ть не  разорвавший  тонкие,  как  листики  сусального  золота,
барабанные перепонки Мышелова:
     - Охотно, мой господинчик. И не волнуйся, я закончу, только когда  ты
велишь. Ну что, девка, сама вылезешь или мне выгнать тебя оттуда плеткой?
     Рита сжалась в изголовье постели и начала отползать от этого  голоса.
Мышелов стал карабкаться вслед за ней, хотя матрас качался  под  ним,  как
белая корабельная палуба  в  шторм,  простыня  лежала  на  голове,  словно
плотная  пелена  тумана.  Внезапно  туман  куда-то  делся,  словно  сдутый
волшебным ветром, и  над  Мышеловом  склонилось  громадное,  красно-черное
двойное  солнце:  одно  было  лицом  Саманды,  побагровевшим  от  гнева  и
горячительных напитков,  другое  -  громадным  узлом  ее  черных  волос  с
торчащими из них булавками. И у этого солнца был черный хвост - занесенная
для удара плетка экономки.
     Мышелов  бросился  к  ней  через  развороченную  постель,  размахивая
Скальпелем и не выпуская из другой руки серый сверток с одеждой.
     Нацеленная  на  Риту  плетка  изменила  направление  и   со   свистом
устремилась  прямо  на  Мышелова.  Он  изо  всех  сил  подпрыгнул,  плетка
драконьим хвостом пронеслась под его босыми пятками, и свист тут же  стих.
Приземлившись и каким-то чудом удержавшись на ногах, Мышелов снова прыгнул
в сторону Саманды, уколол ее  Скальпелем  в  скрытую  под  черным  платьем
огромную коленную чашечку и соскочил на пол.
     Сверкнув, словно вороненая молния, громадный боевой топор вонзился  в
пол рядом с Мышеловом с таким грохотом, что  у  того  лязгнули  зубы.  Это
Глипкерио с невероятным проворством схватил со стойки легкий топорик и  на
удивление точно метнул его.
     Мышелов  нырнул  под  кровать,   бросился   в   сторону   того,   что
представлялось ему низким, темным и широким портиком и, выскочив с  другой
стороны, быстро обежал вокруг  ножки  кровати  и  замахнулся  мечом,  целя
Глипкерио в лодыжку.
     Однако перерезать сюзерену  сухожилие  Мышелову  не  удалось:  монарх
неожиданно повернулся. Немножко прихрамывая, Саманда подошла к  Глипкерио.
Гигантский топор и плетка снова были занесены над головой Мышелова.
     С истерическим, но радостным воплем, который чуть было  не  разнес  в
клочки барабанные перепонки Мышелова,  Рита  швырнула  в  них  хрустальную
бутыль с вином. Никого не задев, та просвистела между головами Глипкерио и
Саманды, но их остолбенение, быть может, спасло Мышелову жизнь.
     А между тем золотой ларец с драгоценностями под шум и суматоху  начал
мало-помалу отодвигаться от стены. Наконец дверца приоткрылась  настолько,
что в нее уже  могла  проскользнуть  крыса,  и  появился  Грист  во  главе
вооруженного отряда, состоявшего из двух крыс в зеленых мундирах и  масках
и трех копейщиков в вороненых шлемах и кольчугах, но без масок.
     Совершенно обалдевший Глипкерио бросился к двери, за ним  -  Саманда,
но уже чуть медленнее;  под  ее  могучей  поступью  пол  затрясся,  словно
началось землетрясение.
     Горя желанием вступить в битву и с  облегчением  увидев  перед  собой
неприятеля одного с ним роста, Мышелов встал в позицию,  прикрывшись,  как
щитом, свертком с одеждой, и бесстрашно прокричал:
     - Приди и встреть свою гибель, Грист!
     Но в тот же миг он почувствовал, что снова взлетает к  груди  Риты  с
быстротой, от которой у него похолодело внутри.
     - Опусти  меня  вниз!  Опусти  сейчас  же!  -  завопил  он,  все  еще
охваченный воинственным пылом, но тщетно: опьяневшая  девушка  выбежала  с
ним из комнаты и захлопнула за собой дверь, переломив  при  этом  крысиное
копье и еще раз причинив боль барабанным перепонкам Мышелова.
     Через несколько мгновений из комнаты выскочили Саманда и Глипкерио  и
побежали в сторону голубевших в  конце  коридора  широких  штор,  но  Рита
выбрала другой путь: она летела к кухне и помещениям для слуг,  и  Мышелов
волей-неволей летел вместе с ней, изо всех сил сжимая сверток с одеждой  и
бесполезный меч, тщетно издавая протестующие вопли и плача от  бессильного
гнева.
