив черную шерстку и сверкая изумрудными глазами,  в  которых  были  и
страх, и готовность встретить любую опасность.


     Глипкерио  и  Саманда  сидели   в   нагаечной   комнате,   предаваясь
воспоминаниям и понемногу  накачиваясь  спиртным,  дабы  привести  себя  в
надлежащее  настроение  перед  поркой  Риты.  Жирная  дворцовая   экономка
хлестала кружками темное  товилийское,  ее  черное  шерстяное  платье  уже
пропиталось потом, а на каждом волоске  мерзких  черных  усов  повисло  по
соленой капле. Ее господин тем временем потягивал  фиолетовое  кираайское,
которое она сама принесла ему из  верхней  кладовки,  после  того  как  на
звонок серебряного, а потом и бронзового колокольчиков не явился  ни  один
из дворецких и пажей. "Они боятся сдвинуться с места, после того как  ушла
твоя охрана. Я исполосую их всех, как бог черепаху, но только после  того,
как ты поразвлекаешься с ними по-своему,  мой  господинчик",  -  пообещала
Саманда.
     И вот теперь, забыв на время  об  окружавших  их  редких,  украшенных
драгоценными камнями пыточных орудиях, равно как и о грызунах,  угрожавших
Ланкмару, они  вернулись  мыслями  к  более  простым  и  счастливым  дням.
Глипкерио, в несколько увядшем и скособоченном венке из анютиных глазок, с
пьяным пылом осведомился:
     - А ты помнишь, как я в первый раз  принес  тебе  котенка,  чтобы  ты
бросила его в кухонный очаг?
     - Помню ли я? - с ласковым  упреком  переспросила  Саманда.  -  Да  я
помню, как ты в первый раз принес мне муху и стал показывать, как ловко ты
отрываешь у нее лапки и крылышки. Ты тогда только-только начал ходить,  но
уже был ужасно долговязый.
     - Ага, но вот об этом котенке, - продолжал  настаивать  Глипкерио,  у
которого после торопливого глотка с дрожащего подбородка капало вино. - Он
был черненький, с голубыми, только  что  открывшимися  глазками.  Радомикс
хотел меня остановить - он жил тогда во дворце, - но ты наорала на него  и
выгнала вон.
     - Верно, - подхватила Саманда. - Мягкосердечный щенок! И я помню, как
котенок жарился и верещал и как ты потом плакал, что нельзя снова  бросить
его в огонь. Чтобы отвлечь тебя и хоть немного развеселить,  я  раздела  и
выпорола девчонку-горничную, такую же долговязую, как  ты,  и  с  длинными
белокурыми косами. Это было еще до того, как на тебя  напал  этот  бзик  с
волосами, - Саманда утерла усы, - и  ты  велел  побрить  всех  девчонок  и
мальчишек. Кажется, именно тогда ты дорос до более мужских  развлечений  и
отнюдь не стеснялся показывать, насколько ты взвинчен!
     Саманда расхохоталась и ткнула монарха пальцем в бок.
     Придя в возбуждение от этого  поддразнивания  и  собственных  мыслей,
ланкмарский сюзерен вскочил и сразу стал в своей черной тоге  очень  похож
на кипарис, хотя ни один кипарис на свете никогда так не корчился -  разве
что во  время  землетрясения  или  под  воздействием  крайне  действенного
колдовства.
     - Пошли! - вскричал он. - Уже пробило одиннадцать.  У  нас  почти  не
осталось времени - мне ведь надо  будет  отправляться  в  Голубую  палату,
чтобы встретиться с Хисвином и спасти город.
     - Ладно, - согласилась Саманда, упершись могучими руками в  колени  и
высвобождая свой объемистый зад из узкого кресла. - Так какую  нагайку  ты
выбрал для этой мерзкой и коварной девки?
     - Да никакую, - с радостным нетерпением  воскликнул  Глипкерио.  -  В
конце концов этот старый, хорошо промасленный черный арапник, что висит  у
тебя на поясе, всегда оказывается самым  лучшим.  Скорее,  милая  Саманда,
скорее!


     Услышав какой-то  скрип,  Рита  вскинулась  на  хрустящих  простынях.
Вытряхнув из своей гладко выбритой головки все мучившие  ее  кошмары,  она
судорожно  нашарила  бутылку,  чье  содержимое  должно  было  подарить  ей
спасительное забвение.
     Поднеся ее к губам, девушка на миг замерла. Дверь так и не открылась,
а скрип был какой-то тонкий и пронзительный. Заглянув за край кровати, она
увидела, что в панели стены, на уровне пола, открывается маленькая  дверца
примерно в фут высотой.  Из  нее,  чуть  нагнув  голову,  быстро  и  молча
выскочил хорошо сложенный мускулистый человечек, в  одной  руке  державший
серый сверток, а в другой - нечто  вроде  игрушечного  меча,  который  был
обнажен, как и он сам.
