это по  звуку  шагов  еще  до
того, как услышал их голоса.
     Один голос я узнал.
     Дверь распахнулась и Джулиан произнес мое имя.
     Я не ответил ему сразу и он повторил:
     - Корвин! Поди сюда!
     Так как особого выбора у меня не было, я выпрямился и подошел к нему.
Остановился совсем рядом.
     - Чего ты хочешь? - спросил я.
     - Пойдем со мной.
     И он взял меня за руку.
     Мы пошли по коридору и он шел  молча,  и  будь  я  проклят,  если  бы
заговорил первым или задал ему какой-нибудь вопрос.
     Судя по эху наших шагов, мы вошли в большой зал. Вскоре  после  этого
он повел меня вверх по лестнице. Все выше и выше, пока мы не  оказались  в
самом дворце.
     Меня усадили на стул. парикмахер залязгал ножницами, подрезая  бороду
и волосы. Я не узнал его голоса, когда он спросил, предпочитаю ли я просто
подстричь бороду или побриться.
     - Брей, -  ответил  я,  и  маникюрша  принялась  работать  над  всеми
двадцатью моими ногтями.
     Затем меня вымыли, и после ванной помогли облачиться в свежие одежды.
Они свободно висели на мне. Я ведь здорово похудел, но совершенно забыл об
этом.
     В другом, так же темном для меня помещении,  звучала  музыка,  вкусно
пахло, слышались радостные голоса и веселый смех. Я узнал столовую замка.
     Голоса стали звучать как будто тише, когда Джулиан  привел  и  усадил
меня.
     Я сидел, когда прозвучали фанфары, и меня силой заставили  подняться.
Я услышал, как был провозглашен тост:
     - За Эрика Первого, короля Эмбера! Долго живи, король!
     Я не стал за это пить, но этого, казалось, никто не заметил.
     Тост произнес голов Каина откуда-то из глубины стола.
     Я ел столько, сколько мог вместить мой желудок, и еще больше,  потому
что это была лучшая трапеза, которую мне предложили с того проклятого  дня
коронации. Из застольных бесед я понял, что сегодня  как  раз  исполнялась
годовщина того дня, а это означало, что я провел в подземелье целый год.
     Никто не заговаривал  со  мной,  и  я  ни  к  кому  не  обращался.  Я
присутствовал всего лишь как  дух.  Чтобы  унизить  меня,  чтобы  показать
пример  моим  братьям,  что  происходит  с  ослушниками,  вот  для   чего,
несомненно, я был приведен сюда. И каждому было велено забыть меня.
     Пиршество затянулось далеко за полночь. Кто-то все время подливал мне
вина, что по крайней мере утешало, и я  сидел,  чуть  развалясь  и  слушал
музыку, под которую танцевали.
     К этому времени столы убрали и меня усадили в уголок.
     Я напился,  как  сапожник,  и  наутро  меня  полу-тащили,  полу-несли
обратно до камеры, когда уже все закончилось и помещение  начали  убирать.
Единственное, о чем я жалел, что напился все же не до такой степени, чтобы
облевать пол или чей-нибудь нарядный костюм.
     Этим и был ознаменован конец моего первого года тьмы.



                                    9

     Я не наскучу вам ненужными повторами. Второй год моего заточения  был
таким же, как и первый, и с  тем  же  финалом.  В  этот  второй  год  Рейн
приходил ко мне дважды, принося по полной  корзине  вкусной  еды  и  целые
ворохи новостей. Оба раза я запрещал ему приходить снова... В  третий  год
он спускался ко мне шесть раз, через каждый месяц, и каждый раз я  говорил
ему, чтобы он больше этого  не  делал,  съедал  все,  что  он  приносил  и
выслушивал новости.
     Что-то плохое происходило в Эмбере. Странные ЧУДИЩА шли из Отражений,
устраивали над всеми насилие, пытались  проникнуть  дальше.  Их,  конечно,
уничтожали. Эрик все еще пытался понять, почему все так могло произойти. Я
не упомянул своего проклятия, хотя значительно  позже  убедился,  что  был
прав в своем предположении.
     Рэндом,  как  и  я,  все  еще  был  пленником.  Его   жена   все   же
присоединилась  к  нему.  Положение  остальных  моих  братьев   и   сестер
оставалось неизменным. С этим подошел я  к  третьей  годовщине  коронации.
Было и кое-что еще, что заставило меня вновь начать жить.
