ь, создавая жуткое впечатление  чего-то  живого,  когда  рабыни
спотыкались под непривычной тяжестью. На нем  были  одежды  из  пурпурного
шелка, а его лоб украшали золотые обручи владыки Квармалла. Его  худощавые
руки, некогда столь искусные в практике хиромантии  и  магических  формул,
теперь были чопорно сложены на Магической Книге.  На  его  запястье  сидел
привязанный цепочкой кречет, голова птицы была накрыта колпачком; а у  ног
мертвого хозяина лежал его любимый гончий леопард, и его покой был  покоем
смерти.  Некогда  внушавшие  ужас  глаза  Квормала  были  прикрыты  теперь
похожими на восковые веками; эти глаза, так часто  видевшие  смерть,  были
теперь мертвы навеки.
     Хотя мозг Бриллы все еще был  занят  Кевиссой,  он  сказал  несколько
ободряющих слов другим девушкам, когда они проходили мимо, и одна  из  них
быстро и тоскливо улыбнулась ему; все они знали, что это большая  честь  -
сопровождать хозяина в будущую жизнь, но ни одна из них особо  не  жаждала
этой чести; однако  они  мало  что  могли  сделать,  кроме  как  исполнять
указания. Брилле было жаль их всех; они были  такими  юными,  у  них  были
такие пышные тела, и они могли дать столько наслаждения  мужчинам,  потому
что он хорошо обучил их. Но обычай должен быть исполнен.  Однако,  как  же
Кевисса?.. Брилла резко оборвал эти раздумья.
     Носилки двигались вверх по пандусу. Пение ширилось и  росло.  Наконец
они достигли вершины пирамиды,  и  лучи  солнца,  светящие  теперь,  когда
носилки повернулись к нему, прямо в мертвое лицо Квормала,  отразились  от
светлых волос и белой кожи ланкмарских рабынь, которые  вместе  со  своими
подругами бросились в ноги своему господину.
     Внезапно  Флиндах  уронил  руки,  и  наступила   тишина,   полная   и
всеобъемлющая тишина, поражающая  по  контрасту  с  размеренным  пением  и
гулкими ударами гонга.
     Гваэй и  Хасьярл  сидели  неподвижно,  пристально  глядя  на  фигуру,
которая была некогда владыкой Квармалла.
     Флиндах снова поднял руки, и из ворот,  противоположных  тем,  откуда
было вынесено тело Квормала, выскочили восемь человек. У  каждого  в  руке
был факел, и все они были обнажены, если не считать  пурпурных  капюшонов,
скрывавших  лица.  Под  аккомпанемент  резких  ударов  гонга  они   быстро
подбежали к костру, по два с каждой стороны, и,  сунув  факелы  в  заранее
подготовленные дрова, перепрыгнули через  зажженное  пламя,  поднялись  на
верх пирамиды и бесполезным жестом обняли рабынь.
     Пламя почти моментально охватило просмоленное  и  пропитанное  маслом
дерево. В  течение  какого-то  мгновения  сквозь  густой  дым  можно  было
разглядеть переплетенные корчащиеся фигуры рабов и худощавое тело мертвого
Квормала, глядящего сквозь  закрытые  веки  прямо  в  лицо  солнцу.  Затем
огромный кречет, разъяренный  жарой  и  едким  дымом,  закричал  злобно  и
сердито и, хлопая крыльями,  поднялся  с  запястья  своего  хозяина.  Цепь
держала крепко; но все увидели, как  рука  Квормала  поднялась  к  небу  в
возвышенном, освобождающем жесте перед тем,  как  дым  закрыл  все.  Пение
взлетело в крещендо и потом внезапно умолкло, когда  Флиндах  подал  знак,
что погребальные обряды закончены.


     Пока жадное пламя пожирало костер и поддерживаемую им  ношу,  Хасьярл
прервал молчание, предписанное обычаем. Он повернулся к  Гваэю  и,  трогая
пальцами  костяшки  кулака  на  своем  скипетре  и   злорадно   ухмыляясь,
заговорил:
     - Ха! Гваэй, было бы весело посмотреть на  то,  как  ты  корчишься  в
пламени. Почти так же весело, как видеть нашего родителя, жестикулирующего
после смерти. Иди же быстрей, Брат! У тебя еще есть шанс принести  себя  в
жертву и таким образом завоевать славу и бессмертие.
     И он захихикал, брызгая слюной.
