и есть твой хваленый целитель, дочка? - бурчит Гонсар, широкоплечий
толстяк с маленькими,  глубоко  посаженными  под  тонкими  бровями  зелеными
глазками. Его линялая синяя туника и штаны заляпаны грязью. Шина кивает.
   - Но платить ему ты не будешь!
   - Я заплачу, - встревает Петра.
   - Можно мне взглянуть на ребенка? - спрашивает Доррин.
   - Пожалуйста, почтенный целитель. Дочка покажет дорогу.
   Доррин присматривается к тележному мастеру, ощущая внутри мерцание хаоса,
а потом следует за Шиной в дом.
   Мальчик, несомненно, умирает. Его бьет озноб, несмотря на закрытые ставни
и множество наброшенных на него одеял.
   Пальцы Доррина пробегают по детскому  лобику.  Лихорадка  сулит  мальчику
смерть в самом ближайшем времени.
   - Он, случаем, не порезался, не поранился?
   - Нет, ничего такого. Два дня назад занемог, и ему становилось все  хуже,
а сегодня не смог прийти в сознание.
   - Есть у вас ванна, которую можно наполнить водой?
   - Ванна? Ты, должно быть, спятил! Ванны  -  это  измышление  демонов  или
наследие проклятущего Предания! - сердито ворчит Гонсар.
   Глаза Доррина уподобляются черной стали.
   - Ты хочешь, чтобы ребенок умер? - спрашивает целитель,  буравя  толстяка
взглядом.
   - Но ты же целитель, вот и спасай его.
   - Я не всемогущ и знаю пределы своих возможностей.  Без  холодной  ванны,
которая собьет жар, у меня ничего не получится. А если  подождать  подольше,
то его не спасет и величайший целитель в мире.
   - Отец, умоляю тебя...
   - Под твою ответственность, дочка. Впрочем, ты  уже  взяла  ее  на  себя,
когда привела в дом этого  малого.  Пусть  делает,  что  считает  нужным.  А
большое корыто есть на кухне, - добавляет Гонсар, уже  поворачиваясь,  чтобы
уйти.
   - Можешь согреть немного  воды?  -  спрашивает  Доррин  Петру.  -  Боюсь,
колодезная будет все же холодновата.
   Когда  обе  женщины  убегают  за  водой,  юноша   снова   прикасается   к
воспаленному лбу. Он не знает, что за недуг поразил ребенка,  но  улавливает
внутри него безобразные белесо-красные вспышки.
   Когда большое корыто на  кухне  наполняется  чуть  теплой  водой,  Доррин
поднимает мальчика с постели. Петра и Шина помогают  ему  снять  с  больного
пропотевшее насквозь белье.
   - Ему потребуется все сухое:  белье,  постель,  полотенце,  -  произносит
Доррин, опуская стонущего, дрожащего мальчика в воду.
   - А что теперь? - спрашивает Петра. - Жар спадет?
   - Не сразу, - качает головой Доррин, вспоминая наставления своей  матери.
- Да это и не нужно. Небольшой жар - не помеха, а вот слишком сильный  может
убить. Вода полезна в любом случае. Пить он сейчас не может,  но  кожа  сама
будет впитывать влагу.
   Юноша снова пытается разжечь внутри мальчика черное пламя,  но  насколько
ему это удалось, сказать не  может.  Разве  что  дыхание  у  Джеррола  стало
полегче. Когда детское тело  покрывается  гусиной  кожей,  молодой  целитель
обращается к Шине:
   - Можешь приготовить ему постель.
   Женщина кивает. Глаза ее покраснели, но слез в них нет.
   - Ему нужно будет принять еще несколько ванн такой же  продолжительности,
- говорит Доррин, повернувшись к Петре. - Но не дольше; переохлаждение  тоже
может усилить лихорадку.
   - Он помрет или  выживет,  как  судьба  ляжет,  что  бы  там  ни  говорил
знахаришка, - бурчит с порога Гонсар.
