й.
     - Обещаю, - сказал я и сунул руку в карман.
     У меня было три полных коробка спичек и  часть  четвертого.  Я  сунул
ложку ему в руки и подвел к стене.
     - Появилось ли у вас чувство инструмента? - спросил я его.
     - Да это ведь заостренная ложка, верно?
     - Верно. Я зажгу спичку  как  только  вы  скажете,  что  готовы.  Вам
придется рисовать быстро, потому что мой запас спичек ограничен.  Половину
спичек я израсходую на  рисунок  маяка,  а  вторую  половину  на  то,  что
подскажет вам ваше воображение.
     - Хорошо, - согласился он.
     Я зажег спичку, и он начал вычерчивать линии по серой сырой стене.
     Первым делом он очертил большой прямоугольник, как  раму  для  своего
наброска.  Затем   после   нескольких   быстрых   четких   штрихов   начал
вырисовываться маяк. Просто удивительно, но этот  старый  нелепый  безумец
сохранил все свое искусство.
     Когда спичка догорала до половины, я плевал на пальцы  левой  руки  и
брался за уже сгоревший конец, чтобы ни одна секунда драгоценного света не
пропала даром.
     Первая коробка кончилась, когда он уже дорисовал башню и работал  над
морем и небом. Я вдохновлял его, издавая  восхищенные  возгласы  с  каждым
движением его руки.
     - Великолепно, просто великолепно,  сказал  я,  когда  он  уже  почти
закончил.
     Затем он заставил меня потратить еще одну спичку,  потому  что  забыл
подписать картину. К этому времени вторая коробка спичек почти иссякла.
     - А сейчас давай  восхищаться  этой  картиной  вместе,  -  сказал  он
довольно.
     -  Если  вы  хотите  вернуться  к  себе,  то  вам  придется  оставить
восхищение лично мне, - ответил я. - У  нас  слишком  мало  спичек,  чтобы
заниматься критиканством.
     Он немного поворчал, но  все  же  подошел  к  другой  стене  и  начал
рисовать, едва я зажег спичку.
     Он быстро набросал крошечный кабинет, стол, череп  на  столе,  стены,
заставленные книгами до самого потолка.
     - Теперь хорошо, - удовлетворенно пробурчал он.
     В это время третья  коробка  спичек  кончилась,  пришла  очередь  уже
начатой четвертой.
     Пришлось истратить еще шесть спичек, пока он что-то исправлял в своей
картине и подписывался. Он сконцентрировался на  картине,  когда  я  зажег
последнюю спичку - у меня осталось всего две - затем сделал шаг  вперед  и
исчез.
     Этой спичкой я обжегся, так что даже выронил ее из рук. Она упала  на
сырую солому и, зашипев, погасла.
     Странное смятение чувств,  обрывки  беспорядочных  образов,  безумное
злорадное торжество - меня била холодная дрожь от этого винегрета  эмоций.
А затем я вновь услышал его голос и почувствовал его присутствие  рядом  с
собой. Он опять вернулся!
     - Знаешь, что мне только что пришло в голову? - спросил он. -  А  как
же ты будешь любоваться моей картиной, когда здесь так темно?
     - О! Я вижу в темноте, - ответил я, Мы с ней так долго  жили  вместе,
что даже стали друзьями.
     - А-а, понимаю. Мне просто стало любопытно. Посвети-ка мне,  чтобы  я
снова мог попасть домой.
     - Хорошо, - согласился я, беря в руки предпоследнюю спичку.  -  Но  в
следующий раз, когда  вы  захотите  навестить  меня,  приходите  со  своим
собственным  освещением,  потому  что  мне  светить  будет  нечем.  Спички
кончились.
     - Ладно.
     Я зажег спичку, он уставился на свой рисунок, подошел к нему и  опять
исчез.
     Я быстро повернулся и посмотрел на  Маяк  Кабры  прежде,  чем  спичка
погасла. Да, в этом рисунке чувствовалась сила. Та самая сила.
     Сослужит ли моя последняя спичка мне верную службу?
     Я был уверен, что нет. Мне всегда нужно было долго концентрироваться,
чтобы использовать Карту как способ побега.
     Что тут можно поджечь? Солома слишком сыра и может не загореться. Это
просто ужасно - иметь выход, дорогу к  свободе  так  близко,  и  не  иметь
возможности ею воспользоваться.
     Нужен был огонь, который продержится хотя бы чуть дольше спички.