     Генеральный штурм Верхнего Ланкмара  крысы  начали  одновременно,  за
полчаса до полуночи, используя для этого в основном золотые норы. Конечно,
не обошлось без преждевременных  вылазок,  как,  например,  на  Серебряной
улице, и без задержек в тех местах,  где  в  последний  момент  норы  были
обнаружены и блокированы людьми, но в общем и целом атака началась везде в
одно и то же время.
     Первыми на Верхний Ланкмар были брошены дикие дивизии передвигавшихся
на четвереньках воинов, яростная кавалерия без всадников  -  крысы-варвары
из зловонных туннелей и канализационных труб, проложенных под ланкмарскими
трущобами, грызуны, которым были практически неизвестны блага  цивилизации
и которые  в  большинстве  своем  разговаривали  на  ломаном  ланкмарском,
помогая себе писком и визгом. Многие из них дрались лишь с помощью зубов и
когтей, как самые примитивные существа. С ними  наверх  отправились  также
берсерки и группы специального назначения.
     Затем  двинулись  убийцы-одиночки,  а  также  поджигатели  со  своими
факелами, смолами и маслами - использование огня в  качестве  оружия,  что
доселе никогда не практиковалось, было частью генерального плана, хотя при
этом  самые  верхние  крысиные  ходы  и  подвергались  опасности.   Однако
специалисты подсчитали, что победа будет одержана достаточно быстро, чтобы
успеть заставить людей потушить пожары.
     И последними шли закованные в броню вооруженные крысы, все на  задних
лапах, кроме тех, кто нес на себе снаряды и части легких  орудий,  которые
должны были быть собраны уже на поверхности.
     Предыдущие набеги производились  почти  исключительно  через  норы  в
подвалах и на первых этажах, через уличные водостоки и так далее.  Но  эта
ночная атака велась, где только это было возможно, через ходы,  шедшие  до
верхних этажей и даже мансард, и люди, захваченные врасплох в  помещениях,
которые считали безопасными, в панике устремлялись на улицы.
     На сей раз все было не так, как в последние дни и ночи,  когда  крысы
захлестывали город черными потоками и волнами. В эту ночь они проникали  в
дома черным дождем, стекали живыми струями  с  казавшихся  прочными  стен,
принося с собой смятение и ужас. Тут и там, в основном под самыми крышами,
начались пожары.
     Крысы объявились почти  во  всех  ланкмарских  храмах  и  даже  утлых
часовенках на улице Богов и обратили молящихся в бегство, так  что  вскоре
эту широкую магистраль заполонили людские  толпы,  обезумевшие  от  ужаса,
боящиеся войти в темные улицы и  отважившиеся  организовать  лишь  два-три
небольших очага сопротивления.
     В Южных казармах, в зале с высокими окнами,  где  всегда  проводились
собрания,  Олегний  Мингологубец,  брызжа  слюной,  громким,  но  дрожащим
голосом  разглагольствовал  перед  усталой  аудиторией,  которая  согласно
обычаю оставила оружие при входе - в прежние времена  ланкмарские  солдаты
славились тем, что могли и покалечить чем-то раздражающего их  или  просто
утомительного оратора. Когда главнокомандующий провозгласил: "Вы сразились
с черным бегемотом и левиафаном, вы выстояли против минголов и мерфианцев,
вы опрокинули ощетинившимися копьями  каре  царя  Кримакса  и  обратили  в
бегство его закованных в  броню  слонов,  так  неужто  же  вы  испугаетесь
мерзких грызунов, которые..." - высоко в черных  стенах  открылись  восемь
больших  нор,  и  из  этих  грозных  бойниц   замаскированная   арбалетная
артиллерия дала залп по возбужденному престарелому генералу. Пять жужжащих
снарядов угодили в цель, причем один - прямо в  горло,  и  Олегний,  жутко
хрипя, свалился с трибуны.
     После  этого  арбалетный  огонь  был  перенесен  на   потрясенных   и
оцепеневших  солдат,  некоторые  из  них  принялись  аплодировать  кончине
Олегния,  словно  это  была  карнавальная  интермедия.  Из  других  высоко
расположенных нор был открыт  уже  настоящий  огонь  снарядами  из  белого
фосфора и горящими промасленными тряпочными шариками со смолой в середине,
а из золотых нор у пола в зал потекли струи выдуваемого  мехами  ядовитого
газа, собранного в клоаках.