     Гваэй только что сделал неприметный знак стоящему рядом пажу, и юноша
заторопился  прочь.  Молодого  властителя   Нижних   Уровней   ничуть   не
развеселила несвоевременная шутка брата, но, улыбнувшись и пожав  плечами,
он саркастически ответил:
     - Я предпочитаю искать смерть на  менее  болезненных  тропах.  Однако
идея недурна, я сохраню ее.
     Затем внезапно и более глубоким голосом он добавил:
     - Было бы лучше, если  бы  мы  оба  оказались  мертворожденными,  чем
растрачивать наши жизни  в  бессмысленной  ненависти.  Я  забуду  о  твоей
дурманящей пыли и опийных ураганах, и даже о твоем смердящем колдовстве  и
заключу с тобой договор,  о  Хасьярл!  Клянусь  мрачными  богами,  которые
правят под Квармаллским Холмом, и Червем, которого я избрал своим  знаком,
что для моей руки твоя жизнь священна; что ни заклятьями,  ни  сталью,  ни
ядами я не убью тебя!
     Договорив, Гваэй поднялся на ноги и посмотрел прямо в лицо Хасьярлу.
     Застигнутый врасплох Хасьярл пару  секунд  сидел  молча;  озадаченное
выражение скользнуло по его лицу; потом глумливая усмешка исказила  тонкие
губы, и они выплюнули в лицо Гваэю:
     - Ах так! Ты боишься меня даже больше, чем я думал. Да!  И  правильно
делаешь! Однако кровь вон тех старых обугленных останков течет в  жилах  у
нас обоих, и у меня тоже есть слабость по отношению к моему брату.  Да,  я
заключу с тобой договор, Гваэй! Клянусь  Древнейшими,  что  плавают  в  не
знающих света глубинах, и Кулаком - моим символом, что твоя жизнь священна
- пока я не выдавлю ее из тебя!
     И с финальным  злорадным  смешком  Хасьярл,  как  уродливый  облезший
горностай, сполз со своего стула и скрылся.
     Гваэй тихо стоял, прислушиваясь, глядя на  то  пространство,  которое
только что занимал Хасьярл; потом, убедившись, что его брат  действительно
ушел, он крепко ударил себя по бедрам, скорчился в конвульсиях беззвучного
смеха и задыхающимся голосом сказал, не обращаясь ни к кому в особенности:
     - Даже самого хитрого зайца можно поймать в простой силок.
     И, все еще улыбаясь, повернулся, чтобы посмотреть на пляшущее пламя.
     Пестрые группы людей медленно  втянулись  в  те  ворота,  из  которых
недавно вышли, и двор снова опустел, не считая тех  рабов  и  жрецов,  чьи
обязанности задерживали их здесь.
     Гваэй  некоторое  время  наблюдал   за   происходящим,   котом   тоже
проскользнул с балкона во внутреннее  помещение.  Слабая  улыбка  все  еще
держалась в уголках его  губ,  словно  какая-то  приятная  шутка  все  еще
вертелась в уме принца.


     "...И кровью того, на коего взирать приносит смерть..."
     Так звучно и нараспев читал Мышелов, закрыв глаза и  протянув  вперед
руки,  -  он  произносил  заклятие,  которое  было  подарено  ему  Шильбой
Безглазым и должно было уничтожить всех волшебников ниже Первого Ранга  на
неопределенном расстоянии от места, где заклинание произносили; можно было
надеяться, что уж на несколько-то  миль  его  хватит  -  чтобы  стереть  в
порошок колдунов Хасьярла.
     Работало Великое Заклинание или нет -  в  самой  глубине  души  Серый
сильно  сомневался,  что  оно  сработает,  -  Мышелов  был  очень  доволен
устроенным им представлением. Он не думал, что  даже  сам  Шильба  мог  бы
сделать лучше. Какие великолепные звуки, исходящие из глубины груди!  Даже
Фафхрд никогда не слышал, чтобы его друг так декламировал.
     Мышелову очень  хотелось  открыть  глаза  хоть  на  минуточку,  чтобы
отметить тот эффект, который его  представление  производило  на  Гваэевых
магов - он был уверен,  что  они  глазеют  на  него  с  разинутыми  ртами,
несмотря на все свое чванливое хвастовство, - но в этом пункте наставления
Шильбы были тверже  адаманта:  плотно  закрыть  глаза,  пока  произносятся
последние строки рун и великие запретные слова; стоит моргнуть хоть  самую
чуточку,  и  Великое  Заклинание  будет  сведено  к   нулю.   По-видимому,
предполагалось, что у магов не должно быть ни тщеславия, ни любопытства  -
вот занудство!
