осимая, хоть я и оставил солнце за  облаками.
Затем  мне  удалось  разыскать  небольшой  ветерок,  от   которого   веяло
прохладой. Правда, он не мог принести за собой дождь, но мне уже было  все
равно. Не до жиру, быть бы живу.
     Голова моя клонилась на грудь, глаза закрывались сами собой. Меня так
и подмывало разбудить Ганелона, передать ему вожжи и завалиться спать.  Но
я удержался от соблазна. Пока что мы были слишком  близко  от  Авалона  не
только по расстоянию, но и по отражениям.
     Я мечтал выбраться на хорошую дорогу. Меня  тошнило  при  одном  виде
омерзительной желтой глины. Надо было следить за  облаками,  держать  курс
строго на...
     Я вздрогнул, протер глаза  и  сделал  несколько  глубоких  вдохов.  В
голове  у  меня  все  перепуталось.  Размеренный  стук  копыт,  монотонное
поскрипывание фургона действовали как наркотик, а от тряски и  покачивания
я давно перестал ощущать свое тело. Один раз поводья выскользнули из  моих
рук, но, к счастью, лошади были опытные и знали, что от них требуется.
     Преодолев легкий подъем, мы покатили вниз. Время вновь приближалось к
полудню, небо покрылось грозовыми  тучами.  Я  попытался  разогнать  их  -
сильный ливень превратил бы глину в грязное месиво  -  и  через  несколько
миль и крутых поворотов мне это отчасти удалось. Я оставил небо в покое  и
сконцентрировался на дороге.
     Мы подъехали к полуразвалившемуся мосту через реку с высохшим руслом.
На  другом  ее  берегу  дорога  была  не  такой  желтой.  По  мере  нашего
продвижения она становилась шире, тверже,  на  ней  исчезали  ухабы  и  на
обочинах появилась зеленая трава.
     Затем пошел дождь.
     Я боролся с ним, как  мог,  стараясь  оставить  и  удобную  дорогу  и
зеленую травку в неприкосновенности.  Голова  у  меня  разболелась  не  на
шутку, но через четверть мили дождь прекратился, и показалось солнышко.
     Солнышко...
     Мы продолжали скрипеть, спускаясь  в  тенистую  долину  мимо  высоких
красивых деревьев. Еще один мост. Я клевал носом  все  чаще  и  на  всякий
случай намотал поводья на руку.  Машинально,  почти  не  думая,  я  что-то
менял, выбирал направление...
     Справа от меня в лесу  птицы  радостно  оповестили  мир  о  том,  что
наступило утро. Воздух  был  свеж  и  прохладен.  Капли  росы  на  листьях
сверкали в лучах восходящего солнца...
     Но мое тело обмануть не удалось, и я с облегчением вздохнул, услышав,
как Ганелон заворочался и сердито выругался. Если б он не  проснулся,  мне
пришлось бы разбудить его.
     Что ж, будем надеяться, мы ушли достаточно далеко. Я натянул поводья,
поставил фургон на тормоз - мы находились на  пологом  склоне  холма  -  и
достал бутылку с водой.
     - Эй! - воскликнул Ганелон, появляясь из-за ящиков. - Оставьте и  мне
глоточек!
     Я протянул бутылку.
     - Заменишь меня. Я должен отдохнуть.
     Он булькал  с  полминуты  и,  оторвавшись  от  горлышка,  крякнул  от
удовольствия.
     - Сейчас. Вот только отлучусь на минутку. Терпеть нету сил.
     Он спрыгнул на дорогу, отошел на обочину,  а  я  лег  на  его  место,
вытянулся и положил под голову плащ.
     Через несколько секунд я услышал, как он карабкается на козлы. Фургон
качнуло. Ганелон отпустил тормоз, прищелкнул языком, встряхнул вожжами.
     - Уже утро? - громко спросил он.
     - Да.
     - Господи! Значит, я дрых весь день и всю ночь!
     Я усмехнулся.
     - Нет. Ты находишься на другом  отражении  и  спал  всего  шесть-семь
часов.
     - Не понимаю. Ну да ладно, поверю вам на слово. Где мы находимся?
     - Милях в двадцати к северо-востоку от Авалона и в двенадцати от дома
Бенедикта. Это по расстоянию. Но мы поменяли несколько отражений.
     - Что мне делать?
     - Поезжай по дороге, никуда не сворачивая. Нам необходимо уехать  как
можно дальше.
     - Бенедикт может нас догнать?
     - Думаю, да. По крайней мере, я боюсь  делать  привал,  хотя  лошадям
надо отдохнуть.
     - Когда вас разбудить?
