ние, что он так долго следил за Ахурой именно ради этого секрета.
     Мышцы на правой руке Фафхрда напряглись,  словно  он  собирался  дать
собеседнику весьма лаконичный ответ. Однако вместо этого он вложил  меч  в
ножны, подошел к женщине и, пощупав пальцами пульс,  завернул  ее  в  свой
медвежий плащ.
     - Дух ее отлетел ненадолго, -  заявил  он,  -  и  скоро  возвратится.
Скажи, серебристо-серый ферт, что ты с ней сделал?
     - Какая разница, что я сделал с ней, с вами или с  собой?  -  немного
сварливо отозвался адепт. - Вы здесь, и у меня  есть  к  вам  дело.  -  Он
помолчал. - Вот вкратце мое предложение: я сделаю вас адептами вроде меня,
предоставлю вам любые знания, какие только сумеет вместить ваш ум,  а  для
их расширения и углубления вы  будете  подвергаться  всяческим  заклятиям,
вроде того, что я на вас наложил или решу наложить в будущем.
     - Погоди, Фафхрд! - взмолился Мышелов, схватив друга за  руку.  -  Не
бей его пока. Давай рассмотрим вопрос всесторонне. Почему,  о  благородный
колдун, ты сделал это предложение именно нам и почему для  этого  заставил
нас притащиться сюда, вместо того чтобы услышать наш ответ прямо в Тире?
     - Адептом?! - взревел Фафхрд, в которого Мышелов  вцепился  изо  всех
сил. - Он предлагает мне стать адептом?! А за это я должен буду  и  дальше
целоваться со свиньями? Пойди лучше  и  харкни  Фенриру  [в  скандинавской
мифологии гигантский чудовищный волк] в пасть!
     - Что касается того,  почему  я  затащил  вас  сюда,  -  хладнокровно
промолвил  адепт,  -  то  все  объясняется  просто:  мои   способности   к
передвижению, точнее, к нормальному общению несколько  ограниченны.  Кроме
этой есть и еще одна особая причина, которую я вам открою, как  только  мы
заключим соглашение, хотя могу сказать, что вы, сами того  не  ведая,  уже
помогли мне.
     - Но  почему  именно  мы?  Почему?  -  настаивал  Мышелов,  с  трудом
удерживая Фафхрда на месте.
     - Некоторые "почему", если следовать за ними достаточно долго,  могут
увести нас за границы реального, - отозвался серебристо-черный. - Я  искал
знания за пределами снов обычных людей, я далеко забирался в тот мрак, что
окружает умы и звезды.  Но  сейчас,  оказавшись  в  самой  середине  этого
жуткого черного  лабиринта,  я  внезапно  почувствовал,  что  клубок  моей
путеводной нити подошел к концу. Мерзкие стражи, для которых Нингобль лишь
мальчик на побегушках, и даже Ормузд [Ормузд  (Ахурамазда)  -  в  иранской
мифологии верховное божество, антипод Аримана]  -  лишь  туманный  символ,
расставили ловушки и возвели баррикады. А мои самые яркие  светочи  угасли
или же оказались слишком слабыми. Мне нужны новые дороги познания. - Адепт
перевел на друзей взгляд, и глаза его теперь были похожи на две дырочки  в
занавесе. - В самой вашей сокровенной сущности есть нечто, что  вы,  а  до
вас и другие, веками стерегли пуще зеницы ока. Нечто,  что  позволяет  вам
смеяться так, как  это  было  доступно  лишь  древним  богам.  Нечто,  что
позволяет вам насмехаться над ужасом, разочарованием и  смертью.  Разгадав
это нечто, можно обрести высшую мудрость.
     - Ты что же, считаешь, что мы - два  миленьких  шарфика,  которые  ты
можешь трепать своими склизкими пальцами? - прорычал Фафхрд. -  Ты  хочешь
надвязать ими конец этой  своей  веревки  и  спуститься  в  Нифльхейм?  [в
скандинавской мифологии - царство мертвых]
     - Прежде чем трепать  других,  всякому  адепту  приходится  истрепать
самого себя, - серьезно ответил незнакомец. - Вы  сами  не  знаете,  какое
нетронутое сокровище храните в себе или расточаете в бессмысленном  смехе.
