бки
наполнились и опорожнились не один  раз.  Но  только  Фафхрд  вознамерился
снова запечатлеть предначальный поцелуй на мягких  устах  юной  девы,  как
почувствовал, что рот ее опять сделался слюнявым и клыкастым. На  сей  раз
оказавшаяся между двух винных бочонков галатийка встала сама и, не обращая
внимания на крики, возбужденные возгласы и удивленные  взоры,  словно  они
были лишь частью затянувшегося  грубого  розыгрыша,  вышла  из  кабачка  с
достоинством амазонки. Остановилась она при этом только  раз,  на  грязном
затоптанном  пороге,  причем  лишь  для  того,  чтобы  метнуть  в  Фафхрда
небольшой кинжал, который тот рассеянно отбил своим медным кубком, так что
клинок воткнулся прямо в рот деревянному сатиру на стене, отчего тот  стал
похож на божество, самозабвенно ковыряющее в зубах.
     В  зеленоватых,  цвета  морской  волны,  глазах   Фафхрда   появилась
задумчивость:  Северянин  размышлял,  какой  это  такой  волшебник   решил
вмешаться в его интимную жизнь. Он  неторопливо,  одно  за  другим,  обвел
взглядом плутоватые лица завсегдатаев погребка; взгляд  его,  с  сомнением
задержавшись на высокой темноволосой девушке, сидевшей подле  чана,  снова
вернулся к Мышелову. В глазах у Северянина появилась тень подозрения.
     Мышелов сложил руки на груди, раздул ноздри вздернутого носа и вернул
другу взгляд с  насмешливой  учтивостью  парфянского  посла.  Затем  резко
повернулся, обнял и поцеловал сидевшую рядом с  ним  косоглазую  гречанку,
молча ухмыльнулся Фафхрду, отряхнул с груботканой туники из  серого  шелка
осыпавшуюся с век девицы сурьму и снова скрестил руки на груди.
     Фафхрд начал  тихонько  постукивать  донышком  кубка  о  ладонь.  Его
широкий,  туго  затянутый  кожаный  пояс  с  пятнами  пота,  которым  была
пропитана и белая льняная туника, легонько поскрипывал.
     Между тем предположения относительно личности  человека,  наложившего
заклятие  на  Фафхрдову  галатийку,  покружили  по  кабачку  и  неуверенно
остановились на высокой темноволосой девушке, - возможно, потому, что  она
сидела особняком и в перешептываниях не участвовала.
     - Она  слегка  с  приветом,  -  сообщила  Мышелову  Хлоя,  косоглазая
гречанка. -  Многие  называют  ее  Салмакидой  [Салмакида  -  в  греческих
легендах нимфа  источника,  без  взаимности  влюбившаяся  в  гермафродита,
отчего боги объединили их в одно существо] Молчуньей, но я  знаю,  что  ее
настоящее имя Ахура.
     - Персиянка? - осведомился Мышелов.
     Хлоя пожала плечами.
     - Она здесь сшивается уже не один год, хотя никто  толком  не  знает,
где она живет и чем занимается. Раньше это была веселая девчушка, не прочь
посудачить, хотя с  мужчинами  не  водилась.  Однажды  даже  подарила  мне
амулет, сказала, он от кого-то защищает, я до сих пор его ношу. А потом на
какое-то время она пропала, - продолжала болтать Хлоя, - а  вернулась  уже
такая, какой ты ее видишь, - робкая, слова  не  вытянешь,  а  в  глазах  -
выражение человека, подсматривающего в щелку в дверях борделя.
     - Ах вот как, - бросил Мышелов. Он не сводил одобрительного взгляда с
темноволосой девушки даже несмотря на то, что Хлоя дергала его  за  рукав.
Гречанка мысленно огрела себя палкой по пяткам: зачем  она  поступила  как
последняя дура и обратила внимание мужчины на другую девушку?
     Фафхрда эта немая сцена с  толку  не  сбила.  Он  продолжал  сверлить
Мышелова взглядом с упорством целой аллеи  каменных  египетских  колоссов.
Котелок его гнева наконец забулькал.
     - Послушай, ты, поскребыш мудрого и цивилизованного мира, - начал он.
- По-моему, это  верх  вероломства  -  пробовать  на  мне  свое  паскудное
колдовство.
     - Полегче, извращенец, - промурлыкал Мышелов. - Подобные неприятности
случались  и  с  другими,  к   примеру,   с   одним   пылким   ассирийским
военачальником, чья возлюбленная превратилась под одеялом в паука,  или  с
неким  страстным  эфиопом,  внезапно  обнаружившим,  что  он  болтается  в
нескольких ярдах над землей и пытается поцеловать  жирафу.  Воистину,  для
человека, знакомого  с  анналами  чародейства  и  колдовства,  нет  ничего
нового.