     Человечек закрыл за собой дверь, которая сразу слилась  с  деревянной
панелью, и стал внимательно осматриваться.
     - Серый Мышелов! - завопила Рита и, соскочив  с  кровати,  опустилась
перед ним на колени. - Ты вернулся ко мне!
     Сморщившись, человечек закрыл уши крохотными ручками, не выпуская  из
них меча и свертка.
     - Рита, - взмолился он, - не кричи так. У  меня  лопается  голова.  -
Мышелов говорил медленно, низким голосом, но девушке его  речь  показалась
быстрой и визгливой, хотя и разборчивой.
     - Извини, - сокрушенно  прошептала  она,  сдерживая  желание  поднять
Мышелова и прижать к груди.
     - Ладно уж, -  ворчливо  отозвался  тот.  -  Найди  лучше  что-нибудь
тяжелое и приставь к двери. Тебе лучше не знакомиться с теми, кто за  мной
гонится. Поторопись, красавица!
     И не думая вставать с колен, девушка торопливо предложила:
     - А почему бы тебе не прибегнуть  к  колдовству  и  не  вернуть  свой
нормальный рост?
     - Да нет у меня волшебного зелья, - раздраженно  ответил  Мышелов.  -
Флакон его был почти что у меня в руках, но  я,  как  какой-то  сексуально
озабоченный идиот, даже не подумал выпить его содержимое.  Ну,  давай  же,
Рита!
     Внезапно осознав всю выгоду своего положения и почувствовав, что есть
возможность поторговаться, Рита наклонилась пониже и  с  лукавой,  но  при
этом нежной улыбкой спросила:
     - С какой такой крошечной стервозой ты связался  на  этот  раз?  Нет,
можешь не отвечать, но  прежде  чем  я  стану  тебе  помогать,  ты  должен
подарить мне шесть волосков из твоей чудесной головки. Учти,  я  прошу  об
этом не просто так.
     Мышелов начал было как сумасшедший что-то ей  объяснять,  но  тут  же
передумал, отхватил Скальпелем клок  волос  и  положил  его  в  громадную,
изборожденную глубокими морщинами, блестящую ладонь  девушки,  на  которой
они казались тонкими, как у младенца, только немного длиннее и темнее.
     Девушка порывисто встала, подошла к ночному столику и бросила  волосы
в ночное питье Глипкерио. Затем отряхнула над кубком ладони  и  огляделась
по сторонам. Самым подходящим для цели, которую имел в  виду  Мышелов,  ей
показался  золотой  ларец  с  неоправленными  драгоценными  камнями.   Она
подтащила его и поставила перед невидимой  дверцей,  поверив  Мышелову  на
слово относительно ее точного месторасположения.
     - Это задержит их хоть ненадолго, - проговорил он, алчно запоминая на
будущее радужные камни величиной с его кулак, - но лучше  бы  ты  принесла
и...
     Снова опустившись  на  колени,  Рита  с  некоторой  тоской  в  голосе
спросила:
     - Неужто ты никогда не будешь опять большим?
     - Да не тряси ты пол! Конечно, буду! Через час или даже раньше,  если
верить моему  игривому  и  коварному  колдуну.  А  теперь,  Рита,  пока  я
одеваюсь, принеси, пожалуйста...
     В  двери  мелодично  лязгнул  ключ,  тихо  стукнул   засов.   Мышелов
почувствовал, что  взмыл  в  воздух,  нырнул  вместе  с  Ритой  на  мягкую
пружинистую белую постель, и на него опустилась белая, чуть просвечивающая
простыня.
     Большая дверь отворилась.
     Огромная рука чуть не сплющила Мышелова под простыней; он хотел  было
запротестовать, но услышал шепот Риты, похожий на рокот прибоя:
     - Не вспучивай простыню. Что бы ни произошло, сиди тихо и ради  твоей
собственной жизни не высовывайся.
     В этот миг боевой трубой загремел голос, и Мышелов  порадовался,  что
простыня хоть немного его приглушает:
     - Мерзкая девчонка забралась ко мне в  постель!  Какая  гадость!  Мне
дурно! Вина! Ой! Кр-р-р-х-х! -  Послышался  громовой  хрип,  звуки  рвоты,
плевки, после них - снова боевая труба, уже тише, словно через фланель, но
еще более яростно: - Эта чертова вонючая шлюха бросила мне в питье волосы!
Исполосуй ее, Саманда, чтобы она стала похожа на бамбуковую  ширму!  Хлещи
ее, пока она не оближет мне все ноги и не перецелует на  них  все  пальцы,
моля о пощаде!
     Затем послышался другой голос,  загремевший,  как  дюжина  гигантских
литавр, и чу