     Солдаты и стражи порядка бросились к дверям,  но  оказалось,  что  те
заперты снаружи - это было одно из самых  потрясающих  достижений  ударных
групп, которое стало возможным благодаря тому, что власти Ланкмара в  свое
время приняли меры, обеспечивающие возможность в  случае  мятежа  перебить
всех солдат. Офицеры и несколько рядовых, тайком пронесшие оружие  в  зал,
попытались открыть ответный  огонь  по  норам,  но  попасть  по  ним  было
нелегко, да и большая часть собравшихся, кашляя и крича, так же беспомощно
метались по залу, как и люди на улице Богов, более обеспокоенные  вонючими
испарениями и дымом от появившегося  кое-где  пламени,  нежели  опасностью
настоящего пожара.
     Между  тем  черный  котенок  распластался  на  бочке  неподалеку   от
зернохранилищ и смотрел на идущих мимо вооруженных крыс. Зверек дрожал  от
страха, но его тянула все  дальше  в  город  какая-то  таинственная  сила,
которой он не понимал, но не мог противостоять.


     В маленькой комнатке, помещавшейся на  верхнем  этаже  дома  Хисвина,
двери и ставни были крепко заперты изнутри, так что сторонний наблюдатель,
случись он здесь, очень бы удивился, как это можно было осуществить, когда
в комнате никого нет.
     Воздух в комнате несколько отравляла одна-единственная толстая свеча,
горевшая голубоватым пламенем. Мебели тут не было, зато были шесть широких
углублений  в  выложенном  плиткой  полу.  Три  из  них  заполняла  густая
розоватая жидкость, по которой то и дело  пробегала  легкая  рябь.  Вокруг
каждой розовой лужи была  каемка  черной  пыли,  которая  с  жидкостью  не
смешивалась. Вдоль одной из стен тянулись полки с маленькими флакончиками:
белые стояли у самого пола, черные повыше.
     На уровне пола отворилась крошечная дверца,  и  из  нее  молча  вышли
Хисвин, Хисвет и Фрикс. Взяв в руки  по  белому  флакону,  они  подошли  к
углублениям с розоватой жидкостью и безбоязненно вступили  в  нее.  Черная
пыль и розоватая жидкость замедлили их  движение,  но  не  остановили  его
вовсе. От коленей вступивших в жидкость расходились вязкие  волны.  Вскоре
все трое оказались посреди углубления, каждый своего, по бедра в розоватой
жиже. Затем каждый осушил свой флакон.
     Несколько мгновений ничего не происходило, лишь в слабом свете  свечи
разбегалась по жиже мелкая рябь.
     Но  вот  фигуры  начали  постепенно  расти,  а  уровень  жидкости   в
углублениях - уменьшаться. Через  дюжину  ударов  сердца  и  жижа  и  пыль
исчезли;  в  комнате  стояли  Хисвин,  Хисвет  и   Фрикс   -   нормального
человеческого роста, совершенно сухие, в черной одежде.
     Хисвин снял засов со ставен окна, которое выходило  на  улицу  Богов,
широко распахнул их, сделал глубокий вдох, быстро и осторожно выглянул  на
улицу и, ссутулившись, повернулся к девушкам.
     - Началось, - мрачно сообщил  он.  -  Нам  нужно  спешить  в  Голубую
палату. Время не ждет. Я предупрежу наших минголов, чтобы они собрались  и
тоже пришли туда. - Он прошаркал к двери и добавил: - Идем.


     Выбравшись на крышу храма истинных богов Ланкмара, Фафхрд помедлил и,
прежде чем направиться к звоннице, посмотрел назад и  вниз,  хотя  залезть
сюда ему было даже проще, чем на городскую стену.
     Он хотел выяснить, что за крик там поднялся.
     На противоположной стороне улицы темнело несколько домов,  первый  из
которых принадлежал Хисвину, за ними высился Радужный дворец  Глипкерио  в
окружении залитых лунным светом минаретов нежных тонов во главе с голубым,
самым из них высоким, - все это походило  на  группу  стройных  танцовщиц,
стоящих позади кучки приземистых жрецов в черных одеяниях.