     - К тому же, - продолжал Фафхрд, и его  бас  зарокотал  в  тишине,  -
разве это не предел подлости - проделывать со мной свои  свинские  фокусы,
когда я вконец расслабился?
     - Если б я вздумал удержать тебя от распутства с помощью чар, -  гнул
свое Мышелов, - мне вряд ли пришло бы  в  голову  начинать  превращения  с
твоей женщины.
     - Более того, - не унимался Фафхрд, подавшись вперед и положив ладонь
на длинный кинжал в ножнах, лежавший рядом на скамье, - я  расцениваю  как
прямое и возмутительное оскорбление тот факт,  что  для  своих  опытов  ты
выбрал галатийскую девушку, представительницу расы, родственной моей.
     - Мне уже и раньше, - зловеще заметил Мышелов, скользнув пальцами под
тунику, - приходилось сражаться с тобой из-за женщины.
     - Но раньше,  -  еще  более  зловеще  отозвался  Фафхрд,  -  тебе  не
приходилось сражаться со мной из-за свиньи!
     На несколько мгновений Северянин застыл в весьма  воинственной  позе:
набычившись, выпятив нижнюю челюсть  и  прищурив  глаза.  Потом  он  начал
смеяться.
     Смех Фафхрда - это было нечто.  Прорываясь  шумным  фырканьем  сперва
через ноздри, потом сквозь зубы, он быстро переходил в ржание, сотрясавшее
все тело  Северянина,  и  наконец  превращался  в  громовой  рев,  который
непременно свалил бы варвара с ног, если бы он не держался изо  всех  сил,
широко расставив ноги и откинув назад голову, словно под напором  урагана.
Это был смех бичуемого бурей леса или моря, смех, вызывавший в воображении
величественные картины, будто возникшие из давних, гораздо более буйных  и
здоровых времен. Это был смех древних богов, наблюдающих за созданным  ими
человеком и отмечающих свои упущения, промахи и ошибки.
     Губы Мышелова начали кривиться. Он скорчил страшную рожу, стараясь не
поддаться этой заразе, но тут же сдался.
     Фафхрд на секунду умолк, немного отдышался и, схватив кувшин с вином,
осушил его до дна.
     - Свинские фокусы! - прогрохотал он и снова заржал.
     Подонки тирского общества, придя в какое-то  неясное  возбуждение,  с
изумлением и благоговейным страхом пялили на друзей глаза.
     Впрочем, среди них нашлась одна  личность,  чья  реакция  заслуживала
внимания. Темноволосая девушка жадно вглядывалась в Фафхрда, впитывала все
издаваемые им звуки, в глазах у  нее  читалась  какая-то  странная  жажда,
любопытство, озадаченность - и расчет.
     Мышелов  заметил  это  и,  прекратив  смеяться,  стал  наблюдать   за
девушкой. Мысленно Хлоя нанесла особенно жестокий удар по  подошвам  своих
мысленно же связанных босых ног.
     Смех Фафхрда понемногу стал стихать.  Гигант  беззвучно  выдохнул  из
себя все его остатки, вздохнул уже нормально и засунул большие  пальцы  за
пояс.
     - На нас уже смотрит утренняя звезда, - сообщил он  Мышелову,  задрав
голову и глядя в окошко в крыше. - Пора приниматься за дело.
     И без дальнейшего шума они с Мышеловом вышли из погребка, отодвинув с
дороги только что  появившегося  и  вусмерть  пьяного  пергамского  купца,
который озадаченно уставился им вслед, словно пытаясь сообразить: были  ли
это бог-колосс и его раб-карлик или же  плюгавый  колдун  с  покорным  ему
громадным автоматом.
