чему же мы не разбогатели?
     - Потому, - фыркнул Мышелов, -  что  ты  транжиришь  нашу  добычу  на
дешевых девок,  а  еще  чаще  спускаешь  их  на  какую-нибудь  благородную
фанаберию - что-нибудь  вроде  похода  фальшивых  ангелов  на  штурм  стен
преисподней. А я остаюсь в бедняках, потому что вечно нянчусь с тобой.
     Фафхрд расхохотался и ответил:
     - Ты почему-то не упомянул о  собственных,  причем  довольно  опасных
фанабериях, - помнишь, к примеру, как  ты  срезал  кошелек  у  сюзерена  и
обчистил его карманы в ту самую ночь, когда отыскал и вернул  ему  его  же
похищенную корону?  Нет,  Мышелов,  мне  кажется,  мы  бедны  потому...  -
Внезапно он поднял локоть и втянул раздувшимися ноздрями холодный  влажный
воздух. - Туман сегодня чем-то припахивает.
     Мышелов сухо ответил:
     - Да я и так чувствую запахи гнилой рыбы, горелого  жира,  лошадиного
навоза, снятой с ран ваты, тухлой ланкмарской  колбасы,  дешевого  ладана,
прогорклого  масла,  заплесневелого  зерна,  бараков  для  рабов,  лоханей
бальзамировщиков, загруженных  трупами  до  краев,  и  вонь  соборов,  где
толпятся заскорузлые возчики и шлюхи, справляя свои разнузданные оргии,  -
а ты еще говоришь, будто туман чем-то припахивает.
     -  Я  имею  в  виду  нечто  другое,  -  ответил  Фафхрд,  вглядываясь
поочередно во все пять улочек, - хотя, быть может, последнее.
     Гигант в сомнении умолк и пожал плечами.


     Жгуты тумана вползли в  высокие  окошки  таверны  "Крысиное  гнездо",
причудливо смешиваясь с дымом чадящих факелов, но  их  никто  не  заметил,
кроме  старой  проститутки,  которая  лишь  плотнее  завернулась  в   свой
латаный-перелатанный меховой плащ.
     Все посетители таверны, затая  дыхание,  наблюдали  за  тем,  как  за
древним дубовым столом мерялись силой  рук  знаменитый  бандит  Гнарлаг  и
почти такой же могучий темнокожий наемник. Крепко упершись правым локтем в
стол и сжав  костедробильной  хваткой  кисть  соперника,  каждый  старался
прижать его руку к изрезанной и  истыканной  кинжалом  столешнице,  сплошь
покрытой разводами от донышек кружек. Гнарлаг, по  лицу  которого  бродила
презрительная ухмылка, пока выигрывал на длину большого пальца.
     Один из туманных жгутов - как будто сам был любителем подобного  рода
состязаний и решил полюбопытствовать на результат  -  прополз  над  плечом
Гнарлага. Старой проститутке показалось, что он  весь  пронизан  кровавыми
жилами, - это в нем отражался свет факелов, разумеется, - и она  принялась
потихоньку молиться, чтобы он влил в мышцы Гнарлага свежую кровь.
     Конец  жгута  коснулся   напружинившейся   руки.   Усмешка   Гнарлага
превратилась в злобную гримасу,  мышцы  его  предплечья,  казалось,  вдруг
стали вдвое толще, и он стал пригибать руку противника к столу. Послышался
глухой хруст и сдавленный крик боли. Кисть наемника была сломана.
     Гнарлаг встал из-за стола. Шваркнув о стену  предложенный  ему  кубок
вина и отпихнув какую-то девицу, которая возжелала его обнять, он взял  со
скамьи широкую перевязь с двумя мечами и по каменным ступеням вышел вон из
"Крысиного гнезда". По какой-то прихоти воздушных  потоков  туманный  жгут
остался лежать у него на плечах, словно рука друга.
     Когда Гнарлаг ушел, кто-то проговорил:
     - Гнарлаг всегда побеждает жестоко.
     Темнокожий наемник, сдерживая  стоны,  смотрел  на  свою  болтающуюся
кисть.
     - Так поведай  же  мне,  исполин  философской  мысли,  почему  мы  не
герцоги? - попросил Мышелов; указательный палец лежавшего  на  его  колене
кулака разогнулся и уставился над жаровней в Фафхрда. - Или, например,  не
императоры, или даже не полубоги?
     - Мы не герцоги потому, что никому  не  принадлежим,  -  самодовольно
ответил Фафхрд, приваливаясь плечом к каменному корыту.  -  Даже  герцогам
приходится умасливать королей, а полубогам - богов.  Мы  же  не  улещиваем
никого. Мы движемся своим путем, сами  выбираем  себе  приключения,  да  и
причуды тоже. Свобода и дорога в стужу лучше, чем теплый очаг и рабство.