     - Никогда.
     Ганелон замолчал, а я улегся поудобнее  и  стал  вспоминать  Дару.  Я
вспоминал ее весь день.
     То, что произошло между нами, не входило в мои планы и было для  меня
полной неожиданностью. Я даже не думал о ней как о женщине,  пока  она  не
очутилась в моих объятиях и не доказала, что является ею. Мгновением позже
включились нервы моего спинного мозга, отключая разум и приводя жизнь к ее
основе, - так, по крайней мере, сказал бы мой друг Фрейд. Я не мог грешить
на то, что был пьян: во-первых, выпил я немного, а во-вторых, алкоголь  на
меня почти не действует. К тому же  зачем  упрекать  себя?  Затем,  что  я
чувствовал себя виноватым. Не потому, что мы были дальними родственниками.
И не потому, что я воспользовался ее неопытностью. Она знала, чего хотела,
когда пришла ко  мне  в  сад.  Обстоятельства  вынуждали  меня  придирчиво
оценивать все свои поступки. Да, мне хотелось большего, чем просто  с  ней
подружиться. Когда я повел Дару на другое отражение, я надеялся,  что  она
начнет относиться ко мне так же доверчиво, как к Бенедикту. Я хотел, чтобы
она была моей союзницей, оставаясь в тылу врага,  и  даже  предполагал  ее
использовать, если меня попытаются удержать в  Авалоне.  Но  я  не  хотел,
чтобы  она  считала  меня  подонком,  переспавшим  с  ней   из   корыстных
побуждений. И виноватым я чувствовал себя только потому, что в  этом  была
доля истины. Интересно, откуда такая щепетильность? В прошлом  я  совершал
поступки во сто крат аморальнее,  с  точки  зрения  обычного  человека,  и
никогда не мучился угрызениями совести. Я заворочался, безуспешно  пытаясь
отогнать назойливую мысль, сверлившую мозг. Да, я  влюбился.  Это  чувство
нельзя было сравнить с тем, которое я испытывал к  Лорен  -  оба  мы  были
ветеранами любви и понимали, на  что  идем  -  или  к  чувственной  Мойре,
жаждущей ласки в Рембе, где я прошел Лабиринт во  второй  раз.  Я  не  мог
разобраться в своих ощущениях. Они были нелогичны, ведь я знал Дару  всего
несколько дней.  Тем  не  менее...  Много  веков  я  не  испытывал  ничего
подобного. Я не хотел любить ее. Только не сейчас. Когда-нибудь  потом.  А
еще лучше - никогда. Она была не для меня. Она была ребенком. Все, что  ей
захочется испытать, я испытал. Я забыл то, что будет для  нее  прекрасным,
чарующим, восхитительным. Она не для меня. Она ребенок. Мне нельзя  в  нее
влюбляться. Мне надо...
     Ганелон что-то напевал себе под  нос  монотонно  и  фальшиво.  Фургон
трясло, он скрипел, дорога вела в гору. Солнечный луч  качнулся,  пробежал
по моему лицу. Я закрыл глаза рукой и погрузился в небытие.
     Когда я проснулся, был полдень. Чувствовал я себя преотвратно.  Выпив
почти полную бутылку воды, я вылил остатки на ладонь и протер лицо.  Затем
причесался, как мог пальцами и принялся разглядывать окрестности.
     Невысокие деревья шелестели зелеными листьями, на  небольших  полянах
росла трава. Мы все еще ехали по бурой,  твердой  и  относительно  гладкой
дороге. Небо было чистым, но на солнце изредка набегали небольшие облачка,
и тогда тени удлинялись. Дул легкий ветерок.
     - Воскресли из мертвых? Поздравляю! - весело сказал Ганелон, когда  я
выбрался из фургона и уселся рядом  с  ним  на  козлы.  -  Лошади  устали,
Корвин. Я тоже не прочь поразмяться и к тому  же  чертовски  проголодался.
Что скажете?
     - Давай перекусим, - согласился я. - Сворачивай на  полянку  слева  и
сделаем небольшой привал.
     - Мне бы хотелось проехать немного дальше.
     - С чего это вдруг?
     - Мне надо вам кое-что показать.
     - Что ж...
     Примерно через полмили дорога круто свернула к северу. Мы очутились у
подножия холма, преодолели подъем и увидели второй холм, выше первого.
     - Ну? - коротко спросил я.
     - Может, с того холма будет видно?
     Я пожал плечами.
     - Хорошо.