     Мой  матрас!  Льняной,  набитый  соломой  тюфяк  был   высушен   моим
собственным теплом за долгие месяцы - эта солома  уж  точно  будет  гореть
значительно лучше, да и лен тоже неплохое топливо.
     Я расчистил перед собой пол  до  самого  камня.  Поискал  заостренную
ложку, чтобы вспороть матрац. Черт возьми этого старикашку!  Дворкин  унес
ее с собой. В ярости я принялся раздирать матрас голыми руками.
     Наконец послышался треск рвущейся ткани, и я вытащил  из  середины  -
ура! - сухую солому. Я сложил ее небольшой кучкой, а рядом положил  клочья
льна в качестве дополнительного топлива, если оно понадобится. Чем  меньше
дыма, тем лучше. Он только привлечет внимание,  если  вдруг  мимо  пройдет
стражник. Однако, это маловероятно, потому что пищу мне  уже  принесли,  а
кормили здесь один раз в день.
     Я  зажег  последнюю  драгоценную  спичку  и  заставил  с  ее  помощью
разгореться спичечный коробок, в котором она  лежала.  Горящий  коробок  я
положил на солому.
     Почти что ничего не вышло.  Солома  оказалась  более  мокрой,  чем  я
предполагал,  хотя  я  и  достал  ее  из  самой  середины  матраса.  Но  в
конце-концов и в ней затеплился трепетный огонек. Для этого  мне  пришлось
сжечь два пустых коробка, и я был очень рад, что  догадался  не  выбросить
их.
     Швырнув в огонь третий пустой коробок, я выпрямился, держа  солому  в
руках на полотне и уставился на картину.
     Стена осветилась, когда пламя поднялось выше, и  я  сконцентрировался
на башне и начал вспоминать ее. Мне показалось, что я услышал крик  чайки.
Подуло свежим прохладным бризом, напоенным солоноватым запахом моря, и  по
мере того, как я всматривался,  картина  постепенно  становилась  реальным
местом.
     Я бросил загоревшееся полотно на пол, и пламя утихло на минуту, затем
разгорелось с новой силой. Все это время я ни на секунду не  отрывал  глаз
от рисунка.
     Волшебная сила все еще  оставалась  в  руках  великого,  сумасшедшего
Дворкина, потому что вскоре маяк стал таким же реальным, как и моя камера.
Затем он стал единственной реальностью, а камера - всего  лишь  Отражением
за моей спиной. Я услышал  плеск  волн  и  ощутил  ласковое  прикосновение
полуденного солнца.
     Я сделал шаг вперед, но нога коснулась не огня.
     Я  стоял  на  скалистом  песчаном  уступе  маленького  островка   под
названием Кабра, на котором расположился большой  серый  маяк,  освещавший
водный путь для кораблей Эмбера по ночам.  Эмбер  остался  в  сорока  трех
милях дальше, за моим левым плечом.
     Я больше не был узником.



                                    10

     Я подошел к маяку и взобрался по каменным ступеням, ведущим  к  двери
его   западного   входа.   Высокая,   широкая,    тяжелая    дверь    была
водонепроницаемой. К тому же она была заперта.  Позади  примерно  в  ярдах
трехстах, находилась небольшая бухта. В ней были привязаны две лодки. Одна
- обычная, весельная, другая  -  легкий  парусник  с  кабиной.  Они  мягко
покачивались на  волнах,  и  на  них  светило  яркое  красивое  солнце.  Я
остановился ненадолго, любуясь на них. Прошло так много времени с тех пор,
как я видел что-либо подобное, да  и  вообще  что-либо,  что  эта  обычная
картина показалась мне фантастической,  и  я  с  трудом  подавил  рыдание,
готовящееся вырваться из груди.
     Я отвернулся и постучал в дверь.
     После того как, по моим расчетам, прошло довольно  много  времени,  я
снова постучал.
     В конце-концов внутри кто-то завозился, а потом  дверь  распахнулась,
заскрипев на ржавых петлях.
     Жупен, хранитель маяка, смотрел на  меня,  как  бы  изучая,  налитыми
кровью глазами и изо рта у него  пахло  виски.  Он  был  примерно  пяти  с
половиной футов ростом, но такой согбенный, что  напоминал  мне  Дворкина.
Борода была такой же длины, как у  меня,  поэтому,  естественно,  казалась
длиннее, и она была пепельно-серого  цвета,  если  не  считать  нескольких
желтых пятен у самых пересохших губ. Кожа была пористая, как  апельсиновая
кожура, а ветер и солнце так обветрили и сожгли  ее,  что  она  напоминала
приятный цвет старинной мебели красного дерева. Как  и  большинство  плохо
слышащих людей, он говорил очень громко.