     Внезапно Мышелов почувствовал в темноте  своего  сознания  контакт  с
другой,  большей  темнотой,  злобной  и  могущественной   темнотой,   одно
отсутствие  которой  уже  создает  свет.   Мышелов   содрогнулся.   Волосы
зашевелились на его голове.  Капельки  холодного  пота  начали  покалывать
лицо.  Мышелов  чуть  было   не   начал   заикаться   в   середине   слова
"слюэрисофнак". Но, собрав всю свою волю, он договорил его без запинки.
     Когда последнее эхо  его  голоса  перестало  скакать  между  полом  и
куполом потолка. Мышелов чуть приоткрыл один глаз и потихоньку огляделся.
     Один взгляд, и второй его глаз распахнулся во всю ширь.  Мышелов  был
слишком потрясен, чтобы говорить.
     И с кем бы он заговорил, если бы не был так потрясен,  это  тоже  был
вопрос.
     За длинным столом, у подножия  которого  он  стоял,  не  было  вообще
никого. Там, где всего несколько мгновений назад сидели одиннадцать  самих
великих магов Квармалла - волшебники Первого Ранга, как поклялся каждый на
своей черной Магической Книге, - было только пустое пространство.
     Мышелов тихо позвал их. Было вполне возможно, что эти  провинциальные
ребята перепугались величия темных речей Ланкмара  и  заползли  под  стол.
Однако ответа не последовало.
     Мышелов  позвал  громче.  Но  слышен  был   только   неумолчный   гул
вентиляторов, хоть и едва более уловимый после  четырех  дней,  в  течение
которых Мышелов его слышал, чем журчание его  собственной  крови.  Мышелов
пожал плечами, опустился в свое кресло и пробормотал:
     - Если эти старые болваны с хитрыми лицами сбежали,  то  что  дальше?
Предположим, что все оруженосцы Гваэя тоже удерут?
     Начиная   планировать   в   уме,    какую    стратегию    изображения
легкомысленного ничтожества ему следует выбрать,  если  это  действительно
произошло. Мышелов угрюмо глянул на  широкое  кресло  с  высокой  спинкой,
которое стояло рядом и в котором раньше сидел самый смелый с виду  архимаг
Гваэя. На кресле лежала только слегка скомканная белая набедренная повязка
- но в ней было  нечто,  заставившее  Мышелова  застыть.  Небольшая  кучка
пушистой серой пыли - и все.
     Мышелов тихо присвистнул сквозь зубы  и  приподнялся,  чтобы  получше
разглядеть остальные кресла. На каждом из них лежало одно и то же:  чистая
набедренная повязка, слегка смятая, словно ее недолго носили, и  внутри  -
маленькая горка сероватого порошка.
     На другом конце длинного стола одна из черных шашек, стоящая  ребром,
медленно скатилась с доски для мысленной игры и с тихим "тук" ударилась  о
пол. Для Мышелова это прозвучало как самый последний звук в мире.
     Он очень спокойно встал и бесшумно  направился  в  своих  сапогах  из
крысиной кожи к ближайшему  арочному  проему,  который  задернул  плотными
занавесками перед тем, как произнести Великое Заклинание. Серый  спрашивал
себя, на каком же расстоянии действовало это заклинание и где все-таки оно
остановилось, если остановилось вообще. Предположим, например, что  Шильба
недооценил его силу и оно уничтожило не только волшебников, но и...
     Мышелов помедлил перед занавесом и бросил еще один, последний, взгляд
через плечо. Потом пожал плечами,  поправил  пояс  с  мечом  и,  ухмыляясь
гораздо более храбро, чем чувствовал себя, сказал в пространство:
     - Но ведь они же уверяли, что они - самые-самые великие волшебники!
     Он протянул руку к тяжелому занавесу, и в этот момент тот  дрогнул  и
закачался. Мышелов застыл на месте с  бешено  колотящимся  сердцем.  Потом
занавес чуть раздвинулся, и в образовавшуюся щель  просунулось  оживленное
лицо Ививис с широко раскрытыми от возбуждения и любопытства глазами.
     - Ну, что, твое  Великое  Заклинание  сработало,  Мышелов?  -  затаив
дыхание, спросила она.
     Серый  позволил  своему  собственному   дыханию   вырваться   вздохом
облегчения.
     - По крайней мере, ты его пережила, - сказал он и притянул девушку  к
себе. Ощущать ее стройное тело прижатым к себе было очень приятно.  Правда
в этот миг  Мышелов  приветствовал  бы  присутствие  почти  любого  живого
существа, но то, что это оказалась Ививис, было благом, которое он не  мог
не оценить.