     Лошади с трудом шли в гору, и я соскочил  на  землю  и  стал  толкать
фургон сзади. Когда мы добрались до  вершины,  я  перепачкался,  взмок  от
пота, но окончательно проснулся. Ганелон бросил поводья, установил тормоз,
взобрался на крышу фургона и посмотрел вдаль, прикрыв глаза рукой.
     - Поднимитесь ко мне, Корвин, - негромко сказал он.
     Я присоединился к нему и проследил за направлением его руки.
     Примерно в трех четвертях мили, футов на двести ниже того места,  где
мы стояли, тянулась черная лента дороги. Она изгибалась, поворачивала,  но
ширина ее в несколько сот футов оставалась неизменной. На ней росли черные
деревья. Черная трава колыхалась - как будто черная вода медленно текла  в
черной реке.
     - Что это? - спросил я.
     - Это я вас хотел спросить. Сначала я подумал, что вы ее наколдовали,
меняя отражения.
     Я покачал головой.
     - Я, конечно, туго соображал, но вряд ли  забыл  бы,  сотворив  нечто
подобное. Откуда ты знал, что мы ее здесь увидим?
     - Мы несколько раз проезжали  неподалеку,  пока  вы  спали.  Мне  эта
дорога совсем не нравится. Она вызывает во мне  неприятные  ощущения.  Вам
она ничего не напоминает?
     - Да, конечно. К великому моему сожалению.
     Он кивнул.
     - В точности, как Черный Круг на Лорене. Поразительное сходство.
     - Черная Дорога, - пробормотал я.
     - Что вы сказали?
     - Черная Дорога. Я не  понимал,  о  чем  говорила  Дара,  но  сейчас,
кажется, начинаю понимать. Ничего хорошего нас здесь не ждет.
     - Еще одно проклятое место?
     - Да.
     Ганелон грязно выругался.
     - Значит, жди неприятностей? - спросил он.
     - Не думаю. Хотя все может быть.
     Мы слезли с крыши фургона.
     - Давайте  накормим  лошадей,  а  заодно  позаботимся  о  собственных
желудках, - предложил Ганелон.
     - Только не здесь.
     Мы  устроили  привал  у  подножья  холма  и  отдыхали   около   часа,
разговаривая об Авалоне. О Черной Дороге не было сказано  ни  слова,  хотя
она не шла у меня из головы. Впрочем, чтобы сказать  что-то  определенное,
надо было получше ее рассмотреть.
     Мы основательно перекусили, вновь забрались на козлы, и я  взялся  за
поводья. Отдохнувшие лошади весело зацокали копытами.
     Ганелон сидел слева от меня и болтал  без  умолку.  Я  только  теперь
понял, как дорог был его сердцу Авалон. Он успел побывать на местах  своих
бывших стоянок,  где  его  шайка  скрывалась  после  разбоя,  обошел  поля
сражений, где  выигрывал  битвы.  Я  был  тронут.  Плохое  и  хорошее  так
удивительно  сочеталось  в  этом  человеке,  что  ему  следовало  родиться
эмберитом.
     Миля уходила за милей.  Черная  дорога  приближалась,  и  внезапно  я
почувствовал сильное давление на мозг. Я прервал Ганелона на  полуслове  и
резко сказал:
     - Возьми вожжи.
     - Что случилось?
     - Потом. Возьми вожжи. Скорее!
     - Мне погонять?
     - Нет. Едем как ехали. И, ради бога, заткнись хоть на минутку.
     Я закрыл глаза, положил голову на скрещенные руки, опустошил  мозг  и
воздвиг стены вокруг этой пустоты. Никого нет дома. Перерыв на обед. Прием
окончен. Сдается внаем. Занято.  Частная  собственность.  Осторожно,  злая
собака.  Скользко,  если  мокро.  Полностью   разрушен   для   дальнейшего
восстановления...
     Давление прошло, возобновилось с новой  силой,  вновь  прошло,  вновь
возобновилось. Каждый раз я блокировал попытку контакта.
     Затем меня оставили в покое.
     - Порядок, - сказал я и, облегченно вздохнув, принялся тереть глаза.
     - В чем дело?
     - Кто-то пытался со мной связаться, способом тебе непонятным.  Голову
даю на отсечение, это был Бенедикт. Он наверняка  все  разнюхал  и  теперь
бросится за нами в погоню. Дай мне вожжи.
     - Он нас догонит?
     - Думаю нет. Мы отъехали достаточно далеко,  и,  как  только  у  меня
перестанет рябить в глазах, я займусь отражениями.
     Я взял вожжи. Дорога  наша  стала  петлять,  постепенно  сближаясь  с
Черной Дорогой. Через некоторое время мы оказались в нескольких  ярдах  от
нее.