     - Кто вы? Что вам нужно?
     Ну, раз уж я настолько  неузнаваем  в  теперешнем  состоянии,  то  не
помешает сохранить инкогнито как можно дольше.
     -  Я  -   путешественник   с   юга,   и   совсем   недавно   потерпел
кораблекрушение, - сказал я как можно более жалобным тоном, -  Много  дней
меня носило по волнам; мне повезло и я ухватился за большой кусок  дерева,
и вот вынесло сюда, на этот берег. Я проспал на песке все утро. Только что
я пришел в сознание и нашел в себе достаточно сил, чтобы встать и  подойти
к этому маяку.
     Он сделал шаг вперед и взял меня за руку,  второй  рукой  обнимая  за
плечи.
     - Входи, входи же, - говорил он. Обопрись на меня. Ну ничего, ничего,
все обойдется. Пойдем со мной.
     Он привел меня в свои комнаты, в которых царил на удивление  страшный
беспорядок. Они были завалены старыми  книгами,  картами  и  всевозможными
навигационными приборами. Он и сам-то не очень твердо держался  на  ногах,
поэтому я старался наваливаться на него не очень сильно, достаточно только
для того, чтобы поддержать его в убеждении, что  я  полностью  истощен.  С
этой же целью я с трудом оперся о косяк двери.
     Он подвел меня к своей койке, помог прилечь и ушел запереть  дверь  и
приготовить мне что-нибудь поесть.
     Я снял ботинки, но увидев свои ноги, счел за лучшее надеть их  опять.
Если бы я действительно долго плавал в море, я нипочем  бы  не  был  таким
грязным. Мне не хотелось, чтобы он сразу же уличил меня во лжи, поэтому  я
натянул на себя одеяло и с удовольствием растянулся на постели.
     Жупен быстро вернулся с кружкой воды, кружкой  пива,  большим  куском
говядины и толстым ломтем хлеба на деревянном подносе. Одним взмахом  руки
он скинул с маленького  столика  все,  что  на  нем  лежало,  потом  ногой
придвинул его к кровати. Он поставил на него поднос и велел мне угощаться.
     Я не заставил себя упрашивать.  Я  набил  себя  до  самого  горла.  Я
пожирал пищу. Я съел все, до чего мог дотянуться, а дотянулся я до  всего,
что попалось мне на глаза, уж будьте покойны. Я выпил обе кружки.
     Затем я почувствовал, что смертельно  устал.  Жупен  кивнул  головой,
когда увидел, что у меня слипаются глаза, и  посоветовал  мне  вздремнуть.
Прежде чем я понял, что произошло, я уже провалился в сон.
     Проснулся я уже ночью, и чувствовал себя значительно  лучше,  впервые
за много-много недель. Я встал, прошел по помещению и вышел  наружу.  Было
холодновато, на кристально-чистом небе горели  миллионы  звезд.  Вспыхнул,
бросив отсветы мне на спину, огонь на вершине башни,  потом  потух,  потом
опять полыхнул на мгновение. Вода была весьма прохладной, но я должен  был
привести себя в порядок. Я тщательно вымылся, постирал и выжал одежду. Это
заняло примерно час. Затем я вернулся на  маяк,  повесил  вещи  на  спинку
престарелого стула, забрался под одеяло и опять заснул.


     Наутро, когда я проснулся, Жупен был уже на ногах. Он приготовил  мне
весьма плотный завтрак, и  расправился  с  ним  так  же  легко,  как  и  с
вчерашним ужином. Затем я одолжил у него бритву, зеркало и ножницы  и  как
сумел побрился и подстриг себе волосы. Потом я  опять  выкупался  и  когда
одел свою  чистую  просоленную  морем  одежду,  я  почти  чувствовал  себя
человеком.
     Когда я вернулся с берега,  Жупен  пристально  уставился  на  меня  и
сказал:
     - Что-то твоя физиономия кажется мне знакомой, парень.
     Я пожал плечами.
     - Расскажи-ка мне о своем кораблекрушении.
     Я рассказал. Да, но как! С какими подробностями! Я  не  упустил  даже
того трагического момента, когда с треском сломалась и рухнула  на  палубу
грот-мачта.
     Он потрепал меня по плечу и налил мне виски.  Потом  дал  сигарету  и
держал огонек, пока она не разгорелась.
     - Отдыхай здесь спокойно, - сказал он мне. - Я свезу тебя  на  берег,
когда захочешь, или посигналю проходящему  кораблю,  если  он  будет  тебе
знаком.