     - Это речь пса, который потерял последнего хозяина  и  еще  не  нашел
новый сапог для облизывания, - отозвался Мышелов  с  дружеским  и  поэтому
несколько бесцеремонным сарказмом. - Опомнись, о мой благородный лжец,  мы
же перебывали на службе у дюжины  лордов,  королей  и  жирных  купцов.  Ты
служил у Моварла,  что  живет  за  Внутренним  морем.  Я  служил  у  этого
разбойника Харселя. Мы оба служили у Глипкерио, чью дочь  сегодня  вечером
выдают замуж в Илтхмар.
     - Это все исключения, -  с  важностью  промолвил  Фафхрд.  -  И  даже
находясь на службе, мы сами  устанавливаем  правила.  Мы  не  сгибаемся  в
поклонах по первому требованию, не пляшем под дудочку всяких колдунов,  не
присоединяемся ни к каким бандам, не внемлем призывам к ненависти. Обнажая
мечи, мы делаем это только ради самих себя... Это еще что?
     Для пущей убедительности он поднял было свой меч, да  так  и  застыл,
держа его подле уха,
     - Он нас предупреждает! - прислушавшись, кратко сообщил он.  -  Сталь
чуть гудит в ножнах.
     Снисходительно хмыкнув над суеверием друга, Мышелов достал из  легких
ножен свой тонкий меч, внимательно осмотрел  в  красных  отсветах  жаровни
блестящий клинок и, заметив несколько темных пятнышек, принялся тереть  их
тряпкой.
     Больше ничего не происходило, и Фафхрд, отложив меч, проворчал:
     - Возможно, это просто  прошел  дракон  по  пещере,  где  ковали  мой
клинок. Но туман этот мне все равно не нравится.


     Головорез Джис и  куртизанка  Трес  смотрели,  как  туман  ползет  по
причудливым ланкмарским крышам, пока он не  скрыл  от  них  низкий  желтый
месяц и радужное сияние, окутывающее  дворец.  Тогда  они  зажгли  факелы,
затянули голубые шторы и принялись играть в ножи,  дабы  нагулять  аппетит
для более интимной, но тоже жестокой игры.
     Трес  кидала  ножи  вполне  прилично,  однако  Джис   мог   заставить
перевернуться свое оружие в воздухе двенадцать-тринадцать раз, прежде  чем
оно воткнется в дерево; к тому же он бросал одинаково метко и между ног  и
через плечо без зеркала. Когда нож разбойника втыкался рядом  с  Трес,  он
улыбался. Девушке все время приходилось напоминать себе, что  ее  приятель
не хуже многих других порочных людей.
     Сгусток тумана, извиваясь, пролез меж голубых штор и  коснулся  виска
Джиса как раз в тот миг, когда тот собирался в очередной раз метнуть нож.
     - У тебя в глазах кровавый туман! - в ужасе вскричала Трес.
     Разбойник схватил девушку за ухо и, радостно оскалившись, полоснул ее
по горлу, как раз под изящным  подбородком.  Затем,  отскочив  в  сторону,
чтобы не запачкаться хлынувшей кровью, он  ловко  подхватил  свой  пояс  с
кинжалами, бросился вниз по винтовой лестнице  на  улицу  и  погрузился  в
теплый туман, в котором было столько же ярости, сколько сахара  в  крепком
товилийском вине. Это было настоящее купание в ключе злобы. Джис пришел  в
экстатическое состояние - точно такое же ощущение  он  мимолетно  испытал,
когда туманное щупальце коснулось его виска и лишило рассудка. В голове  у
него замелькали  образы  заколотых  принцесс  и  исполосованных  служанок.
Испытывая восхитительное предвкушение, он радостно пошел  нога  в  ногу  с
Гнарлагом Два Меча, сразу признав в  нем  священного  и  неприкосновенного
собрата по злобе, еще одного раба благословенного тумана.


     Держа свои большие ладони над жаровней,  Фафхрд  насвистывал  веселый
мотивчик, доносившийся из сверкавшего вдали дворца.  Мышелов,  по  причине
тумана смазывавший клинок Скальпеля маслом, заметил:
     - Для человека, которого осаждают таинственные запахи и  предвещающие
опасность звуки, ты вполне жизнерадостен.