А ведь в нем заключено  столько  богатства,  столько  сложностей,  столько
путеводных нитей, тянущихся сквозь небеса к немыслимым  мирам!  -  Быстрые
слова незнакомца зазвучали страстным призывом. - Неужто вас  не  подмывает
понять хоть что-нибудь, неужто  вы  не  стремитесь  бросить  свои  детские
забавы и испытать истинные приключения? Я сделаю так, что  вашими  врагами
станут сами боги, вашими сокровищами  будут  звезды  -  только  слушайтесь
меня. Все люди сделаются для вас зверями, а лучшие  из  них  -  охотничьей
сворой. Целоваться с улитками и свиньями? Это всего лишь  прелюдия.  Более
великие, чем Пан, вы будете ужасом народов, бичом  мира.  Вселенная  будет
трепетать от ваших страстей, и вы обуздаете их. Этот древний смех даст вам
могущество...
     - Да подавись ты  своей  мерзкой  блевотиной,  подонок!  Заткни  свое
паршивое хлебало! - загремел Фафхрд.
     - Только покоритесь мне, моей воле! - восторженно продолжал адепт так
быстро, что его борода ритмично подрагивала.  -  Мы  поймем  причину  всех
вещей и перекрутим  их  по-своему.  Божественный  разврат  будет  устилать
дорогу, которой мы пойдем сквозь ненастную тьму и отыщем того, кто,  таясь
в бесчувственном черепе Одина,  дергает  за  ниточки  и  управляет  нашими
жизнями. Все знание будет принадлежать нам троим. Только отдайте мне  свою
волю, станьте орудием моим!
     На мгновение Мышелова ослепил блеск столь ужасных чудес. Но он тут же
стряхнул с себя морок и, пощупав  бицепсы  Фафхрда  -  они  было  ослабли,
словно Северянин тоже начал поддаваться, но тут же вновь напружинились,  -
услышал собственный голос, холодно прозвучавший в гулком молчании:
     - Ты думаешь, тебе хватит плюгавенькой рифмы, чтобы  поймать  нас  на
свои тошнотворные посулы? Думаешь, нам интересно твое высоколобое  копание
в дерьме? Фафхрд, этот слизняк  меня  оскорбил,  не  говоря  уж  о  вреде,
который он нам причинил. Остается только решить, кто из нас  им  займется.
Мне не терпится распотрошить его, начиная с ребрышек.
     - Да неужто вы не понимаете, какие колоссальные возможности  я  готов
для вас открыть? Неужели у нас нет точек соприкосновения?
     - Только на поле боя. Зови своих демонов, колдун, или хватай оружие.
     Невероятное возбуждение покинуло адепта, и в глазах у  него  осталась
лишь смерть. Чтобы решить, кому сражаться, Фафхрд подкинул в  воздух  чашу
Сократа и выругался, когда она подкатилась к Мышелову, который с  кошачьим
проворством схватил свой меч по имени Скальпель. Адепт,  нагнувшись,  стал
шарить у себя за спиной, пока не наткнулся рукой на  поле  с  ножнами,  из
которых вытащил клинок, тонкий и упругий, как игла. Адепт стоял, высокий и
холодно-безразличный, в лучах восходящего солнца, а  черный,  напоминающий
человека монолит, словно напарник, склонился за его спиной.
     Мышелов беззвучно вытащил  Скальпель  из  ножен  и,  ласково  проведя
пальцами по клинку, заметил на нем сделанную черным мелком надпись:  "Шаг,
который ты собираешься предпринять, я не одобряю.  Нингобль".  Раздраженно
зашипев, Мышелов стер надпись  о  бедро  и  стал  внимательно  следить  за
адептом - настолько внимательно, что не заметил,  что  глаза  лежавшей  на
земле Ахуры чуть дрогнули и раскрылись.
     - И знай, мертвый колдун, - небрежно заметил человечек в сером, - что
меня зовут Серый Мышелов.
     - А меня - Анра Девадорис.
     Мышелов  незамедлительно  начал  приводить   в   действие   тщательно
обдуманный план: сделать  два  быстрых  прыжка  вперед  и  в  молниеносном
выпаде, отбив оружие адепта, пронзить ему Скальпелем горло. Он уже  увидел
было, как из горла побежденного врага хлынула кровь, но на  втором  прыжке
заметил у самых глаз жужжащий, как стрела, клинок противника.  Изогнувшись
так, что свело живот, он наугад  отбил  меч  адепта.  Иглообразный  клинок
жадным вращением захватил Скальпель,  но  лишь  расцарапал  шею  Мышелова.
Низко присев, Мышелов удержался на ногах, но раскрылся, и,  лишь  отскочив
назад,  ушел   от   второго   удара   Анры   Девадориса,   нанесенного   с
молниеносностью атакующей змеи. Приходя в  себя  для  отражения  очередной
атаки, Мышелов удивленно таращил глаза: никогда в жизни ему не  доводилось
встречаться со столь быстрым противником. Лицо  Фафхрда  побелело.  Однако
Ахура, приподняв с плаща голову, улыбалась  со  слабой,  недоверчивой,  но
злобной радостью - откровенно порочной радостью, совершенно  непохожей  на
ее прежнюю, чуть заметную и насмешливую жестокость.