     На этом все могло бы и закончиться, и тогда две недели спустя  Фафхрд
просто объяснял бы, что происшествие в винном погребке -  это  всего  лишь
плод пьяного воображения нескольких людей - подобные вещи случались с  ним
и прежде. Однако ничто на  этом  не  закончилось.  Провернув  "дело"  (оно
оказалось гораздо более замысловатым, чем предполагалось,  и  превратилось
из простого сговора с сидонскими  контрабандистами  в  роскошную  интригу,
вовлекшую в свою орбиту  киликийских  пиратов,  похищенную  каппадокийскую
принцессу,   подделанное   кредитное   письмо   сиракузского   финансиста,
соглашение  с  работорговкой  с  Кипра,  свидание,  обернувшееся  на  деле
засадой, несколько  бесценных  драгоценностей,  похищенных  из  египетской
гробницы, которых никто никогда не видел, и шайку идумейских  головорезов,
которые на всем скаку вылетели из  пустыни,  чтобы  спутать  всем  карты),
Фафхрд и Мышелов вернулись в нежные объятия и к тихим  многоязычным  речам
портовых дам, и тут с Фафхрдом снова приключился свинский  фокус,  на  сей
раз завершившийся поножовщиной с несколькими типами, которые  решили,  что
спасают хорошенькую вифинянку от гибели в соленой и вонючей жидкости, куда
заталкивал ее озверевший рыжеволосый гигант - это Фафхрд настоял  на  том,
чтобы окунуть девицу, пока она не вернулась в первоначальное состояние,  в
бочку с рассолом от  маринованной  свинины.  Это  происшествие  натолкнуло
Мышелова на мысль, которую, впрочем, он так и не  открыл  Фафхрду:  нанять
какую-нибудь сговорчивую девицу, заставить Фафхрда превратить ее в свинью,
немедленно продать последнюю мяснику, затем,  когда  она  уже  в  качестве
разъяренной  девицы  убежит   от   мясника,   продать   ее   какому-нибудь
любвеобильному купцу,  пустить  вслед  за  ним  Фафхрда,  чтобы  он  опять
превратил ее в свинью (к  тому  времени  Северянин  научится  делать  это,
просто строя девушке глазки), потом  продать  ее  другому  мяснику  и  так
далее. Низкие цены, быстрый заработок.
     Некоторое время Фафхрд упрямо продолжал подозревать Мышелова, который
иногда по-любительски занимался черной магией и  повсюду  таскал  с  собой
кожаную шкатулку с различными странными  инструментами,  стянутыми  им  из
карманов у чародеев, а также  редкие  книги,  наворованные  из  халдейских
библиотек, и это несмотря на то, что из  долгого  опыта  Фафхрд  прекрасно
знал: Мышелов ничего не  читал  систематически,  кроме  предисловий  (хотя
нередко  раскрывал  книги  посередине,  сопровождая  свое   якобы   чтение
бросаемыми по сторонам проницательными взорами и ядовитыми замечаниями), и
к тому же в процессе колдовства  ему  никогда  еще  не  удавалось  достичь
дважды одних и тех же результатов. Мышелов  вряд  ли  сумел  бы  два  раза
подряд совершить метаморфозу с возлюбленными Фафхрда, а уж о том, чтобы  в
обоих случаях получить в результате по свинье, и речи  быть  не  могло.  К
тому же превращений уже было не два, а больше: собственно  говоря,  теперь
они происходили постоянно. Более того: Фафхрд, в сущности, вообще не верил
в магию, а в магию Мышелова и подавно. И если  хоть  малейшие  сомнения  у
него  оставались,  они  мгновенно  рассеялись,  когда  смуглая  египетская
красотка с атласной кожей превратилась в объятиях  Мышелова  в  гигантскую
улитку. Отвращение Мышелова, увидевшего на своих  шелковых  одеждах  следы
слизи, было неподдельным и ничуть не уменьшилось, когда два наблюдавших за
сценой бродячих  коновала  заявили,  что  не  видели  никакой  улитки,  ни
гигантской, ни даже обычной, и пришли к заключению, что  Мышелов  страдает
малоизученной разновидностью копытной гнили, которая вызывает  у  больного
галлюцинации  и  от  которой  они  готовы  предложить   редкое   мидийское
лекарство, причем по дешевке - всего девятнадцать драхм за баночку.
     Ликование Фафхрда по поводу конфуза  приятеля  продолжалось  недолго:
после ночи отчаянных и далеко зашедших опытов, в результате  которых,  как
уверяли некоторые, от сидонской гавани до храма Мелькарта пролегла цепочка
улиточных следов, наутро весьма озадачивших всех тирских дам и половину их
супругов. Мышелов обнаружил нечто, о чем подозревал уже давно, но  все  же
надеялся, что это не так: только Хлоя оставалась невосприимчивой к заразе,
которую несли его поцелуи.
