тоже
обняв его и крепко поцеловав.
   Это,  разумеется,  было  приятно,  но  значимость  поцелуя   Сиф   как-то
поубавилась - он стал менее личным, превратился из  знака  любви  в  простое
поздравление, пылкий выплеск энтузиазма. Мечта  растаяла.  И  только  Афрейт
отошла, как Мышелова сразу окружила толпа доброжелателей, кое-кто из которых
тоже жаждал заключить его в объятия. Краем глаза он заметил Хильзу и Рилл  -
они целовались со всеми подряд, и поцелуи эти, конечно,  не  имели  никакого
значения, так что дураком он был, приняв поцелуй Сиф за нечто  другое,  -  а
потом он увидел Гронигера и готов был поклясться, что  тот  танцевал  джигу.
Один только старик Урф  почему-то  не  присоединился  к  общему  веселью.  И
Мышелову показалось даже, что тот смотрит на него с печалью во взоре.
   Так  начался  праздник,  продолжавшийся  полночи,  и   все   ели,   пили,
веселились, плясали, уходили и возвращались и  бесконечно  поздравляли  друг
друга. И чем далее, тем более гротескными становились  их  танцы,  прыжки  и
прочие телодвижения под звуки коротенькой  ритмичной,  но  грозной  песенки,
которая и сейчас звучала в голове Мышелова и под которую  плясали  уже  все:
"Тучи гуще, ветер злей. Льдистый тонет в черной  мгле.  Ночь  родит  чудовищ
строй - нисс и никор,  дрок  и  тролль".  Как  раз  это  сейчас,  по  мнению
Мышелова, и происходило - рождение  чудовищ.  (Только  вот  тролли  где?)  И
дальше все будет по песенке, думал он, вплоть  до  неумолимого  приговора  в
конце: "Мингол должен умереть - там, внизу, в аду кромешном, там, где  вечна
круговерть, задыхаться будет вечно, муки адские терпеть, в  смерти  призывая
смерть. Нет безумию конца! Не вернется мир в сердца!
   Все это время с лица Мышелова не сходила словно приклеившаяся улыбка, и с
видом бойким, дерзким и крайне самоуверенным он отвечал на  вопрос,  который
ему то и дело задавали: "Нет, я не оратор.., никогда  не  учился..,  правда,
всегда любил  поболтать",  хотя  внутренне  сгорал  от  любопытства.  Улучив
момент, он спросил у Сиф:
   - Что я  сказал  такого,  чтобы  всех  переубедить  и  столь  кардинально
склонить на свою сторону?
   - Кому, как не вам, об этом знать, - ответила она.
   - Расскажите мне все же, что вы запомнили, - сказал он. Она задумалась.
   - Вы взывали исключительно к их чувствам, к их  эмоциям,  -  сказала  она
наконец. - Это было просто замечательно.
   - Но что именно я говорил? Какие слова?
   - О, я даже передать не могу, - заверила его она. -  Все  сказанное  было
столь органично, ничто не выделялось.., мне не вспомнить подробностей. Но не
сомневайтесь, речь была безупречной.
   Затем Мышелов попробовал подступиться к Гронигеру:
   - В какой момент мои доводы вас убедили?
   - Как вы  можете  спрашивать?  -  отвечал  седой  островитянин,  хмуря  в
искреннем замешательстве морщинистый лоб. - Все было так  логично,  четко  и
холодно аргументировано - прямо как дважды два четыре. Можно ли считать одну
часть уравнения более убедительной, нежели другую?
   - Верно, верно, - неохотно отозвался Мышелов и добавил:
   - Я полагаю, принять богов  Одина  и  Локи  вас  убедила  та  же  строгая
логика?
   - Именно, - подтвердил Гронигер.
   Мышелов кивнул, но про себя пожал плечами. Он-то понял, что произошло,  и
проверил чуть позже свою догадку, поговорив с Рилл.
   - Где ты зажгла свой факел? - спросил он.
   -  В  "Огненном  логове",  -  ответила  она,  -  от  божественного  огня,
разумеется.
   И поцеловала его. (Этот поцелуй тоже был не плох, хотя  в  него  не  было
вложено ничего профессионального.).
   Да, Мышелов понял, что это бог Локи вышел из огня, на время  завладел  им
(как однажды в Ланкмаре Фафхрдом завладел бог Иссек)  и  привел  его  устами
доводы, которые бывают весьма убедительны, когда звучат из уст бога  или  во
время войны и подобных ей катаклизмов, - и оказываются  совершенно  пустыми,
будучи высказаны простым смертным или при каких-то рядовых обстоятельствах.