     Но Анра Девадорис, прежде чем опять пуститься в бой,  с  высокомерной
благодарностью  улыбнулся  Мышелову.  И  вот   уже   иглообразный   клинок
устремился с виду в неторопливую, но на самом деле молниеносную  атаку,  а
Скальпель  зажужжал,  неистово  обороняясь.  Мышелов,   судорожно   кружа,
отступал, по лицу его струился пот, в горле пересохло, но в сердце гремело
ликование: никогда еще он не дрался так хорошо, даже  в  то  душное  утро,
когда  с  мешком  на  голове  ему  пришлось  расправиться  с  жестоким   и
непредсказуемым похитителем из Египта.
     Внезапно к Мышелову пришла уверенность, что  не  напрасно  он  целыми
днями следил за Ахурой.
     Мелькнуло тончайшее лезвие, и Мышелов, даже не  сумев  сообразить,  с
какой стороны Скальпеля оно чиркнуло, отскочил назад, однако  недостаточно
быстро, и получил укол в бок. Он жестоко резанул по рванувшейся назад руке
адепта и сам едва успел отдернуть свою от ответного выпада.
     Противным голосом и так тихо, что Фафхрд едва услышал ее,  а  Мышелов
не услышал вовсе, Ахура воскликнула:
     - Вот пробежали паучки, Анра, и пощекотали тебя своими ножками.
     Быть может, адепт замешкался всего на миг, а может, просто глаза  его
стали чуть более пустыми. Как бы там ни было, но Мышелов так и не  получил
долгожданной  возможности  начать  контратаку  и  выйти  из  смертоносного
круговорота своего отступления. Как он ни  всматривался,  ему  не  удалось
найти брешь в стальной сети, которую без устали ткал клинок его соперника,
не удавалось заметить  на  лице,  спрятанном  за  этой  сетью,  ни  единой
предательской гримасы, ни малейшего намека на то,  куда  будет  направлена
следующая  атака,  ни  раздувающихся   ноздрей   или   приоткрытого   рта,
указывающих   на   утомление   противника.   Лицо   это   было    неживым,
нечеловеческим, мертвой маской  машины,  созданной  каким-нибудь  Дедалом,
серебристо-лепрозной личиной монстра, вышедшего из страшной сказки. И, как
и подобает машине, Девадорис черпал мощь и скорость из самого  ритма  боя,
который подтачивал силы Мышелова.
     Мышелов понял:  он  должен  нарушить  этот  ритм  контратакой,  любой
контратакой, или пасть жертвой этой ослепляющей скорости.
     И  сразу  же  он  понял  и  другое:  возможности  для  контратаки  не
представится, дожидаться, когда соперник ошибется в своей  атаке,  нельзя,
нужно поставить все на карту и действовать наугад.
     В горле у него першило, сердце колотилось о ребра, конечности  начали
неметь, словно наливаясь смертельным ядом.
     Девадорис сделал ложный выпад ему в лицо.
     Одновременно Мышелов услышал глумливый голос Ахуры:
     - Они уже оплели паутиной твою бороду, Анра, а  червячки  вкусили  от
твоих причиндалов.
     Мышелов ударил наугад, и его клинок устремился к колену адепта.
     То ли он угадал, то ли что-то другое  помешало  Девадорису  завершить
свой смертельный выпад.
     Он легко парировал удар Мышелова, однако  ритм  уже  был  нарушен,  и
скорость замедлилась.
     Адепт тут же набрал ее снова, и Мышелов опять ударил наугад, опять  в
самый последний момент. Снова услышал он жуткую издевку Ахуры:
     - Личинки сплелись для тебя в ожерелье, Анра, а каждый  ползущий  жук
останавливается, чтобы заглянуть тебе в глазницу.
     Это повторялось снова и снова: немыслимая скорость, догадка,  мрачная
издевка, но всякий раз Мышелов выгадывал  лишь  мгновенную  передышку,  не
успевая начать серьезную контратаку. Он непрерывно отступал,  двигаясь  по
кругу, ему начало казаться, что он попал в громадный водоворот. И с каждым
поворотом перед глазами у  него  проносились  неподвижные  части  пейзажа:
сведенное судорогой белое лицо Фафхрда, громадная усыпальница,  искаженное
ненавистью, насмешливое лицо Ахуры, красная  вспышка  восходящего  солнца,
черный и  мрачный  обтесанный  монолит,  ряд  каменных  солдат,  громадные
каменные шатры, снова Фафхрд.