     - А мне здесь нравится, - заверил друга Северянин. - Плевать я  хотел
на королевские дворы, мягкие постели и теплые очаги! На улице жизнь  много
смачнее - так же, как и на горной  вершине.  Разве  воображаемое  вино  не
слаще реального? ("Ну-ну", - ухмыльнулся  Мышелов.)  Разве  для  голодного
корка хлеба не вкуснее, чем ласточкины языки для эпикурейца?  Превратности
судьбы делают аппетит сильнее, а взор острее.
     - А это слова обезьяны, которая никак не может дотянуться до  яблока,
- сказал Мышелов. - Если б в этой стене вдруг отворилась дверь в  рай,  ты
бы бросился в нее очертя голову.
     - Только потому, что я еще не бывал в раю,  -  отмахнулся  Фафхрд.  -
Разве не приятнее нам слушать  музыку,  играющую  на  обручении  Иннесгей,
отсюда, чем тереться среди гостей, прыгать вместе  с  ними,  находиться  в
шорах их светских обычаев?
     -  Сегодня  ночью  в  Ланкмаре  многие  терзаются  от  зависти  мукой
мученической, слыша эти звуки, - мрачно ответствовал Мышелов. - Я не такой
глупец и так уж не терзаюсь, а просто по-умному завидую. И ответ  на  твой
вопрос будет: "Нет".
     - Сегодня гораздо приятнее быть дозорным у Глипкерио, нежели одним из
его изнеженных гостей, - не унимался Фафхрд,  ударившись  в  поэзию  и  не
слушая Мышелова.
     - Ты хочешь сказать, что мы служим Глипкерио  добровольно?  -  громко
осведомился тот. - Это верно, у свободы всегда есть и  горькое  зерно:  за
нее никто тебе не платит.
     Фафхрд, рассмеявшись, пришел в себя и чуть ли не сконфуженно сказал:
     - И все же, когда стоишь в дозоре, когда ты каждую секунду настороже,
- в этом что-то есть. Мы же делаем это не за плату,  а  ради  собственного
удовольствия. Когда человек попадает в тепло и уют, он становится  слепым.
А здесь мы видим город и звезды, слышим шорохи и топот  самой  жизни,  мы,
словно охотники в каменном лесу, напрягаем все наши чувства, чтобы...
     - Умоляю, Фафхрд, не нужно больше никаких дурных предзнаменований,  -
запротестовал Мышелов. - Сейчас ты скажешь, что  по  улицам  уже  крадется
чудовище и, истекая слюной, предвкушает, как начнет пожирать Иннесгей и ее
подружек, а может, и одного-двух принцев с мечами - на закуску.
     Фафхрд серьезно глянул на  приятеля  и,  устремив  взор  в  густеющий
туман, ответил:
     - Когда буду окончательно в этом уверен, я дам тебе знать.


     Братья-близнецы Крешмар и Скел, профессиональные грабители и  убийцы,
вломились в лачугу к некоему старому скряге как раз в  тот  момент,  когда
его убогого жилища достиг туман с красными  прожилками  и  проник  внутрь.
Быстрее, чем честолюбец, внезапно приглашенный на пир  к  королю,  доедает
последний кусок и допивает последний глоток на семейном  обеде,  эти  двое
закончили свое грязное дело. Крешмар аккуратненько проломил скряге  череп,
а Скел тем временем забрал  единственный  кошель  старика,  уже  начавшего
превращаться в труп. С болтающимися на бедрах мечами они решительно  вышли
на улицу, в туман, и двинулись бок о бок  с  Гнарлагом  и  Джисом  в  этой
бледной и почти осязаемой субстанции, которую было не отличить  на  первый
взгляд от речного тумана, но которая  отравляла  их  настолько  неумолимо,
словно была облачным белым зельем убийства и разрушения, напрочь смывавшим
с них естественные страхи и предубеждения и обещавшим множество трепещущих
и весьма выгодных жертв.


     За спинами этих четверых фальшивый туман  тянулся  одной  непрерывной
нитью, красной, как артерия,  и  серебряной,  как  нерв,  которая,  огибая
бессчетное число каменных углов, скрывалась в храме Злобы. Вдоль нити то и
дело пробегали волны вибрации, словно  храм  питал  решительностью  хищную
туманную массу и шедших в ней четверых убийц, ненависть коих теперь  стала
вдвое сильнее. С целеустремленностью снежного тигра  продвигался  туман  в
сторону квартала  знати,  к  расцвеченному  всеми  цветами  радуги  дворцу
Глипкерио, стоявшему над волноломом у берега Внутреннего моря.