     - Дорогая, - искренне сказал он, - мне  казалось,  что  я,  возможно,
последний оставшийся в живых человек на Земле. Но теперь...
     - Ты ведешь себя так, словно я - последняя на Земле девушка,  которую
ты уже год как не видел, - колко ответила она. - Здесь не место и не время
для любовных утех и интимных шуточек.
     Она  оттолкнула  его,  немного  ошибаясь  насчет  мотивов   поведения
Мышелова.
     - Ты убил волшебников Хасьярла? - задала  она  вопрос,  глядя  ему  в
глаза с легким трепетом.
     -  Я  убил  некоторое  количество  волшебников,  -  с   благоразумной
осторожностью признался Мышелов. - А вот  сколько  именно  -  это  спорный
вопрос.
     - А где волшебники Гваэя? - спросила она, глядя мимо него  на  пустые
кресла. - Он, что, взял их всех с собой?
     - А разве Гваэй еще не вернулся с похорон своего отца? - вопросом  на
вопрос ответил Мышелов, увиливая от темы, но, поскольку Ививис  продолжала
смотреть ему в глаза, небрежно добавил:
     - Его волшебники  находятся  в  каком-нибудь  благоприятном  месте  -
надеюсь.
     Ививис  странно  взглянула,  на  Серого,  протиснулась  мимо  него  в
комнату, подбежала к длинному столу и посмотрела на сиденья кресел по  обе
стороны от себя.
     - О Мышелов! - с упреком воскликнула она, но в том  взгляде,  который
она на него бросила, было настоящее благоговение.
     Он пожал плечами и, защищаясь, сказал:
     - Они поклялись мне, что они - волшебники Первого Ранга.
     - Не осталось даже фаланги пальца или осколка черепам -  торжественно
произнесла Ививис, пристально  вглядываясь  в  ближайшую  крошечную  кучку
серой пыли и покачивая головой.
     - И даже камня из желчного пузыря, - эхом отозвался  Мышелов.  -  Мои
руны были страшными.
     - И даже зуба, - в свою очередь подхватила  Ививис,  с  любопытством,
хоть и довольно бессердечно, растирая пыль между пальцами. -  Ничего,  что
можно было бы послать их матерям.
     - Их матери могут взять эти подгузники и спрятать вместе с теми,  что
их сыновья носили в детстве, - раздраженно сказал Мышелов,  чувствуя  себя
однако слегка неуютно. - О Ививис, у волшебников не бывает матерей!
     - Но что случится с нашим владыкой Гваэем теперь, когда его защитники
погибли? - задала Ививис более практичный  вопрос.  -  Ты  же  видел,  как
поразили его прошлой ночью насылаемые Хасьярлом заклятия, когда волшебники
всего лишь задремали. А если что-нибудь случится с Гваэем,  то  что  тогда
случится с нами?
     Мышелов снова пожал плечами.
     - Если мои руны дошли до двадцати четырех чародеев Хасьярла и тоже их
испепелили, то  никакого  вреда  причинено  не  было  -  кроме  как  самим
волшебникам, а они все знают, на что идут  -  когда  они  произносят  свои
первые заклинания, они подписывают себе  смертный  приговор;  это  опасное
ремесло.
     - В действительности, - продолжал он с неким подобием  энтузиазма,  -
мы выиграли. Двадцать четыре убитых врага в обмен всего на дюжину  -  нет,
одиннадцать волшебников общих потерь с нашей стороны  -  как,  да  это  же
сделка, за которую с радостью  ухватится  любой  военачальник!  И  теперь,
когда мы убрали с дороги всех волшебников -  не  считая  самих  Братьев  и
Флиндаха: с этим пятнистым бородавчатым типом надо держать ухо востро! - я
встречусь с тем  воителем  Хасьярла  и  убью  его,  и  мы  преодолеем  все
препятствия... И если...
     Его голос умолк. Мышелову только что пришло в голову  спросить  себя,
почему он сам не был испепелен собственным заклинанием. До сих пор он и не
подозревал, что может быть волшебником Первого Ранга - поскольку  несмотря
на то, что в юности он обучался деревенскому колдовству,  а  потом  только
баловался магией. Возможно, дело было в каком-то метафизическом фокусе или
логической ошибке. Если волшебник читает заклинание, которое во время  его
произнесения  уничтожает  _в_с_е_х_  волшебников  _п_р_и  _у_с_л_о_в_и_и_,
ч_т_о_  п_р_о_и_з_н_е_с_е_н_и_е  _з_а_в_е_р_ш_е_н_о_,  то  этот  волшебник
испепеляет себя или?.. Или, может быть, действительно, как начал хвастливо
думать Мышелов, он неведомо для себя был магом  Первого  Ранга,  или  даже
выше, или...