     Прямо внизу темнела паперть храма и низкие широкие ступени, ведшие  в
храм. Перед тем как забраться наверх, Фафхрд даже и  не  пытался  отворить
его позеленевшие, обитые медью и изгрызенные червями двери. У него не было
ни малейшего желания  искать  на  ощупь,  в  темноте  и  пыли,  внутреннюю
лестницу, рискуя наткнуться рукой  на  какую-нибудь  спеленутую  на  манер
мумии фигуру в черной тоге, которая не станет при этом  лежать  тихо,  как
подобает уважающему себя праху, а может вскочить, пылая беспредельным и  в
общем-то  беспричинным  гневом,  подобно  дряхлому  королю,   который   не
одобряет, когда его будят среди ночи. В любом  случае  подъем  по  внешней
стене казался Фафхрду  более  оправданным,  да  и  будить  истинных  богов
Ланкмара, раз уж в этом есть необходимость,  гораздо  приятнее  с  помощью
находящихся в отдалении колоколов, нежели хватая их за костлявые ноги  или
руки, обернутые рассыпающимся от ветхости полотном.
     Когда Фафхрд только начал взбираться на стену, этот конец улицы Богов
был безлюден, хотя подальше, из  распахнутых  дверей  роскошных  храмов  -
храмов ланкмарских богов, - лился желтый свет и доносились печальные звуки
песнопений с острыми акцентами импровизированных молитв и заклинаний.
     Но сейчас на  улице  клокотала  толпа  людей  с  побелевшими  лицами,
которая непрестанно пополнялась  новыми  кучками  народа,  выбегавшего  из
дверей храмов. Фафхрд никак не мог понять, кто обратил  их  в  бегство,  и
снова подумал о войске невидимок - ему достаточно было вообразить упырей с
прозрачными скелетами,  -  но  потом  обратил  внимание,  что  большинство
вопивших и метавшихся людей смотрели себе под ноги и на мостовую.  Тут  он
вспомнил странный, многозвучный шорох, от которого  убежал  на  Серебряной
улице. Припомнил заявление Нингобля о многочисленной и  неуловимой  армии,
нахлынувшей на  Ланкмар.  И  наконец,  на  память  ему  пришла  "Устрица",
потопленная крысами, действовавшими без чьей-либо помощи, и  "Каракатица",
захваченная ими же. Невероятное предположение, родившееся у него в голове,
быстро перерастало в уверенность.
     Между тем сбежавшие из храмов люди начали опускаться на колени  перед
невзрачным святилищем, на крыше которого он стоял,  и,  биясь  головами  о
нижние ступени и мостовую, выкрикивать бессвязные мольбы о помощи.  Как  и
прежде, Ланкмар прибегал к своим угрюмым личным  богам  в  случае  крайней
нужды, когда все остальные средства  оказывались  бессильными.  Прямо  под
Фафхрдом  несколько  смельчаков  взошли  на  темную  паперть  и  принялись
корчиться подле древних дверей.
     Послышался громкий скрип, за ним скрежет и  треск.  На  какой-то  миг
Фафхрду пришло в голову, что люди на паперти взломали дверь  и  собираются
войти в храм. Но тут же он увидел, что, объятые  ужасом,  они  сбегают  по
ступеням вниз и распластываются на мостовой вместе со всеми.
     Громадные  двери  приоткрылись  на  ширину  ладони.  Из  узкой   щели
показалась факельная процессия, состоявшая из маленьких  фигурок,  которые
выстроились вдоль наружного края паперти.
     Это были несколько десятков крупных крыс, которые двигались на задних
лапах и были одеты в черные тоги. Четверо из  них  несли  длинные  факелы,
горевшие ярко-голубым пламенем. Остальные держали  в  лапах  по  какому-то
предмету - при всей остроте своего зрения Фафхрд не  мог  разглядеть,  что
это было - быть может, маленькие черные жезлы? Среди крыс он различил трех
белых, остальные были черные.
     Улица  Богов  затихла  -  как  будто  по  какому-то  тайному  сигналу
нападавшие перестали преследовать людей.
     Крысы в черных тогах закричали в унисон, да так пронзительно, что  их
услышал даже Фафхрд:
     - Мы умертвили ваших богов, о ланкмарцы!  Знай  же,  народ  Ланкмара,
теперь мы - ваши боги. Подчинитесь нашим братьям-мирянам, и вас  никто  не
тронет. Внимайте их повелениям! Ваши боги мертвы,  о  ланкмарцы!  Мы  ваши
боги!
     Распростертые перед храмом люди  продолжали  биться  лбами  о  камни.
Многие из стоявших в толпе последовали их примеру.