     Это!!! Однажды ЭТО произошло, и такие  чувства  вспыхнули  у  меня  в
груди, что я немедленно открыл бутылочку вина, принесенную  мне  Рейном  и
распечатал последнюю пачку сигарет, которые хранил про запас.
     Я курил  сигареты,  прихлебывал  вино  и  наслаждался  чувством,  что
все-таки я победил Эрика. Если бы он обнаружил, что произошло,  я  уверен,
это было бы для меня смертельно.
     Но я знал, что он ничего даже не подозревает.
     Поэтому я радовался, курил, пил и  веселился,  смакуя  перспективы  в
свете того, что произошло.
     Да, именно в СВЕТЕ.
     Справа от себя я обнаружил какие-то полосы света.
     Попробуйте вспомнить: я проснулся в госпитальной постели и узнал, что
оправился слишком быстро. Ясно?
     Я вылечиваюсь быстрее, чем другие.  Все  принцы  и  принцессы  Эмбера
имеют это свойство в большей или меньшей степени.
     Я пережил чуму, я выжил в походе на Москву...
     Я восстанавливаюсь быстрее и лучше, чем кто бы то  ни  было  из  тех,
кого я знаю.
     Наполеон когда-то обратил на это внимание. Так же, как и генерал  Жак
Артур. С нервными тканями это произошло немного позже, вот и все.
     Зрение возвращалось ко мне - вот что это значило - это чудесное пятно
света справа от меня!
     Я вырастил себе новые глаза - сказал  мне  мои  пальцы.  У  меня  это
заняло больше трех лет, но я это сделал. Это был тот самый  один  шанс  на
миллион, о котором я упоминал раньше, та самая способность, которой хорошо
не владел даже Эрик, потому  что  силы  разных  членов  семьи  проявлялись
разными  путями.  Я  был  полностью  парализован  в  результате   перелома
позвоночника во время франко-прусских войн. Через два года все  прошло.  У
меня была надежда - дикая, я это признаю - что у меня  получится  то,  что
получилось, что мне удастся вырастить новые глаза,  несмотря  на  то,  что
глазницы были выжжены. И я оказался прав. Зрение медленно возвращалось  ко
мне, глаза оставались нетронутыми.
     Сколько же времени осталось до следующей годовщины коронации Эрика? Я
перестал  мерить  камеру  шагами.  Сердце  забилось  сильнее.  Как  только
кто-нибудь заметит, что у меня есть глаза, я тут же лишусь их вновь.
     Следовательно, мне надо убежать из тюрьмы, пока  не  минет  четвертая
годовщина.
     Но как?
     До сих пор я не придавал большого значения побегу, и не думал о  нем,
потому что если бы я и нашел способ выбраться из камеры,  мне  никогда  не
удалось бы уйти из Эмбера и даже из  дворца  -  без  глаз  и  без  помощи,
которой мне не от кого было ожидать.
     Теперь же...
     Дверь в мою камеру была тяжелой, большой, обитой медью,  с  крохотным
зарешеченным квадратом примерно  в  пятифутовой  высоте,  для  того  чтобы
смотреть, жив я или еще умер, если, конечно,  кому-нибудь  было  до  этого
дело. Если бы мне даже удалось высадить эту решетку, сразу было видно, что
я не мог высунуть руку настолько, чтобы добраться до замка.  В  нижнем  же
конце двери были маленькие воротца, через которые подавалась пища.  Больше
в этой двери ничего не было. Петли были либо снаружи, либо между дверью  и
косяком, в этом я не  был  уверен.  В  любом  случае,  я  не  мог  до  них
добраться. Ни окон, ни других дверей не было.
     Я был все равно еще, как слепой, потому что слабый свет  проникал  ко
мне только через это зарешеченное оконце. К тому же я знал, что зрение еще
не вернулось ко мне полностью. До этого было еще далеко.  Да  и  с  полным
зрением в моей камере было непроницаемо темно. Я знал это, так как  хорошо
знал темницы Эмбера.
     Я закурил сигарету и вновь стал ходить по камере, думая о тех  вещах,
которые имелись в моем распоряжении с точки зрения приспособления  их  для
побега. У меня была  одежда,  матрас  и  сколько  угодно  мокрой,  затхлой
соломы. У меня также были спички, но я быстро отверг мысль  о  том,  чтобы
поджечь солому и устроить пожар. Я сомневался, и  не  без  оснований,  что
если я это сделаю, кто-нибудь придет спасать меня. Скорее всего,  стражник
подойдет к двери и посмеется, если вообще соизволит подойти. У  меня  была
ложка, которую я стащил на предыдущем банкете.  Я  хотел  сначала  стянуть
нож, но Джулиан поймал маня на месте преступления и выхватил его  из  моих
рук. Он, однако, не знал, что это была уже вторая  попытка.  В  ботинке  у
меня уже была запихнута ложка.