   И некогда было гадать на самом деле, что он там такое сказал, ибо  хлопот
и без того хватало:  и  решения  предстояло  принимать  жизненно  важные,  и
великим множеством дел руководить - причем весьма скоро, лишь  только  народ
кончит праздновать и передохнет.
   Тем не менее хорошо бы узнать хоть что-то, подумал он  с  тоскою.  Может,
было сказано что-нибудь умное. Для  чего,  например,  о  небеса,  достал  он
усмиритель из кошелька  и  что  хотел  продемонстрировать,  вращая  его  над
головой?
   Он не мог не согласиться, что  пребывание  полностью  во  власти  бога  -
довольно приятное состояние  (или  было  бы  приятным,  окажись  возможность
вспомнить хотя бы немногое), но опустошающее, ибо ничего не осталось в  душе
его  после,  кроме  неумолчного  бряцания  "мингол  должен..."  -   каковое,
казалось, будет звучать вечно.

***

   На следующее утро берсерки Фафхрда увидели наконец Холодную Гавань,  море
и передовой отряд мингольского войска - все сразу. Солнце рассеяло береговой
туман, западный ветер сдул остатки его с ледника, по краю которого они  шли.
Поселение здесь было гораздо меньше Соленой Гавани и куда больше походило на
деревню. На севере вздымался темный кратер Адовой горы, так высоко и близко,
что его восточные предгорья  отбрасывали  тени  на  лед.  Струйка  дыма  над
кратером тянулась на восток. На снежном склоне виднелась  тень,  похожая  на
вход в пещеру, ведущую внутрь  горы.  Внизу  ее  покрытые  сугробами  склоны
переходили в ледник, узкий в том месте, где находился отряд,  и  простирался
тот ледник вперед на север, к  сверкающему  и  удивительно  близкому  серому
морю. От невысокого подножия ледника тянулись к юго-западу травянистые холмы
с редкими купами искривленных ветрами маленьких северных кедров, и с дальних
заснеженных вершин в той стороне ветер сдувал белый туман, который таял  над
озаренными солнцем холмами.
   Вечером и рано поутру, идя по следу отступавших мародеров-минголов, отряд
берсерков натыкался несколько раз на разоренные и брошенные фермы в  холмах,
и это подготовило их к тому, что они увидели сейчас. Те домишки и  коровники
были из торфа и дерна, на крышах их, с дырками вместо труб,  росли  цветы  и
трава. Про одну ферму Мара сказала, что  жила  там,  но  глаза  ее  остались
сухими. Холодная Гавань оказалась  всего  лишь  дюжиной  таких  же  домишек,
стоявших на вершине не то крутого холма, не то насыпи  у  самого  ледника  и
обнесенных земляной стеной, - что-то  вроде  убежища  на  случай  опасности.
Песчаный берег сразу за холмом выходил на саму гавань и на  три  мингольских
галеры, вытащенные из воды, - их легко было узнать по чудным конским  клетям
на носовой палубе.
   На почтительном расстоянии от насыпи Холодной Гавани стояли, выстроившись
кругом, около  восьмидесяти  мин-голов,  и  командиры  их,  судя  по  всему,
совещались с командирами тех  сорока,  которые  совершали  набег  и  недавно
вернулись. Один из этих вернувшихся показывал то в сторону Гибельных земель,
то наверх, на ледник, видимо рассказывая о преследовавшем их  войске.  Рядом
щипали травку три степных жеребца, освобожденных  из  своих  клетей.  Вполне
мирное зрелище, но пока Фафхрд все это рассматривал, оставив  свой  отряд  в
укрытии ледяных торосов  (не  слишком-то  он  доверял  нелюбви  минголов  ко
льдам), со стороны столь же мирно выглядевшей насыпи вдруг  прилетело  копье
и, метко брошенное, поразило одного из минголов. В ответ раздались  яростные
вопли и полетели стрелы. Фафхрд рассудил, что осаждающая сторона, получившая
подкрепление,  наверняка  сейчас  пойдет  на  решительный  приступ.  Он,  не
колеблясь, начал отдавать приказы:
   - Скаллик, возьми своего лучшего лучника, масло и горшок с огнем.  Бегите
туда, где ледник ближе всего к кораблям на берегу, и подожгите  их  горящими
стрелами или хотя бы попытайтесь это сделать. Скорее!
   Мара, следуй за ними до насыпи и, когда увидишь, что корабли  задымились,
но не раньше того, беги вниз, к своим друзьям. Будь осторожна! Случись что с
тобой, Афрейт голову с меня снимет. Скажи им честно, сколько нас тут.  Пусть
держатся до конца и, если представится удобный случай,  сделают  отвлекающую
вылазку.