     Трое одетых в черное ланкмарских стражников,  вооруженных  окованными
металлом дубинами и утяжеленными дротиками с  зазубренными  наконечниками,
увидели приближающуюся к ним  плотную  туманную  массу  и  в  ней  четырех
человек. Им показалось, что эти четверо движутся в глыбе мягкого  льда.  У
стражников побежали по телу мурашки, они застыли от ужаса. Туман ощупал их
и тут же двинулся дальше,  очевидно  решив,  что  это  материал  для  него
непригодный.
     Из туманной массы вылетело несколько мечей и кинжалов.  Не  издав  ни
звука, трое стражников рухнули, на их черных туниках заблестела  жидкость,
потекшая  красными  ручейками  по  желтоватым  неподвижным  рукам  убитых.
Туманная масса сделалась плотнее, как будто забрав  силы  у  своих  жертв.
Снаружи четырех убийц уже почти не было видно, хотя сами  они  видели  все
очень ясно.


     В конце самой длинной из пяти улочек, которая проходила дальше других
от моря, Мышелов в  свете,  льющемся  из  дворца  за  его  спиной,  увидел
ползущую белую массу, вытянувшую перед собой несколько щупальцев, и весело
вскричал:
     - Смотри-ка, Фафхрд, а мы не одни! Туман Хлала  добрался  до  нас  по
извилистым улочкам, чтобы погреть свои мягкие лапки у нашей жаровни.
     Фафхрд прищурился и недоверчиво заметил:
     - Думаю, в нем скрываются и другие гости.
     - Да не будь ты таким робким, - нарочито  встревоженно  упрекнул  его
Мышелов. - Мне в голову пришла забавная мысль, Фафхрд: а что если  это  не
туман, а дым от конопляной и маковой соломки со  всего  Ланкмара?  Вот  уж
нанюхаемся! А какие сны будут нам сниться сегодня ночью!
     - По-моему, нас ждут кошмары, - мягко возразил Фафхрд,  приподнимаясь
на полусогнутые ноги, и вдруг воскликнул: - Мышелов, снова этот  запах!  И
мой меч так и дрожит в ножнах!
     В этот миг самое любопытное из щупалец в  мгновение  ока  подползшего
совсем близко тумана потыкалось в двух друзей  и  радостно  обхватило  их,
словно найдя наконец  долгожданных  предводителей,  которые  сделают  этот
отряд рабов непобедимым.
     И тут высокий и низкорослый  кровные  братья  почувствовали,  как  их
проняло  туманным  хмелем,  услышали   призывный,   горько-сладкий   напев
ненависти, жаркие посулы жажды крови, беспредельное безумие убийства.
     Фафхрд, который этим вечером не брал в рот ни  капли  и  был  опьянен
лишь собственным идеализмом и мыслями о благости ночного дозора, искушению
не поддался.
     Мышелову, в чьей природе в большей степени  присутствовали  злость  и
зависть, пришлось труднее, но и он в конце концов отверг притягательнейшие
соблазны тумана - хотя бы только потому, что ему, грубо  говоря,  хотелось
самому быть источником собственного зла и он не желал принимать его ни  от
кого другого, пусть даже как дар от самого архидемона.
     С кошачьим проворством,  словно  сварливая  и  высокомерная  женщина,
которой неожиданно дали отпор,  туман  отскочил  шагов  на  десять  назад,
открыв при этом четырех убийц, и наставил свои щупальца прямо на Фафхрда и
Мышелова.
     Вот  тут  Мышелову  пригодилось   его   доскональное   знакомство   с
практически всеми представителями преступного мира Ланкмара, равно  как  и
его молниеносная реакция. Он узнал самого низкорослого из четверки - Джиса
с его кинжалами - и понял, что ближайшая опасность будет  исходить  именно
от него. Не  долго  думая,  Мышелов  выхватил  из  ножен  Кошачий  Коготь,
хорошенько прицелился и метнул. В тот же миг Джис, которому тоже  было  не
занимать сообразительности и быстроты, бросил в него один из кинжалов.
     Однако Мышелов, никогда не терявший осмотрительности и всегда  бывший
начеку, в момент своего броска отклонил голову, и нож Джиса, чуть  чиркнув
его по уху, просвистел мимо.
     Безгранично веривший в собственную быстроту, Джис такого движения  не
сделал, и в результате миг спустя рукоять Кошачьего Когтя  уже  торчала  у
него из правого глаза. Несколько мгновений  он  в  изумлении  таращился  в
пространство оставшимся глазом, после чего осел на  мостовую  и  его  лицо
скорчилось в смертной гримасе.
     Крешмар и Скел выхватил свои мечи,  Гнарлаг  обнажил  сразу  оба:  ни
одного из них ни на миг  не  привела  в  замешательство  крылатая  смерть,
впившаяся в мозг их сотоварища.