     - Знакомая картина, - нарушил молчание  Ганелон.  -  Повсюду  струйки
тумана, и, если смотреть пристально, кажется, что  краешком  глаза  видишь
какое-то движение.
     Я закусил губу. Меня бил озноб. Я пробовал найти такое отражение, где
Черной Дороги не было бы, но у меня ничего не получалось. Когда  пытаешься
уйти на отражения из Эмбера, возникает такое ощущение, что ты уперся  лбом
в каменную стену. Чувство, которое появилось у меня сейчас, было другим. Я
испытывал сопротивление, преодолеть которое казалось невозможным.
     Мы шли по отражениям. Солнце поползло с запада  на  восток,  наступил
полдень (мне не  хотелось  находиться  рядом  с  этой  черной  гадостью  в
темноте), небо посветлело, деревья стали выше, на горизонте сверкали  пики
гор.
     Неужели Черная Дорога лежала на всех отражениях?
     Не я ли был виноват в том, что она появилась?
     К черту!
     Мы ехали вдоль Черной Дороги довольно долго. Вскоре до  нее  осталось
сто футов. Пятьдесят...
     Я натянул поводья. Вытащил  трубку,  набил  ее,  закурил  и  выпустил
облако дыма. Чемпиону и огнедышащему явно не понравился черный пейзаж. Они
ржали и пытались свернуть в сторону.
     Черная дорога пересекала наш путь. На ее обочине росла густая высокая
черная трава. Вдалеке  виднелись  огромные  черные  валуны.  Непроницаемый
туман лежал в низинах, струйками поднимался от земли. Темное небо казалось
каким-то грязным. На Черной  Дороге  царила  мертвая  тишина,  будто  она,
словно зверь, замерла, подстерегая добычу.
     Затем раздался пронзительный крик.  Женский  голос  звал  на  помощь.
Уловка, старая как мир?
     Он донесся из-за холмов  справа  и  показался  мне  неправдоподобным.
Впрочем, кто знает? Я мог ошибаться.
     Бросив поводья, я соскочил с фургона и выхватил Грейсвандир из ножен.
     - Пойду посмотрю, в чем дело.
     - Возвращайтесь скорее.
     Я перепрыгнул  через  придорожную  канаву,  продрался  сквозь  густой
кустарник, преодолел довольно крутой подъем и очутился на  вершине  холма.
Крик повторился, послышались какие-то непонятные  звуки:  я  увидел  внизу
Черную Дорогу, на которой футах ста пятидесяти  от  обочины  разыгрывалась
странная сцена.
     Если б не огонь костра, я мог бы подумать, что передо  мной  мелькают
кадры черно-белого кино. Женщина в белом с черными распущенными  волосами,
ниспадающими до талии, была привязана  к  черному  дереву,  у  ее  ступней
дымились черные головешки. С полдюжины мужчин, волосатых альбиносов,  либо
голых, либо срывающих остатки одежд, приплясывали,  бормоча  и  ухмыляясь,
тыкали в женщину палками, раздували костер и все время хватали себя  между
ног. Ее длинное белое платье, изодранное в лохмотья  и  обнажившее  пышную
фигуру, начало тлеть, а лица я разглядеть не смог из-за дыма.
     В мгновение ока я спустился с холма, одним прыжком  перемахнул  через
высокую черную траву, побежал вперед и бросился на волосатых уродов, снеся
первому голову с плеч и проткнув шпагой второго. Остальные повернулись  ко
мне, угрожающе махая палками и что-то крича. Грейсвандир  засверкала,  как
молния и в несколько секунд с бандитами было покончено. Трупы валялись  на
черной земле, и жидкость, вытекавшая из них, тоже была черной.
     Я резко повернулся, расшвырял костер  ногой,  подошел  к  женщине  и,
взмахнув шпагой, перерезал стягивающие ее веревки. Рыдая, она упала в  мои
объятия.
     Только тогда я заметил ее лицо, вернее его отсутствие.  На  ней  была
маска, овальная и гладкая, с отверстиями для глаз.
     Я отвел женщину подальше от горящих ветвей, и она  прижалась  ко  мне
всем телом,  тяжело  дыша.  Подождав  для  приличия  несколько  секунд,  я
попытался осторожно  высвободиться  из  ее  объятия,  но  безуспешно.  Для
женщины она была на удивление сильна.
     - Успокойтесь,  не  надо,  все  будет  в  порядке,  -  пробормотал  я
стандартные в таких случаях слова, но она не ответила, лишь прижалась  еще
сильней и начала ласкать - грубо,  искусно,  вызывая  вполне  определенное
возбуждение, которое меня в первый момент озадачило. С каждой секундой она
становилась все желаннее. Я вдруг понял, что провожу рукой по ее  волосам,
глажу податливое тело.