   Маннимарк! Выбери одного человека из  твоего  взвода  и  оставайся  здесь
наблюдать. Предупредишь нас, когда минголы выступят.
   Скор и остальные, следуйте за мной. Спустимся к ним в  тыл  и  прикинемся
ненадолго войском, которое за ними гонится. Вперед!
   И он побежал, а следом затопотали восемь берсерков с  колчанами,  которые
били их на бегу по спинам. Фафхрд уже присмотрел рощицу низкорослых  кедров,
из-под прикрытия которых собирался начать свое  выступление.  Направляясь  к
ним, он мысленно бежал вместе со Скалликом и Марой, пытаясь точно рассчитать
время.
   Добравшись до  кедров,  он  увидел  сигнал  Маннимарка,  означавший,  что
минголы пошли на приступ.
   - Ну а теперь войте, как волки, - сказал он своим запыхавшимся воинам,  -
и орите каждый за двоих. Потом  осыпаем  их  стрелами  -  на  самое  дальнее
расстояние и с как можно большей скоростью.  По  моей  команде  возвращаемся
обратно на ледник! Бегом, как и спускались.
   Проделав все это (и не особо оценивая результат, ибо не было времени), он
воротился  к  Маннимарку  вместе  со  своим   задыхающимся   отрядом   и   с
удовольствием увидел жидкий  столб  черного  дыма,  который  поднимался  над
ближайшей к леднику галерой. Минголы, отказавшись от  штурма,  помчались  со
склонов осажденного холма к своему судну. Тут он заметил маленькую фигурку в
развевающемся красном плаще - Мара бежала с ледника к  Холодной  Гавани.  На
земляном валу появилась женщина с копьем и  ободряюще  помахала  девочке.  И
вдруг Мара сделала невероятно длинный прыжок, на мгновение пропала из  виду,
словно что-то ее загородило, а потом как будто  -  нет,  на  самом  деле!  -
начала подниматься в воздух, все выше и выше, словно ее подхватил  невидимый
орел или какой другой невидимый летающий хищник. Фафхрд,  не  отрывая  глаз,
следил за красным плащом, который вдруг, когда невидимка  вылетел  со  своей
пленницей из тени  на  солнечный  свет,  сделался  ярче.  Он  услышал  рядом
удивленный и сочувственный возглас, скосил глаза  и  понял,  что  Скор  тоже
видел это чудо.
   - Не спускай с нее глаз, парень, - выдохнул он. - Ни на секунду не  теряй
из виду красный плащ. Следи, куда она летит.
   Взгляды обоих сначала были устремлены вверх,  потом  на  запад,  а  затем
обратились на восток, в сторону темной горы. Фафхрд поглядывал  периодически
вниз, дабы убедиться, что в Холодной Гавани и возле мингольских кораблей  не
происходит ничего такого,  что  требовало  бы  его  срочного  вмешательства.
Всякий раз он боялся, что, подняв глаза, уже  не  увидит  красный  плащ,  но
всякий раз его находил. Скор же  неукоснительно  следовал  приказу.  Красное
пятнышко становилось все меньше и меньше. Когда оно  снова  влетело  в  тень
горы, они едва не потеряли его. И наконец Скор выпрямился.
   - Куда она залетела? - спросил Фафхрд.
   - К пещере на склоне, - ответил Скор. - Девчонку занесло туда по воздуху,
уж не знаю, какой такой магией. Там я потерял ее из виду.
   Фафхрд кивнул.
   - Это совершенно особая магия, - быстро сказал он.  -  Как  я  думаю,  ее
занес туда невидимый летун из вурдалачьей породы,  мой  старый  враг,  принц
Фарумфар из высокой Звездной Пристани. Из всех  нас  только  я  могу  с  ним
потягаться.
   Отчего-то он смотрел на Скора так, словно  видел  его  в  первый  раз,  -
крепкий парень, выше него самого на дюйм и лет на  пять  моложе,  но  уже  с
залысинами, со сломанным некогда носом и рыжеватой клочковатой  бородой.  На
вид - задумчивый злодей.
   Фафхрд сказал:
   - Я тебя нанял в Стылых Пустошах  близ  Иллик-Винга.  У  Но-Омбрульска  я
сделал тебя капралом, и ты поклялся, как и все остальные,  повиноваться  мне
во  время  плавания  на  "Морском  Ястребе"  туда  и  обратно.  -  Глаза  их
встретились. - И сейчас тебя ждет испытание, ибо  ты  примешь  командование,
покуда я буду искать Мару. Продолжай дразнить минголов, но в открытый бой не
вступай. Жители Холодной Гавани - наши друзья, но не объединяй с ними  силы,
пока есть возможность действовать  иначе.  Помни,  мы  служим  леди  Афрейт.