     Мышелов понял: еще немного - и  силы  оставят  его  раз  и  навсегда.
Каждая удачная контратака давала ему все  более  короткую  передышку,  все
слабее сбивала скорость соперника. Голова у  него  закружилась,  в  глазах
потемнело. Его как будто затянуло в самую сердцевину водоворота, казалось,
что черное облако, излившееся из  Ахуры,  окутывает  его,  словно  вампир,
отнимает у него дыхание.
     Мышелов знал, что у него хватит сил еще лишь на один  ответный  удар,
поэтому решил направить его в сердце противника.
     Он начал готовить последнюю контратаку.
     Но он слишком долго мешкал. Ему не удавалось собрать необходимые  для
решающего удара силы, развить нужную скорость.
     Он увидел, что адепт готовится к молниеносному смертельному удару.
     Выпад  Мышелова  напоминал  движение  паралитика,   который   силится
приподняться с кровати.
     И тут Ахура начала смеяться.
     Это был жутковатый истерический смех, несколько глуповатое  хихиканье
и фырканье, и Мышелов удивился, почему девушка так радуется его гибели, и,
несмотря на все это, в этих звуках слышалось искаженное эхо  смеха,  каким
смеялись он сам и Фафхрд.
     С удивлением Мышелов обнаружил,  что  иглообразный  меч  еще  его  не
проткнул: молниеносное движение Девадориса стало  на  глазах  замедляться,
словно ненавистный смех петлями опутывал адепта, словно каждый его  раскат
прочной цепью сковывал его конечности.
     Мышелов согнулся над своим мечом и скорее рухнул вперед,  чем  сделал
выпад.
     Послышался прерывистый вздох Фафхрда.
     И тут Мышелов понял, что пытается вытащить Скальпель из груди  адепта
и что это почему-то невероятно трудно, хотя в грудь  клинок  вошел  легко,
словно Анра  Девадорис  внутри  был  полый.  Мышелов  дернул  еще  раз,  и
Скальпель, выйдя наружу, выпал из его онемевших пальцев. Колени у Мышелова
задрожали, голова упала на грудь, и все вокруг покрылось мраком.
     Мокрый от пота Фафхрд не отрывал глаз  от  адепта,  напряженное  тело
которого начало  покачиваться,  словно  каменный  столб,  этакий  стройный
собрат монолита у него за спиной. Губы Анры  были  растянуты  в  застывшей
улыбке  предвидения.  Тело  раскачивалось  все   сильнее,   но   несколько
мгновений, словно жуткий маятник смерти, не падало.  Наконец,  похожий  на
каменный столб, покойник рухнул ничком. Когда его голова коснулась  черной
плиты, раздался ужасающий гулкий звук.
     Ахура вновь истерически расхохоталась.
     Бросившись к Мышелову, Фафхрд окликнул его по имени и принялся трясти
осевшее тело. Ответом ему был храп. Словно какой-нибудь изнуренный  солдат
фиванской фаланги, задремавший на исходе битвы, опираясь на копье, Мышелов
заснул от полной потери сил. Отыскав серый плащ, Фафхрд  завернул  в  него
Мышелова и уложил на землю.
     Ахура судорожно тряслась.
     Фафхрд посмотрел на  распростертого  на  земле  адепта,  похожего  на
рухнувшую каменную статую. Своей худобой Девадорис напоминал скелет. Рана,
нанесенная Скальпелем, почти не кровоточила, однако лоб адепта раскололся,
словно яичная скорлупа. Фафхрд дотронулся  до  тела.  Кожа  была  ледяной,
мышцы тверды, как сталь.
     Фафхрду приходилось видеть людей,  окоченевших  сразу  после  смерти,
например, македонцев, сражавшихся слишком отчаянно и слишком долго. Однако
они перед смертью теряли силы и даже пошатывались. Анра  же  Девадорис  до
самого последнего момента выглядел свежим и уравновешенным, несмотря на то
что вызывающий окоченение яд уже скопился у него в  крови.  На  протяжении
всего поединка грудь его едва вздымалась.
     - Клянусь распятым Одином! - пробормотал Фафхрд. - Это был  настоящий
мужчина, хоть и адепт.