     Фафхрд подумал, что неплохо было  бы  найти  что-нибудь  увесистое  и
сбросить на жуткую черную шеренгу, которая запугивает людей. Но тут же ему
в голову пришла неприятная мысль: раз  Мышелов  стал  совсем  крошечным  и
способен жить под самым глубоким подвалом, то, скорее всего, это означает,
что злой чародей, наверное Хисвин, превратил его в крысу. Выходит,  убивая
любую из крыс, он может погубить своего друга.
     Северянин   решил   в   точности   следовать   инструкции   Нингобля.
Подтягиваясь на длинных руках  и  упираясь  в  стену  еще  более  длинными
ногами, он стал карабкаться на звонницу.
     Из-за дальнего угла храма выглянул черный котенок и вытаращил  глазки
на жутких крыс в черных тогах. Ему очень хотелось задать стрекача,  но  он
даже не шелохнулся, словно солдат, который знает, что у него есть долг, но
позабыл или не успел поинтересоваться, в чем этот долг состоит.



                                    15

     Глипкерио не переставая ерзал на краешке своего золотого ложа в форме
морской раковины. Рядом, на голубом  полу,  лежал  уже  забытый  маленький
боевой топор. С низкого столика сюзерен взял  изящный  серебряный  жезл  с
бронзовой морской звездой на конце - один из лежавших там нескольких дюжин
- и принялся нервно вертеть его в руках. Но через несколько мгновений жезл
выскользнул у него из пальцев и с мелодичным звоном откатился  по  голубым
плиткам футов на десять.  Сюзерен  сплел  свои  длиннющие  пальцы  и  стал
раскачиваться от возбуждения.
     Голубая палата освещалась  лишь  несколькими  оплывшими  и  коптящими
свечами. Занавес посередине был поднят,  но  ставшая  вдвое  длиннее  зала
казалась от этого еще более мрачной. Винтовая лестница, ведущая в  голубой
минарет, терялась в густой тьме.  За  ведшим  на  балкон  темным  проходом
таинственно поблескивал залитый лунным светом серый сигарообразный снаряд,
стоящий у самого медного желоба. К его  открытому  люку  была  приставлена
серебряная лесенка.
     На голубой стене залы подрагивали чудовищные тени  какой-то  оплывшей
фигуры с двумя посаженными одна на другую головами. Это были тени Саманды,
которая стояла и бесстрастно и  пристально  наблюдала  за  Глипкерио,  как
наблюдают за помешанным, готовым вот-вот выкинуть какую-нибудь штуку.
     В конце концов Глипкерио, беспрестанно шаривший глазами  по  полу,  в
особенности там, где на него спускались голубые  шторы  перед  голубым  же
проходом, начал бормотать - сперва чуть слышно, потом все громче и громче:
     - Мне этого больше не вынести. Вооруженные крысы  бегают  по  дворцу.
Охрана ушла. В глотке свербит  от  волос.  Эта  ужасная  девчонка.  Наглый
попрыгунчик с физиономией Мышелова. Дворецкий  и  служанки  на  звонок  не
идут. Нет даже пажа, чтобы снять со свечей нагар. И Хисвин не  пришел.  Не
идет, да и только! Я остался один. Все пропало! Мне этого  не  вынести!  Я
ухожу! Прощай, мир! До свидания, Невон! Поищу вселенную получше!
     С этими словами он ринулся на балкон - лишь мелькнула черная тога,  -
и стал падать, кружась, последний лепесток с венка из анютиных глазок.
     Тяжело ступая, Саманда  бросилась  за  ним  и  догнала  у  серебряной
лестницы -  главным  образом  потому,  что  сюзерену  никак  не  удавалось
расплести свои длинные пальцы и  схватиться  за  ступеньку.  Обхватив  его
своей громадной рукой, она повела его к парадному ложу, по пути  расплетая
ему пальцы и успокаивая:
     - Ну-ну, господинчик, сегодня ночью никаких путешествий. Мы останемся
на суше, в твоем собственном дворце. Только подумай: завтра, когда вся эта
ерунда будет позади, мы с тобой всласть поработаем плеточкой.  А  охранять
тебя буду я, красавчик мой, я ведь стою  целого  полка.  Держись  за  свою
Саманду!
     Как будто поняв ее слова буквально, Глипкерио, который до этого делал
неловкие попытки вырваться, обнял экономку за шею и чуть ли не  уселся  на
ее громадный живот.
     Голубая  занавеска  вздулась  к  потолку,  но  это   оказалась   лишь
племянница сюзерена Элакерия в с