   - Ты так упорно хочешь, чтобы я бросил его умирать? - огрызается юноша.
   - Я ничего такого не говорил.
   К тому времени, когда солнце касается горизонта, Доррин  успевает  трижды
устроить для Джеррола ванны, и жар у мальчика заметно спадает.  Теперь  тело
мальчонки, лежащего под серой, но сухой и чистой простыней,  покрывает  лишь
легкая испарина, а мерцание хаоса внутри сошло на нет.
   - Тебе нужно поесть, - говорит Шина.
   - Спасибо, - отзывается Доррин, у которого от слабости  кружится  голова.
Он тяжело опускается на стул,  и  тут  же  перед  ним  оказывается  чашка  с
бульоном. Отогнав головокружение несколькими  глотками,  юноша  налегает  на
хлеб с сыром, а когда голова  окончательно  проясняется,  снова  внимательно
осматривает ребенка - очень похожего на  сестру  прямыми  волосами  и  узким
лицом. Коснувшись лба Джеррола,  он  добавляет  толику  гармонии  к  черному
свечению, пока еще довольно слабому.
   - Ему потребуется кипяченая вода.
   - Кипяченая? - переспрашивает Шина.
   - Да. Воду надо  вскипятить  и  охладить  в  чистом,  прикрытом  кувшине,
который не использовался под молоко.
   - Я займусь этим, - говорит Петра и уходит на  кухню.  Доррин  берет  еще
ломоть  хлеба  -  теперь  ему  по-настоящему  ясно,  почему  мать  частенько
возвращалась домой бледная и  вымотанная.  Исцелять  ничуть  не  легче,  чем
махать молотом.
   - Зачем нужна кипяченая вода? - спрашивает молодая женщина.
   - Больному легче ее пить, и она лучше  удерживается  внутри,  -  поясняет
Доррин. - Кипяченая вода даже лучше колодезной, только  держать  ее  надо  в
чистом кувшине.
   - Где ты все это узнал?
   - Матушка научила.
   - Она живет где-нибудь неподалеку?
   - Нет... очень далеко.
   Петра уходит, а Шина и Доррин  остаются  сидеть  на  табуретах  рядом  со
спящим мальчиком. Одна-единственная свечка обволакивает их тусклым светом.
   - Думаю, теперь все будет в порядке, - говорит Доррин,  вновь  коснувшись
детского лобика. - Но не забывай давать ему  побольше  кипяченой  воды.  Как
окрепнет - начнешь давать супчик и понемногу чего-нибудь еще.
   - Спасибо... - обняв Доррина, Шина прижимается к нему и целует  горячими,
сухими губами. - Все, что я могу дать...
   Юноша мягко высвобождается из объятий.
   - Ты мне ничего не должна.
   - Никто другой не смог бы его спасти!
   - Я тоже едва справился. А прежде чем твой братишка  поправится,  пройдет
не одна неделя.
   Шина опускает глаза, уставясь на вытканную на выцветшем ковре розу.
   - Тьма! - шепчет Доррин. - Как я сразу не догадался? Это твой сын?
   Женщина не поднимает глаз, но он видит в них слезы.
   - Это твоя тайна, - качает головой юноша и касается ее плеча. - Коли так,
ты тем более ничего мне не должна.
   - А Черные, они все такие, как ты? - спрашивает  Шина,  подняв,  наконец,
голову и взглянув ему в глаза. На ее щеках видны потеки слез.
   - Люди-то они в большинстве своем хорошие... но нет, не такие.
   - И они тебя выслали?
   Доррин кивает.
   - Почему?
   - Кое на что мы с ними смотрим по-разному. А им, как и большинству людей,
все чуждое представляется злом.
   Он встает и направляется к двери.
   На лестнице, на полпути вниз, стоит Гонсар.
   - Мальчик должен поправиться, - тихо говорит Доррин.
   - Сколько я тебе должен? - сварливо спрашивает тележный мастер.