Понятно?
   Скор, не отводя глаз, нахмурился, потом кивнул.
   - Хорошо! - сказал Фафхрд, вовсе не будучи в том уверен, но сознавая, что
поступить по-другому он не может.
   Горящий корабль  дымился  уже  меньше  -  видимо,  минголам  удалось  его
потушить. Прибежали обратно ухмыляющиеся Скаллик и его напарник с луками.
   - Маннимарк! - позвал Фафхрд. - Принеси  мне  два  факела.  Скаллик,  дай
трутницу.
   Он отстегнул от пояса свой меч, Серый Прутик. Оставил только топор.
   - Парни! - Он повернулся к  отряду.  -  Я  должен  на  время  отлучиться.
Командование переходит к Скору, - И передал тому Серый Прутик. -  Слушайтесь
его. Берегите себя. И чтоб  у  меня  не  было  повода  вас  упрекать,  когда
вернусь.
   И без дальнейших церемоний он отправился по леднику к Адовой горе.

***

   Мышелов, проснувшись, заставил себя сразу  подняться  и  принял  холодную
ванну, прежде чем выпить кубок  горячего  вздрога  (такое  уж  у  него  было
состояние духа). Отправил работать всю команду: и  минголов,  и  воров  -  и
предупредил их, что ремонт "Бродяги" должен быть завершен  самое  позднее  к
завтрашнему утру, памятуя о  словах  бога  Локи:  "Только  три  ждать  врага
осталось дня". И заметив, что некоторые из них страдают от похмелья сильнее,
чем он сам, испытал большое удовольствие.
   -  Не  позволяй  им  отлынивать,  Пшаури,  -  приказал  он.  -   Никакого
сострадания к этим бездельникам и лежебокам!
   Затем Мышелов встретился  с  Сиф,  дабы  вместе  проводить  в  пешеходную
экспедицию Афрейт и Гронигера. Жители Льдистого,  на  его  взгляд,  были  до
отвращения бодрыми, шумными и ясноглазыми, и Гронигер чересчур уж  суетился,
пока выстраивал их.
   Сиф, как всегда, в красно-коричневом  наряде  и  Афрейт  в  голубом  тоже
улыбались, и глаза у них были ясные, но это было куда легче снести.  Мышелов
и Сиф прошли вместе с отрядом часть пути.  Он  заметил,  что  Афрейт  велела
четверым из людей Гронигера нести занавешенные носилки, хотя сама в них пока
не садилась, и Мышелова это позабавило. Таким образом она  расплачивалась  с
ними за вчерашние ложные (или, по  меньшей  мере,  бестактные)  обвинения  и
Гибельные земли могла пересечь со  всеми  удобствами.  Подобная  месть  была
совершенно в его вкусе.
   Он пребывал в странном состоянии духа,  чувствуя  себя  скорее  зрителем,
нежели  участником  великих  событий.  Его  по-прежнему  терзали   мысли   о
вдохновенной речи, которую он произнес  накануне  вечером  (точнее,  которую
Локи произнес его устами) и из которой он  не  помнил  и  не  мог  вспомнить
теперь ни слова. Как будто он был каким-то мелким  прислужником,  мальчишкой
на посылках, коему не положено знать содержание доставляемых им запечатанных
посланий.
   И, глядя этаким вот критическим взором со стороны на  полных  энтузиазма,
шагавших, высоко задирая ноги, островитян, он был поражен  экзотичностью  их
оружия. В него входили дубинки, разумеется,  и  тяжелые  дротики,  а  еще  -
рыболовные остроги, огромные вилы, зазубренные  пики  с  крюками  и  длинные
молотильные цепы с тяжелыми трепалами на  конце.  Два  человека  несли  даже
остро заточенные лопаты.  Он  поделился  своим  недоумением  с  Сиф,  а  она
спросила, чем он вооружил своих  воров.  В  это  время  они  приближались  к
Висельному холму, и Афрейт шла немного впереди.
   - Да пращами, - сказал он Сиф. - Они не хуже луков, и носить  их  гораздо
удобнее. Вот, - и он показал на кожаную пращу, висевшую у него на  поясе.  -
Видите эту старую виселицу? Сейчас я вам покажу.
   Он достал из кошеля свинцовый шарик, пристроил его  в  центр  ремешка  и,
быстро, но тщательно прицелившись, дважды крутанул вокруг головы и выпустил.