     Нет  нужды  говорить,  что  это  обстоятельство  порадовало  Хлою  до
чрезвычайности. Словно два блистающих меча, ее  косые  глаза  разили  всех
вокруг высокомерным самодовольством, и свои мысленно израненные  ноги  она
теперь стала умащивать лишь  дорогими  благовонными  притираниями,  причем
отнюдь не умозрительными, поскольку,  воспользовавшись  своим  положением,
она быстренько выкачала из Мышелова немало золота,  которого  ей  хватило,
чтобы  купить  рабыню,  в  чьи  обязанности  входило,  в  сущности,   лишь
упомянутое умащивание. Теперь Хлоя уже  не  старалась  отвлекать  внимание
Мышелова от других  женщин,  а  не  без  удовольствия  поступала  как  раз
наоборот, и когда в очередной раз, зайдя в таверну "Пурпурная Улитка", они
встретили  там  темноволосую  девушку  по  имени  не  то  Ахура,   не   то
Салмакида-Молчунья,  косоглазая  гречанка  решила  сообщить  о   последней
кое-что еще.
     - Имей в виду, Ахура вовсе не такая  уж  невинная,  хотя  и  держится
особняком. Однажды она спуталась с каким-то стариком - еще  до  того,  как
подарила мне амулет, - а  в  другой  раз  я  слышала,  как  одна  шикарная
персиянка кричала на нее: "Что ты сделала со своим братом?"  Ахура  ничего
не ответила, только посмотрела змеиным взглядом, так что та выскочила  как
ошпаренная. Бр-р! Видел бы ты ее глаза!
     Однако Мышелов сделал вид, что это его не интересует.
     Разумеется, если бы Фафхрд вежливенько попросил, Хлоя ему  тут  же  и
отдалась бы, да и сама гречанка была не прочь получше прибрать  парочку  к
рукам, хотя бы и таким способом. Но гордость, не позволяла Фафхрду принять
от друга подобное одолжение; более того, в последние дни он не раз обзывал
Хлою скучной и неаппетитной созерцательницей собственного носа.
     Поэтому Северянину приходилось волей-неволей вести монашескую  жизнь,
стойко выдерживать презрительные женские  взгляды  за  столом  в  кабачке,
отгонять   раскрашенных   мальчиков,   превратно    истолковывавших    его
женоненавистничество,  да  сдерживать  сильное   раздражение,   вызываемое
растущими слухами относительно того, что он оскопил себя и сделался тайным
жрецом Кибелы. Пересуды и  домыслы  до  такой  степени  исказили  истинную
картину  происшедшего,   что   не   помогало   решительно   ничего:   хотя
подвергавшиеся  превращению  девицы  из  опасения  нанести   ущерб   своей
репутации твердили, что это выдумки, но все  напрасно.  Одни  решили,  что
Фафхрд впал в мерзкий содомский грех, и требовали публично отдать его  под
суд. Другие считали  его  счастливчиком,  которого  навещала  обратившаяся
свиньей влюбленная в него богиня, и который поэтому презирает всех  земных
девушек. Третьи шепотом заявляли, что он - брат Кирки и  имеет  постоянным
местожительством плавучий остров  в  Тирренском  море,  где  держит  стадо
свиней,  в  которых  со  свойственной  ему  жестокостью  превратил  многих
потерпевших кораблекрушение дев. Северянин больше не смеялся, под  глазами
у него появились черные круги; вскоре  он  начал  осторожные  расспросы  в
среде волшебников в надежде отыскать какое-нибудь контрзаклятие.
     - Кажется, я нашел лекарство от твоего неприятного недуга, -  однажды
вечером беззаботно заявил Мышелов, откладывая в сторону коричневый папирус
с  оборванными   краями.   -   Натолкнулся   в   этом   заумном   трактате
Исайи-бен-Эльшаза по демонологии. Здесь сказано, что  если  любимая  тобой
женщина изменяет  свой  облик,  ты  должен  продолжать  заниматься  с  ней
любовными  играми,  веря,  что  сила  твоей  страсти  поможет  ей  обрести
первоначальный вид.
     Отложив меч, который он точил, Фафхрд поинтересовался:
     - Тогда почему ты больше не целуешь улиток?
     - Это не слишком приятное занятие. К  тому  же  у  меня  -  человека,
лишенного варварских предрассудков, на крайний случай есть Хлоя.
     - Как же! Ты не бросаешь ее просто из  гордости.  Знаю  я  тебя.  Уже
неделю ты ни о ком, кроме Ахуры, не думаешь.
     - Штучка хорошенькая, но не в моем вкусе,  -  ледяным  тоном  ответил
Мышелов. - А вот тебе она, похоже, и впрямь вскружила голову. Как  бы  там
ни было, тебе следует попробовать мое лекарство. Свиньи со  всего  мира  с
визгом побегут за тобой, вот увидишь.