     Только на что она могла мне пригодиться?
     Я слышал рассказы об узниках, которые прокапывали себе подземные ходы
из камер самыми нелепыми предметами, как то: поясная пряжка (которой я  не
имел), вязальный крючок и тому подобное. Но у  меня  не  было  времени  на
подвиги графа Монте-Кристо. Я должен  был  убежать  в  течение  нескольких
месяцев, иначе мои новые глаза будут бесполезны.
     Дверь, в основном, была сделана из дерева.  Дуб.  Она  была  обтянута
четырьмя металлическими полосами. Одна полоса шла по самому верху,  другая
- по низу, над воротцами, в которые просовывали пищу, а две остальные  шли
перпендикулярно сверху вниз, проходя по обе стороны зарешеченного оконца в
квадратный фут размером. Дверь открывалась наружу и  замок  был  слева  от
меня. Память услужливо подсказала мне, что  толщина  ее  два  дюйма,  и  я
помнил, в каком примерно месте находился замок,  что  и  проверил  опытным
путем, налегая на дверь и чувствуя ее напряжение в нужном месте.  Я  знал,
что дверь была также задвинута на крепкие засовы снаружи, но об этом можно
было подумать и позже. Может быть, мне удастся выдвинуть  засов,  просунув
ручку ложки между краем двери и косяком.
     Я придвинул свой матрас, встал  на  колени  и  ручкой  ложки  очертил
квадрат в том месте, где находился замок. Я работал до тех пор, пока  рука
не стала отваливаться от усталости  наверное,  несколько  часов.  Затем  я
потрогал пальцами поверхность дерева. Немного, но ведь это только  начало.
Я взял ложку в левую руку и продолжал работать, пока и она не онемела.
     Я жил надеждой, что скоро  появится  Рейн.  Я  был  уверен,  что  мне
удастся уговорить его отдать мне кинжал, если я буду достаточно настойчив.
Однако он все не шел, и я продолжал потихоньку снимать стружку с дерева.
     Я работал день за днем, не покладая рук, пока  не  вгрызся  в  дерево
примерно на полдюйма. При каждом приближении стражника я убирал  матрац  в
дальний угол и ложился на него спиной к двери.
     Когда он уходил, я возобновлял работу.
     Затем мне пришлось прервать приготовления,  как  ни  мучительно  было
промедление. Хотя я и заворачивал руки в разорванную ткань одежды, они все
равно покрылись  водяными  пузырями,  которые  все  время  лопались,  и  в
конце-концов я стер их до крови. Пришлось сделать перерыв,  пока  раны  не
зажили. Я решил посвятить время вынужденного отдыха составлению планов  на
будущее после того, как мне удастся бежать.
     Когда я прорублю дверь, подниму засов. Шум от его  падения,  конечно,
привлечет стражника. Но к этому времени меня уже не будет в  камере.  Пара
хороших ударов, и тот квадрат, который я выпиливал, упадет наружу вместе с
замком. Тогда дверь откроется,  и  я  буду  лицом  к  лицу  с  вооруженным
стражником. Мне придется убить его.
     Может, он будет слишком  самонадеян,  зная,  что  я  слеп.  С  другой
стороны, он будет немного бояться, вспоминая ту битву,  когда  я  вошел  в
Эмбер. В любом случае он умрет и тогда я буду  вооружен.  Я  схватил  себя
левой рукой за правый бицепс и напряг мускулы. Боже! Я весь высох! Как  бы
там ни было, во мне текла кровь принцев Эмбера и я чувствовал, что даже  в
этом состоянии смогу убить любого обыкновенного человека. Может быть, я  и
тешил самого себя, но мне придется испытать это на деле.
     Затем, если мне это удастся, то ничто не остановит меня,  с  мечом  в
руке я доберусь до Лабиринта. Я пройду Лабиринт, а добравшись  до  центра,
перемещусь в любое Отражение, которое сочту нужным. Там я  залечу  раны  и
соберусь с силами, и на следующий раз не поступлю  так  опрометчиво  и  не
буду торопиться. Если даже это займет у меня сто лет, я все подготовлю как
следует, на сто процентов, прежде чем  напасть  на  Эмбер  снова.  Ведь  в
конце-концов, формально я был здесь королем. Разве я не короновал сам себя
в присутствии всех придворных прежде, чем это  успел  сделать  Эрик?  Этой
линии я и буду держаться, идя на войну за трон.