На меткое попадание дерево отозвалось неожиданно громким и  долгим  "твинк".
Кое-кто из островитян зааплодировал.
   Афрейт поспешно подошла к нему и попросила больше так не делать, ибо  это
может оскорбить бога Одина. "Ничего-то у тебя нынче толком  не  выходит",  -
кисло сказал себе Мышелов.
   Но это навело его на некоторые размышления. Он спросил у Сиф:
   - Скажите, прошлым вечером я  не  изображал  случайно  пращу,  вертя  над
головой кубик справедливости? Припоминаете? Я порой  пьянею  от  собственных
речей и не все помню.
   Она покачала головой.
   - Может быть, - ответила. - А может,  вы  изображали  Большой  водоворот,
который поглотит минголов. О, какая была прекрасная речь!
   Тем временем они подошли к Висельному холму, и Афрейт  остановила  отряд.
Мышелов вместе с Сиф направился к ней, чтобы узнать, почему остановились,  и
попрощаться - дальше идти  они  все  равно  не  собирались.  И  обнаружил  с
удивлением, что  тех  двоих  с  лопатами  и  еще  несколько  человек  Афрейт
отправила выкапывать виселицу, а носилки велела  поставить  перед  зарослями
утесника на северной стороне холма и раздернула занавески. Глядя на все  это
в замешательстве, он увидел, как из зарослей появились девочки, Мэй и  Гейл,
которые шли медленно и осторожно, словно помогая кому-то - только никого при
них не было.
   Все затихли, наблюдая за ними, кроме тех,  кто  расшатывал  в  это  время
виселицу.
   Сиф  вполголоса  назвала  Мышелову  имена  девочек   и   объяснила,   что
происходит.
   - Вы хотите сказать, что это богу Одину они помогают и могут его  видеть?
- тихо спросил он. - Афрейт говорила, припоминаю, что возьмет его  с  собой,
но.., а вы можете его видеть?
   - При солнечном свете довольно смутно, - призналась она. - Но в  сумерках
видела. Афрейт сказала, что и Фафхрд его видел вполне отчетливо в  сумерках,
перед наступлением ночи. Но на самом деле это дано только Афрейт и девочкам.
   Странная медленная  пантомима  была  наконец  завершена.  Афрейт  срезала
несколько колючих веток утесника, положила в носилки ("Чтобы  он  чувствовал
себя как дома", - объяснила Мышелову Сиф) и начала задергивать занавески, но
тут...
   - Он хочет, чтобы я села к нему, - заявила Гейл тонким детским  голоском.
Афрейт  кивнула,  малышка,  покорно  пожав  плечами,  забралась  в  носилки,
занавески были задернуты, и люди наконец зашевелились и заговорили.
   "Господи, какой идиотизм! - подумал Мышелов. -  Мы,  двуногие  фантазеры,
поверим во что угодно". Но тут же его кольнула мысль, что и  сам  он  слышал
голос невидимого бога в огне, и этот бог завладевал его  собственным  телом.
Не слишком-то считаются боги с людьми!
   Тут виселица под напором рухнула, основание столба вышло из земли, подняв
тучу пыли,  и  полдюжины  рослых  островитян,  взвалив  виселицу  на  плечи,
изготовились нести ее вслед за носилками.
   - Что ж, может, она сгодится им как таран,  -  пробормотал  Мышелов.  Сиф
только покосилась на него.
   Теперь все распрощались, обменялись последними напутствиями и пожеланиями
стойкости до победного конца,  и  войско  бодрым,  размашистым  шагом  вновь
тронулось  в  путь.  Мышелову,  стоявшему  рядом  с  Сиф,  показалось,   что
островитяне твердят себе под нос: "Мингол  должен  умереть..."  и  шагают  в
такт. Он заподозрил даже, что сам, видимо, начал повторять эту песню  вслух,
вот они ее и переняли. И покачал головой.
   Но когда они с Сиф повернули вдвоем  обратно  и  Мышелов  осознал,  какой
погожий и прохладный стоит день, и увидел, как ветерок,  раскачивая  полевые
цветы, ерошит вереск, настроение у него стало  улучшаться.  На  Сиф  сегодня
было красно-коричневое платье, а  не  обычные  брюки,  она  распустила  свои
темные, отливающие золотом волосы и держалась  легко  и  непринужденно.  Она
была по-прежнему сдержанна, но уже меньше походила на советницу,  и  Мышелов
вспомнил волнующий вчерашний поцелуй, который он счел  ничего  не  значащим.
Внезапно прямо перед ними  по