     Я воспользовался его гостеприимством. Пока я не мог поступить  иначе.
Я ел его пищу и пил его виски, и взял у него чистую рубашку, которая  была
ему слишком велика. Она принадлежала его погибшему в море другу.
     Я оставался с ним три месяца, постепенно набираясь сил.  Я,  конечно,
помогал ему, чем мог - следил по ночам за маяком, когда он  бывал  слишком
пьян, убирал все комнаты в доме - даже  выкрасил  две  из  них  и  заменил
оконные переплеты - и вместе с ним смотрел на море, когда бывали шторма.
     Как я  выяснил,  он  совсем  не  интересовался  политикой.  Ему  было
безразлично, кто правит в Эмбере. По его мнению, все мы  до  единого  были
недоросли и разгильдяи. Пока он мог обслуживать свой  маяк,  есть  хорошую
пищу и пить вкусное вино, а также составлять  в  тишине  и  покое  морские
карты, ему было просто наплевать, что при этом происходит  на  берегу.  Он
нравился мне все больше и больше, а так как я тоже был не далеко не профан
в  старых  морских  картах,  мы  провели  много  вечеров,  внося   в   них
исправления. Много лет тому назад я отправился в  путешествие  на  корабле
далеко на север, и я составил для него новую карту, основанную  на  личных
воспоминаниях. Это, казалось, доставило ему огромное наслаждение, так  же,
как и мое описание тех вод.
     - Кори - (так я ему представился) - мне бы хотелось отплыть  с  тобой
вдвоем когда-нибудь, - сказал он. - Я сначала даже не понял,  что  ты  был
капитаном судна.
     - Кто знает? - ответил я. - Ведь  ты  тоже  когда-то  был  капитаном,
верно?
     - Откуда ты знаешь?
     - Все эти навигационные приборы, которые здесь собраны, - пояснил  я,
- и еще твое пристрастие к составлению карт. К тому же ты ведешь себя  как
человек, привыкший повелевать.
     Он улыбнулся.
     - Да. Это так. Когда-то я командовал кораблем, на протяжении лет ста.
Но это было так давно... Давай лучше выпьем.
     Я сделал маленький глоток и отставил рюмку. Я прибавил в весе  фунтов
сорок за те месяцы, что провел у него. И сейчас я каждый миг  боялся,  что
он узнает во мне члена королевской  семьи.  Может  быть,  он  выдаст  меня
Эрику, а может и нет. Теперь, когда мы  так  подружились,  я  склонен  был
думать, что он меня не предаст. но мне не хотелось  рисковать  жизнью  для
того, чтобы выяснить это.
     Иногда, сидя у огня маяка, я размышлял:  -  надолго  я  еще  останусь
здесь?
     Ненадолго, - решил я, добавляя в лампу несколько  капель  жира.  Нет,
совсем ненадолго. Я знал, что близится время, когда  мне  предстоит  вновь
отправиться в путь, долгий путь по Отражениям.
     Однажды   я    почувствовал    давление,    мягкое,    вопросительное
прикосновение. Но я не знал, кто это мог быть.
     В ту же секунду я остановился, как вкопанный, закрыл глаза и заставил
себя ни о чем не думать, пока безмолвный вопрос не исчез.
     Тогда я принялся ходить и размышлять, и тут рассмеялся, глядя  КАК  я
хожу. Подсознательно я описывал тот небольшой периметр, который  позволяла
мне моя камера там, в Эмбере.
     Кто-то только что попытался связаться со мной через Карту. Был ли это
Эрик? Стало ли ему, наконец, известно, что я бежал, и  не  он  ли  пытался
таким образом обнаружить меня? Я не был уверен. Я чувствовал,  что  теперь
он боится ментального контакта со мной. Тогда Джулиан?  Или  Жерар?  Каин?
Кто бы это ни был, я закрылся  от  него  полностью,  уж  это  точно.  И  я
откажусь от такого контакта с любым членом моей семьи.  Может  быть,  я  и
потеряю на этом какие-нибудь важные новости или чью-нибудь дружескую,  так
необходимую мне помощь, но я не мог рисковать.