     Если бы только можно было уйти в Отражение прямо из Эмбера! Тогда  не
было бы нужды возиться с Лабиринтом. Но мой Эмбер - центр всего, и из него
не так то просто уйти.
     Примерно через месяц руки полностью зажили и от грубой работы на  них
стали образовываться жестокие мозоли. Работая, я услышал шаги стражника  и
быстро унес свой  матрас,  свернувшись  на  нем  в  дальнем  углу  камеры.
Раздался слабый скрип, пищу подсунули под дверь,  и  звук  шагов  затих  в
отдалении.
     Я вернулся к двери. Я знал, что будет  на  этом  подносе,  не  глядя:
ломоть заплесневелого хлеба, кружка воды и кусок сыра, если мне повезет. Я
устроил матрас поудобнее, стал на колени и ощупал сделанное отверстие. Уже
больше половины!
     Затем я услышал смешок.
     Он раздался откуда-то позади меня.
     Я повернулся, и не было нужды в зрении, чтобы понять,  что  в  камере
есть еще кто-то. Слева у стены стоял человек и ухмылялся.
     - Кто здесь? - спросил я, и голос мой прозвучал странно и хрипло.
     Потому что это - первые слова, которые я  произнес  за  долгое-долгое
время.
     - Беглец, - говорил он, - Хочет удрать.
     И опять послышался смешок.
     - Как вы сюда попали?
     - Прошел.
     - Но откуда? КАК?
     Я зажег спичку и зажмурился от непереносимой рези в глазах. Но  я  не
погасил огонь.
     Это был человек небольшого роста. Очень  небольшого.  Можно  сказать,
карлик. Меньше пяти футов роста и с горбом. Борода и волосы  у  него  были
такие же длинные, как и у меня.
     Единственной  чертой,  различимой  через   всю   эту   массу   волос,
закрывавших почти все лицо, был большой  крючковатый  нос,  да  еще  почти
черные глаза, сейчас странно блестевшие при свете спички. В общем...
     - Дворкин! - воскликнул я.
     Он снова ухмыльнулся.
     - Это мое имя. А как твое?
     - Неужели вы не узнаете меня, Дворкин?
     Я зажег еще одну спичку и поднес ее к своему лицу.
     - Посмотрите повнимательней. Забудьте о бороде и  волосах.  Прибавьте
сотню фунтов веса. Вы ведь нарисовали меня со  всевозможными  деталями  на
нескольких колодах карт.
     - Корвин, - сказал он после недолгого раздумья. - Я тебя  помню.  Да,
помню.
     - Я думал, что вас давно нет в живых.
     - А я жив. Вот видишь?
     И с этими словами он сделал передо мной пируэт.
     - А как твой папаша? Давно ты его видел? Это он засадил тебя сюда?
     - Оберона больше нет, - ответил  я,  пропустив  его  непочтительность
мимо ушей. - В Эмбере правит мой брат Эрик, и я - его узник.
     - Тогда я главнее тебя, - похвастался он, -  потому  что  я  -  узник
самого Оберона.
     - Вот как? Никто из нас не знал, что Отец заточил вас в темницу.
     Я услышал его всхлипывания.
     - Да, - ответил он спустя некоторое время, - он мне не доверял.
     - Почему?
     - Я рассказал ему, что придумал способ уничтожить Эмбер. Я описал ему
этот мой способ, и он велел запереть меня.
     - Это было не очень хорошо с его стороны, - заметил я.
     - Знаю, - согласился он, - но он предоставил мне прекрасные комнаты и
кучу всякого  материала  для  работы.  Только  через  некоторое  время  он
перестал приходить навещать  меня.  Обычно  он  приводил  с  собой  людей,
которые показывали мне чернильные кляксы и заставляли рассказывать  о  них
всякие истории. Это было просто здорово, Но однажды я  рассказал  историю,
которая мне не понравилась, и гость  превратился  в  лягушку.  Король  был
очень сердит, когда я отказался превратить  его  обратно,  но  прошло  так
много времени с тех пор, как я хоть с кем-нибудь разговаривал, что я  даже
согласился бы сейчас  снова  превратить  его  обратно  в  человека,  если,
конечно, король этого еще хочет. Однажды...
     - Как вы попали сюда, в мою камеру? - перебил я его.