     Фафхрд, как никто умевший вести бой широким  фронтом,  не  взялся  по
примеру остальных за  меч,  а  схватил  жаровню  за  одну  из  раскаленных
коротких  ножек  и  швырнул  ее  незамысловатое  содержимое  в  физиономии
противников.
     Благодаря этому маневру Мышелов успел обнажить Скальпель, а Северянин
- свой тяжелый, выкованный в пещере меч. Он с  удовольствием  выбросил  бы
жаровню - очень уж она была горячая, но, увидев, что ему придется биться с
Гнарлагом Два Меча, лишь ловко перекинул ее в левую руку.
     И бой закипел. Трое убийц, ошеломленные на секунду горячими угольями,
которые, впрочем, не причинили им вреда, уверенно бросились в атаку,  и  в
воздухе одновременно сверкнули четыре их клинка.
     Правый меч Гнарлага Северянин отбил жаровней, принял удар  левого  на
крестовину Серого Прутика и тут же вонзил его в горло бандита.
     Выпад Фафхрда был настолько мощен, что оба меча Гнарлага,  миновав  с
двух сторон могучее тело Северянина, так и застыли в сведенных смертельной
спазмой руках их обладателя. Фафхрд, которому теперь более всего  докучала
невыносимая боль в левой ладони, отшвырнул  жаровню  в  ближайшее  удобное
место, которым оказалась голова Скела, в  результате  чего  быстрый  выпад
последнего не удался.
     Мышелов, который в этот миг проворно отступал от не  менее  проворных
Крешмара и Скела, поднырнул под  клинок  Крешмара  и  снизу  вверх  всадил
Скальпель ему меж ребер (самый быстрый путь к человеческому сердцу), затем
молниеносно выдернул его и точно  таким  же  манером  угостил  ошеломленно
раскачивавшегося Скола. После этого  он  отпрыгнул  назад  и,  не  опуская
своего грозного меча, быстро осмотрелся вокруг.
     - Все готовы, - сообщил ему Фафхрд, который уже успел  оглядеть  поле
битвы. - Ой, Мышелов, я обжегся!
     - А у меня рассечено ухо, - ответил тот, осторожно ощупывая  рану.  -
Впрочем, только самый кончик. - Он усмехнулся  и,  сообразив,  о  чем  ему
только что сказал Фафхрд, заметил: - Теперь будешь знать, как пользоваться
оружием кухонных мальчишек.
     - Ну да! - отозвался Фафхрд. - Если б ты  не  жмотничал  с  углем,  я
ослепил бы их всех своим фейерверком.
     - И обжегся бы еще сильнее, - любезно проговорил Мышелов  и  радостно
добавил: - Мне показалось, что у  того,  которого  ты  огрел  жаровней,  в
кошеле звенело золото. А-а... это же Скел, грабитель Скел. Сейчас  достану
Кошачий Коготь...
     Мышелов  осекся:  послышался  мерзкий  свистящий  звук,  потом  тихий
хлопок. В неверном свете,  лившемся  из  квартала  знати,  друзья  увидели
сверхъестественную картину: окровавленный кинжал Мышелова висел в  воздухе
над пустой  глазницей  Джиса,  схваченный  за  рукоятку  белым  щупальцем,
торчавшим из туманной массы, которая стала еще плотнее, словно  напиталась
как следует - а так оно и было - смертью своих слуг.
     Фафхрда и Мышелова охватил какой-то первобытный ужас - он был  сродни
ужасу перед молнией, что несет смерть из грозового неба, перед  гигантским
морским змеем, наносящим удар из пучины,  перед  лесными  тенями,  которые
могут переломать все  кости  сильному  мужчине,  перед  грозящими  удушьем
кольцами дыма из очага чародея.
     И тут  вокруг  них  послышалось  звяканье  стали  о  камни  мостовой:
туманные щупальца подобрали четыре брошенных меча и кинжал Джиса, а другие
принялись вытаскивать из ножен мертвого головореза неиспользованные ножи.
     Казалось, какой-то громадный  осьминог-призрак,  вышедший  из  бездны
Внутреннего моря, вооружается перед битвой.
     А ярдах в четырех над землей, в том месте, откуда росли  щупальца,  в
самой сердцевине туманной массы  начал  образовываться  красноватый  диск,
который все больше и больше походил на глаз размером с человеческое лицо.
     Друзья не могли отделаться от ощущения,  что  как  только  этот  глаз
прозреет, с десяток вооруженных щупальцев примутся  одновременно  наносить
безошибочные удары.
     Оцепеневший от ужаса