     Попытка контакта и моя блокировка оного  оставили  по  себе  странное
воздействие: я задрожал от холода. Меня просто трясло.  Я  думал  об  этом
весь оставшийся день и решил, что  пришла  пора  пускаться  в  путь.  Мало
хорошего, что я остаюсь так близко от Эмбера - ведь я еще очень уязвим.  Я
оправился вполне достаточно для того,  чтобы  идти  по  Отражениям,  чтобы
найти то место, куда мне следовало попасть,  если  я  хотел,  чтобы  Эмбер
когда-либо стал моим. Пока я был с Жупеном, эта  тихая  размеренная  жизнь
принесла моей душе покой и умиротворенность. Мне будет тяжело расставаться
с ним - за немногие месяцы, что мы провели вместе, я успел полюбить его. И
все же вечером, после традиционной партии в шахматы, я сказал ему о  своем
намерении продолжить путь.
     Он налил нам виски, поднял свою рюмку и сказал:
     -  Счастливого  пути,  Корвин.   Надеюсь,   что   мы   еще   увидимся
когда-нибудь.
     Я не стал спрашивать его ни о чем, когда он назвал мое настоящее имя,
и он улыбнулся, поняв, что я ничем не выдам своего удивления.
     - Мне было хорошо здесь с тобой, Жупен, - сказал я ему.  -  Если  мне
удастся то, что я задумал, я никогда не забуду, что ты сделал для меня.
     Он покачал головой:
     - Мне ничего не нужно. Я счастлив тем, что  имею,  делая  то,  что  я
делаю. Я радуюсь, обслуживая этот дурацкий маяк. Это вся моя жизнь. И если
тебе удастся то, что ты задумал...  нет,  нет,  не  говори  мне  об  этом,
пожалуйста! Я просто старая пивная бочка, и  ничего  не  хочу  знать  -  я
только буду надеяться, что ты иногда заглянешь ко  мне  на  огонек,  и  мы
сыграем партию-другую в шахматы.
     - Обязательно, - пообещал я.
     - Если хочешь, можешь утром взять "Бабочку".
     - Спасибо.
     "Бабочка" - так называлось его парусное суденышко.
     - Прежде, чем ты уйдешь, - сказал он, я хочу  предложить  тебе  взять
мою подзорную трубу,  взобраться  на  башню  и  посмотреть  на  Гарнатскую
Завесу.
     - Что нового я там могу увидеть?
     Он пожал плечами.
     - Об этом тебе лучше судить самому, без подсказок и помощников.
     Я кивнул.
     -  Хорошо.  Я  сделаю  это.  Затем  мы  изрядно   выпили,   пока   не
почувствовали себя совершенно раскованно, а затем  принялись  устраиваться
на ночлег. Мне будет недоставать старика Жупена. За исключением Рейна,  он
был единственным другом, которого  я  нашел  по  возвращении.  Засыпая,  я
подумал о той долине, которая стала простыней огня в тот  день,  когда  мы
проходили ее с войском.  Что  необычного  могло  происходить  там  сейчас,
спустя четыре года?
     Мне снились тревожные сны о  шабашах  и  оборотнях.  Я  спал,  а  над
головой всходила полная луна.


     Я поднялся вместе с солнцем. Жупен еще  спал,  и  я  был  этому  рад,
потому что мне не хотелось устраивать никаких особых прощаний,  и  у  меня
было странно тревожное ощущение, что вижу его в последний раз.
     Я взобрался на башню, в комнату, где горел  маяк,  захватив  с  собой
подзорную трубу. Я подошел к окну, выходящему на берег, и стал смотреть на
долину.
     Над лесом  висел  туман.  Холодный,  серый,  мокрый  туман,  который,
казалось, прилипал к вершинам низкорослых деревьев. Черных деревьев, ветви
которых  скрючились  и  переплелись,  как  пальцы  паралитика.  Среди  них
мелькали странные черные животные, и по их внешнему виду я понял, что  это
были не птицы. Может быть, летучие  мыши.  Какое-то  недоброе  присутствие
ощущалось в этом великом лесу, чья-то злая воля, и неожиданно я понял, что
это. Я сам.
     Все это создал я сам, своим проклятьем я переродил мирную  Гарнатскую
Долину в то, что она  сейчас  собой  представляла:  это  был  символ  моей
ненависти, зла на Эрика и всех тех, кто сражался  за  него,  позволил  ему
захватить власть, выжечь мне глаза каленым железом. Мне не нравилось,  как
выглядит этот лес, и когда я смотрел на него, я понял, как  воплощается  в
жизнь моя ненависть, как выглядит исполнившееся смертное проклятье Принца.
Я знал, потому что все это было частью меня.
     Я создал новый путь в реальный  мир.  Гарнат  сейчас  стал  тропинкой
сквозь Отражения. Отражения мрачные  и  суровые.  только