     - Но ведь я уже сказал тебе. Просто пришел.
     - Сквозь стену???
     - Ну конечно нет. Сквозь Отражение стены.
     - Никто не  может  ходить  по  Отражениям  в  Эмбере.  В  Эмбере  нет
Отражений.
     - Видишь ли... я сжульничал, - признался он.
     - Как?
     - Я нарисовал новую Карту и прошел сквозь нее, чтобы посмотреть,  что
новенького с этой стороны стены. Ох, ты!.. Я только что вспомнил,  что  не
смогу попасть без нее обратно. Придется нарисовать  другую.  У  тебя  есть
что-нибудь перекусить? И чем можно рисовать? И на чем рисуют?
     - Возьмите кусок хлеба, - сказал я ему, протягивая свой скудный обед,
- и кусок сыра за компанию.
     - Спасибо тебе, добрый Корвин.
     И он накинулся на хлеб и сыр, как будто не ел целую вечность, а потом
выпил всю мою воду без остатка.
     - А теперь, если ты дашь мне перо и кусок  пергамента,  я  вернусь  к
себе. Я хочу успеть дочитать одну книгу. Приятно было поговорить с  тобой.
Жаль, что так вышло с Эриком. Может быть, я еще наведаюсь  к  тебе,  и  мы
поболтаем. Если ты увидишь своего отца, пожалуйста, передай ему, чтобы  он
не сердился на меня за то, что я превратил его человека в...
     - У меня нет ни пера, ни пергамента, прервал я его излияния.
     - Боже, - воскликнул он. - Ну это уж совсем нецивилизованно.
     - Знаю. Но, с другой стороны, Эрика и нельзя  назвать  цивилизованным
человеком.
     - Ну хорошо, а что у тебя  есть?  Моя  комната  нравится  мне  как-то
больше, чем это место. По крайней мере, там светлее.
     - Вы побеседовали со мной, - сказал я, - а сейчас я хочу просить  вас
об услуге. Если вы  выполните  мою  просьбу,  я  обещаю,  что  сделаю  все
возможное, чтобы примирить вас с отцом.
     - А чего тебе надо?
     - Долгое время наслаждался я вашим искусством, ответил я.  -  И  есть
картина, которую мне всегда хотелось  иметь  только  в  вашем  исполнении.
Помните ли вы Маяк на Кабре?
     - Ну конечно. Я был там много раз.  Я  знаю  его  хранителя,  Жупена.
Бывало, я часто играл с ним в шахматы.
     - Больше всего на свете, - сказал я ему, - почти  всю  мою  жизнь,  я
просто мечтал увидеть один из тех магических набросков этой  серой  башни,
которые начертаны вашей рукой.
     - Очень простой рисунок, - сказал он, и довольно приятный, не могу не
согласиться. В прошлом я действительно несколько раз делал наброски  этого
места, но как-то никогда не доводил их до конца. Слишком  увлекала  другая
работа. Но если хочешь, я тебе нарисую то, что помню, а потом передам.
     - Нет, - ответил я. - Мне хотелось бы  что-нибудь  более  постоянное,
чтобы я все время мог держать этот рисунок перед глазами в  своей  камере,
чтобы он утешал меня и всех других узников,  которых  посадят  сюда  после
меня.
     - Вполне понимаю, - ответил он. - Но на чем же мне тогда рисовать?
     - У меня здесь есть стило, - сказал я (к этому  времени  ручка  ложки
здорово поистерлась  и  заострилась),  -  и  мне  бы  хотелось,  чтобы  ты
нарисовал эту картину на дальней стене, и я  мог  глядеть  на  нее,  когда
прилягу отдохнуть.
     Он довольно долго молчал.
     - Здесь очень плохое освещение, - заметил он наконец.
     - У меня есть несколько коробков спичек, - ответил я. Я буду зажигать
их по одной и держать перед вами.  Если  не  хватит  спичек,  можно  будет
спалить даже немного соломы.
     - Не могу сказать, чтобы это были идеальные условия для  работы...  -
заворчал он.
     - Знаю, - повинился я, - и заранее прошу  прощения  за  это,  великий
Дворкин, но они  лучшие  из  тех,  которые  я  могу  предложить.  Картина,
написанная рукой мастера, осветит мое жалкое существование и согреет  меня
здесь, в темнице.
     Он опять ухмыльнулся.
     - Хорошо. Но ты должен мне обещать, что посветишь потом еще, чтобы  я
мог нарисовать картинку и попасть к себе домо