     Чья-то рука легла ему на плечо. Фафхрд обернулся:  перед  ним  стояла
Ахура. Вокруг глаз у нее появились белые  круги.  Она  косо  ухмыльнулась,
понимающе вздернула бровь, затем, приложив палец к губам,  внезапно  упала
на колени  перед  трупом  адепта.  Робким  движением  прикоснулась  она  к
атласному сгустку крови у него на  груди.  Снова  заметив  сходство  между
лицом покойника  и  искаженными  чертами  лица  девушки,  Фафхрд  с  шумом
выдохнул воздух из легких. Испуганной кошкой Ахура отскочила в сторону.
     Внезапно она застыла в позе танцовщицы и уставилась Фафхрду за спину;
невероятно мстительное злорадство появилось на ее  лице.  Кивнув  Фафхрду,
она легко взбежала по ступеням к гробнице, указала пальцем внутрь и  снова
кивнула.  Северянин  неохотно  двинулся  с  места,  не  сводя  глаз  с  ее
напряженного и какого-то нездешнего лица, прекрасного, как  у  ифрита.  Он
медленно взошел по ступеням.
     Оказавшись наверху, Фафхрд заглянул в гробницу.
     Глядя внутрь, он почувствовал, что весь мир представляет  собой  лишь
тоненькую  пленку  на  первородной  мерзости.  Северянин  понял:  то,  что
показывает ему Ахура, каким-то образом связано с ее полнейшим вырождением,
равно как с вырождением того, что  называло  себя  Анрой  Девадорисом.  Он
вспомнил о странных колкостях,  которые  Ахура  бросала  адепту  во  время
поединка. Он вспомнил ее смех, в его мозгу забрезжили  смутные  подозрения
относительно зародившихся  в  каких-то  мрачных  безднах  непристойностях,
которые она произносила. Фафхрд не  обратил  внимания  на  то,  что  Ахура
перевесилась через стенку гробницы и ее белые  руки  безвольно  болтаются,
словно в бессильном ужасе указывая на  что-то  изящными  пальцами.  Он  не
знал, что проснувшийся Мышелов устремил на него озадаченный  взгляд  своих
черных глаз.
     Позже Фафхрд сообразил, что изысканный и утонченный облик  Девадориса
навел его на мысль о том, будто гробница - это несколько своеобразный вход
в какой-то роскошный подземный дворец.
     Но тогда он не увидел в тесном каменном мешке никаких дверей, никаких
щелей, указывающих на замаскированный вход.  Вышедший  отсюда  жил  именно
здесь, в каменном склепе, где по углам висели толстые слои паутины,  а  на
полу кишели личинки, навозные жуки и черные мохнатые пауки.



                                   ГОРА

     Возможно, именно так и было задумано каким-нибудь кудахчущим демоном,
а может, и самим Нингоблем. Как бы  там  ни  было,  Фафхрд,  спускаясь  по
ступеням гробницы, запутался ногами в покрове Аримана и  дико  заорал  (по
словам Мышелова, замычал), пока не разобрался в чем дело,  однако  к  тому
времени покров уже был изорван в клочья.
     Затем Ахура, очнувшись благодаря этому шуму, навела на короткое время
панику, закричав, что черный монолит и его каменное воинство идут к ним  и
собираются раздавить их своими каменными ногами.
     Почти сразу после этого чаша Сократа заставила застыть кровь в  жилах
друзей: она описала по  земле  полукруг,  как  будто  ее  многомудрый,  но
невидимый владелец пытался дотянуться до нее, быть может, чтобы  промочить
горло после диспута в пыльном подземном царстве. Высохшей  ветки  с  Древа
Жизни пропал и след, хотя Мышелов отскочил совершенно по-кошачьему,  когда
увидел большое черное насекомое, похожее на  сучок,  уползавшее  с  места,
куда упала ветка.
     Но  самое  большое  замешательство  устроил  верблюд,  который  вдруг
принялся откалывать неуклюжие курбеты в не свойственной  ему  восторженной
манере и, встав на задние ноги, попытался покрыть одну  из  кобыл,  но  та
смятенно заржала и унеслась прочь. Немного позже стало ясно,  что  верблюд
добрался до любовных зелий: одна из бутылочек была разбита  копытом  и  на
этом месте виднелось пенистое пятно, а  два  глиняных  кувшинчика  исчезли
бесследно. Фафхрд вскочил на одну из оставшихся лошадей и с дикими воплями
поскакал вслед за убегающими животными.
     Оставшись наедине с Ахурой, Мышелов был  вынужден  напрячь  все  свои
способности, чтобы спасти девушку от безумия потоком болтовни, в  основном
пряными тирскими сплетнями, а также  совершенно  апокрифической  байкой  о
том, как он, Фафхрд, и пять мальчи