     - Успокойтесь, - повторил я. - Кто вы? Почему вас хотели  сжечь?  Как
вы сюда попали?
     И вновь я не получил ответа. Она перестала плакать, но дышала  тяжело
- правда, совсем по другой причине.
     - Зачем вы надели маску? - я попытался снять  ее,  но  женщина  резко
откинула голову.
     Впрочем, я не придал этому никакого значения. Понимая рассудком,  что
возникшая страсть нелепа, я был так же беспомощен, как боги эпикурейцев, и
хотел одного: обладать этой женщиной, причем немедленно.
     Затем мне показалось, что Ганелон громко зовет меня, и я  хотел  было
повернуться, но она удержала меня. Я был просто поражен ее силой.
     - Дитя Эмбера, - раздался голос, знакомый и незнакомый в одно и то же
время. - Мы - твои должники, и сейчас ты будешь весь наш.
     Словно издалека я услышал крики Ганелона, обрушившего на  мою  голову
поток отборной матерной ругани.
     Я напряг мускулы и почувствовал, как ослабевает и разжимается  кольцо
ее рук. Затем я сорвал с нее маску.
     Когда я освободился, женщина коротко, зло вскрикнула, а  когда  маска
оказалась в моей руке, сказала всего четыре слова, оказавшиеся последними:
     - Эмбер должен быть разрушен!
     Под маской лица не было, одна пустота.
     Сама она - оно - исчезло. Белое платье упало на землю.
     Повернувшись, я увидел, что Ганелон лежит на обочине Черной Дороги  и
ноги его неестественно вывернуты. Он рубил шпагой направо и налево,  но  я
не понял, что случилось, и быстро подбежал к нему.
     Высокая черная трава, которую я перепрыгнул,  бросившись  на  крик  о
помощи, крепко обвила лодыжки и бедра моего спутника. Правда, ему  удалось
частично освободить правую ногу, но трава  кидалась,  как  зверь,  пытаясь
поймать руку со шпагой. Я пустил в ход Грейсвандир, встал позади  Ганелона
и тут только заметил, что все еще держу  маску.  Я  бросил  ее  на  черную
землю, и она задымилась.
     Я взял Ганелона под мышки и оттащил от обочины. Трава сопротивлялась,
не желая уступать, но я оказался сильнее.
     Он с трудом встал, опираясь на меня, и воскликнул, хлопая по бедрам:
     - Мои ноги! Они как мертвые!
     Я помог ему добраться до фургона, и Ганелон уцепился за его борт.
     - Щекотно, - заявил он, топая ногами. -  Кажется,  я  начинаю  что-то
чувствовать... О-о-оо!
     В конце концов он с трудом забрался на козлы, и я сел рядом.  Ганелон
вздохнул.
     - Вроде бы полегчало, - сказал он. - По-моему, онемение проходит. Эта
дрянь высосала из меня все силы. А у вас что случилось?
     - Ты оказался прав. Это - проклятое место.
     - Что будем делать?
     Я взял вожжи в руки и снял фургон с тормоза.
     - Поедем, никуда не сворачивая.  Мне  надо  кое-что  выяснить.  Держи
шпагу наготове.
     Он буркнул  что-то  нечленораздельное  и  положил  шпагу  на  колени.
Лошадям моя идея пришлась не по нутру, так что пришлось легонько  стегнуть
их кнутом.
     Мы въехали на Черную Дорогу, и мне показалось, что я сижу в  кинозале
и смотрю картину о второй мировой войне. Реалистичный, страшный,  пугающий
фильм о недалеком прошлом. Даже скрип фургона и стук копыт звучали  глухо,
доносились как бы издалека. У меня зазвенело в ушах. Трава  заволновалась,
когда мы проезжали мимо, хотя я выбрал такое место на обочине, где она  не
росла. Клубившийся туман не имел запаха, но тем не менее  в  низинах  было
трудно дышать. У первого же валуна я  начал  менять  отражения  и  свернул
направо.
     Черный пейзаж остался неизменным.
     Это меня взбесило.
     Я вызвал в памяти  Лабиринт  и  удержал  его  перед  своим  мысленным
взором. Лабиринт горел, полыхал огнем. Я вновь поменял отражения.
     В ту же секунду  что-то  лопнуло  у  меня  в  голове.  Страшная  боль
пронзила мозг, словно его проткнули раскаленным железным прутом. Вот тогда
я разозлился по-настоя