     Между  тем  Фафхрд  дошел  до  того,  что,  держась  на  почтительном
расстоянии  от  очередной  свиньи,  созданной  его  неутоленной  страстью,
предложил ей лохань помоев в надежде добиться  чего-либо  добротой.  Но  в
результате ему опять пришлось признать свое поражение и  сунуть  несколько
серебряных афинских  дидрахм  с  изображением  совы,  устроившей  истерику
скифской девице, у которой  расстроился  желудок.  Оказавшийся  поблизости
безмозглый, но любопытный молодой греческий философ  заявил  Фафхрду,  что
важна лишь душа или сущность любимого человека, а его внешность не  играет
ни малейшей роли.
     - Ты принадлежишь к сократической школе? - нежно осведомился Фафхрд.
     Грек кивнул.
     - Сократ ведь был  философом,  способным  не  моргнув  глазом  выпить
неограниченное количество вина?
     Снова последовал быстрый кивок.
     - И это потому, что  его  рациональная  сущность  главенствовала  над
животной?
     - А ты человек образованный, - ответил грек с уважительным, но  таким
же быстрым кивком.
     - Погоди. Считаешь ли ты себя истинным последователем своего учителя?
     На сей раз быстрая реакция грека сослужила ему  недобрую  службу.  Он
кивнул, а через двое суток друзья вынесли его из погребка, где он,  словно
какой-то удивительный младенец, лежал, свернувшись  клубочком  в  разбитом
винном бочонке. Он не мог протрезветь  несколько  дней,  и  за  это  время
успела образоваться небольшая  секта,  поклонявшаяся  ему  как  воплощению
Диониса. Однако она  так  же  быстро  и  распалась,  когда  грек  частично
протрезвел и выступил со своим  первым  пророчеством  о  пагубном  влиянии
пьянства.
     На следующее утро после обожествления опрометчивого  философа  Фафхрд
проснулся с первыми лучами жаркого солнца, скользнувшими по плоской крыше,
где они с Мышеловом решили переночевать. Лежа молча и  недвижно,  подавляя
желание слабым  голосом  попросить  кого-нибудь  купить  мешочек  снега  у
ливанцев в белых бурнусах (солнце над ними щурилось  даже  в  этот  ранний
час), чтобы охладить гудящую  голову,  Северянин  приоткрыл  один  глаз  и
увидел то, что в своей мудрости и предполагал увидеть: Мышелова,  сидящего
на корточках и устремившего взгляд на море.
     - Сын колдуна и ведьмы, - обратился к  нему  Фафхрд,  -  похоже,  нам
снова придется прибегнуть к нашему последнему средству.
     Не оборачиваясь, Мышелов неторопливо кивнул.
     - В первый раз мы едва остались в живых, - продолжал Фафхрд.
     - Во второй раз мы отдали души Иным Существам, -  подхватил  Мышелов,
словно друзья пели утренний гимн Пепле.
     - А в последний раз у нас отобрали светлую ланкмарскую мечту.
     - Он может втянуть нас в такую  попойку,  что  мы  не  проснемся  лет
пятьсот.
     - Он может послать нас на смерть, и  мы  возродимся  лишь  через  два
тысячелетия, - продолжал Фафхрд.
     - Он может показать нам Пана [в греческой  мифологии  божество  стад,
лесов и  полей,  способное  вселять  в  людей  беспричинный  ужас  (отсюда
выражение  "панический  страх")],  или  отдать  нас  древним  богам,   или
зашвырнуть к звездам, или  заслать  в  подземелья  Квармалла,  -  заключил
Мышелов.
     Несколько мгновений длилось молчание.
     Потом Серый Мышелов прошептал:
     - И все же мы должны посетить Нингобля Семиокого.
     И это  было  воистину  так:  как  правильно  догадался  Фафхрд,  душа
Мышелова парила над морем в мечтах о темноволосой Ахуре.



                                 НИНГОБЛЬ

     И вот друзья прошли заснеженный Ливан и украли трех верблюдов  -  они
приняли мудрое  решение  увести  их  у  богатого  землевладельца,  который
вынуждал своих арендаторов  возделывать  голые  камни  и  засевать  берега
Мертвого моря, - мудрое потому, что предстать пред очи  Наушника  Богов  с
грязной совестью - дело гиблое. Через неделю страшной болтанки по  пустыне
-  недели  буквально  огненной,  когда  Фафхрд   проклял   богов   племени
Муспелльхейма [в скандинавской мифологии - огненная страна, существовавшая
еще до начала