     В  тишине,  сопутствовавшей  его  мыслям,  он   и   Ививис   услышали
приближающиеся шаги, которые сначала были топотом множества ног, но  потом
быстро стали беспорядочным шумом. Мужчина в сером  и  девушка-рабыня  едва
успели  обменяться  опасливыми  вопрошающими   взглядами,   когда   сквозь
занавеси, сдирая их по  дороге,  пронеслись  восемь  или  девять  Гваэевых
оруженосцев самого высокого ранга;  их  лица  были  мертвенно-бледными,  а
глаза - вытаращены, как у  помешанных.  Они  промчались  через  комнату  и
выбежали в  противоположную  сводчатую  дверь  прежде,  чем  Мышелов  смог
сделать хоть шаг с того места, куда он отступил, чтобы не оказаться у  них
на пути.
     Но шаги еще были слышны. Последняя пара ног приближалась  по  черному
коридору странным неровным галопом, словно калека бежал дистанцию;  и  при
каждом шаге слышался хлюпающий шлепок. Мышелов быстро шагнул  к  Ививис  и
обнял ее одной рукой. Ему  тоже  не  хотелось  стоять  в  такой  момент  в
одиночестве.
     Ививис сказала:
     - Если твое Великое Заклинание не попало в Хасьярловых волшебников, и
их болезнетворные чары пробились к Гваэю, который теперь беззащитен...
     Ее шепот  боязливо  умолк,  когда  чудовищная  фигура,  облаченная  в
темно-алые  одежды,  шатаясь  и  то  и   дело   останавливаясь,   быстрыми
конвульсивными движениями приблизилась к ним из коридора. Сначала  Мышелов
подумал, что это может быть Хасьярл Неравнорукий, судя по тому, что слышал
об этом принце. Но потом  он  увидел  воротник  из  серых  грибов  на  шее
чудовища; багровую правую щеку и черную левую; глаза,  источающие  зеленый
гной и чистые, прозрачные капли, падающие из носа. В тот момент, когда это
омерзительное существо сделало последний широкий шаг в комнату, его  левая
нога внезапно стала бескостной, как желеобразвый столб, а правая,  которая
жестко ударялась о землю, - хоть и с хлюпающим звуком, исходящим от пятки,
- сломалась в середине голени, и кости с расщепленными концами  высунулись
сквозь  мясо.  Шелушащиеся  руки,  покрытые  желтой  коркой   и   красными
трещинами, напрасно хватались за воздух, пытаясь  найти  в  нем  опору,  а
правая рука, коснувшись головы, смела с нее половину волос.
     Ививис начала  слабо  хныкать  и  скулить  от  ужаса  и  прижалась  к
Мышелову, который сам чувствовал,  будто  кошмар  поднимает  свои  копыта,
готовый растоптать его.
     Таким вот образом принц Гваэй, властитель Нижних  Уровней  Квармалла,
вернулся домой с похорон своего отца, свалившись смердящей,  непристойной,
гнойной кучей на  сорванные,  богато  вышитые  занавеси  прямо  под  своим
собственным, сверкающим чистой  красотой  серебряным  бюстом  в  нише  над
аркой.


     Погребальный  костер  дымился  еще  долго,  но  единственным  в  этом
огромном и разветвленном замке-королевстве, кто наблюдал за  тем,  как  он
догорает,  был  начальник  евнухов  Брилла.  Потом  он  собрал   несколько
символических щепоток пепла на память: он взял  их,  руководствуясь  некой
смутной идеей о том, что они, возможно, смогут послужить ему чем-то  вроде
защиты теперь, когда его живой защитник ушел навсегда.
     Однако эти пушистые и шелестящие серые памятки не особенно подбодряли
Бриллу, когда он, безутешный,  забрел  во  внутренние  помещения.  Он  был
обеспокоен  и  по-евнуховски  охвачен  дрожью  при  мысли  о  войне  между
братьями, которая наверняка вспыхнет прежде, чем в Квармалле  опять  будет
один хозяин. О, какая трагедия, что владыка Квормал  был  выхвачен  Богами
Судьбы из жизни так внезапно, что  у  него  не  было  возможности  сделать
распоряжения  о  престолонаследии!  Хотя  какими   могли   бы   быть   эти
распоряжения, если учитывать жесткие требования обычаев Квармалла,  Брилла
не  знал.  И  все  же  Кв