   - Ничего... - Доррин молчит, а потом добавляет:
   - Разве что захочешь загрузить Яррла дополнительными заказами.
   Он выходит на крыльцо, где стоит Шина.
   - Я дала твоей лошади воды и зерна, - говорит женщина.
   - Спасибо.
   Забравшись в седло, юноша едет в  сторону  кузницы.  Шина  провожает  его
взглядом.

LIV

   - Они снова подняли пошлины,  -  заявляет  рослый  Черный  маг,  открывая
собрание.
   - Это еще не самое страшное. Хуже другое - Белые хотят потопить все  суда
контрабандистов, способные нарушить блокаду, - невозмутимым тоном произносит
стройная темноволосая женщина. - Норландцы не  станут  доставлять  зерно  на
Край Земли, рискуя своими судами, если мы не предпримем  мер  против  Белого
флота.
   - А почему мы этого не делаем?
   - Потому что единственное наше реальное оружие - это ветра, но даже я  не
могу устроить больше двух крупных штормов, не превратив Отшельничий снова  в
пустыню... или в болото, - разводит руками маг  воздуха.  -  Или  не  придав
Джеслеку еще больше силы, чем та, какая потребовалась на возведение гор.  Мы
и так дали ему слишком много.
   - Так что же нам, умирать с голоду? Или отказаться от гармонии  лишь  для
того, чтобы Белый не становился сильнее?
   - Я отказался от большего, чем любой из вас, -  от  гораздо  большего!  А
голод нам не грозит. У нас есть сады, у  реки  Фейн  выращивают  пшеницу,  и
ячменя на острове более чем достаточно.
   - Тьма,  Оран!  Никто  и  не  упомнит,  когда  нам  приходилось  питаться
ячменем... А почему мы не можем расширить посевы пшеницы?
   - Почва не подготовлена. Это требует огромных усилий целителей, что  лишь
укрепит фэрхэвенскую сторону Равновесия, - отвечает Оран, утирая лоб.
   - У тебя сплошь демоном подсказанные отговорки. Послушать, так мы  ничего
не можем поделать!
   - А не ты ли громче всех возражал против строительства боевых кораблей?
   - А как нам воевать? Ветра использовать мы не можем - во всяком случае, у
нас уже давным-давно нет мага, который отважился бы это  сделать.  Применять
порох или  каммабарк  против  Белых  бессмысленно  -  они  подорвут  его  на
расстоянии, и мы попросту взлетим на  воздух.  И  любой  наш  корабль  Белые
сожгут прежде, чем он успеет сблизиться с их  судном  для  абордажного  боя.
Конечно, на суше черное железо служит прекрасной защитой, но на море  нам  в
рукопашную не вступить. Как же быть?
   Оран пожимает плечами:
   - Мы можем поручить некоторым целителям поработать над старейшими  полями
в долине Фейна.
   - А как насчет строевого леса? Мы же...
   - Знаю.
   - А куда будем девать излишки шерсти?
   - А как насчет тех, тронутых хаосом, которые отосланы  в  Кандар,  Нолдру
или Хамор? - спрашивает седовласый страж.
   - Нам не обязательно  принимать  решение  немедленно,  -  напоминает  маг
воздуха.
   -  Не  обязательно,  -  доносится  из  угла  спокойный  голос,  -  но   и
проволочками мы ничего не добьемся. Не думаешь же ты, что через год или  два
все уладится само собой?..
   Оран снова утирает лоб.

LV

   Поскольку Доррин встал позже, чем обычно, он торопится и последний ломтик
сыра проглатывает почти не жуя. Исцеление оказалось более  трудным  чем  ему
думалось, а он после этого еще и вернулся прямо в кузницу. Плечи его ноют до
сих пор. И добавляется тупая, то ослабевающая, то усиливающаяся пульсация  в
голове.
   - Не давись ты так, Доррин, - говорит Петра, наполняя его  кружку  теплым
сидром. - Папа знает, как ты устал. А  вот  Джерролу  в  прошлую  ночь  было
гораздо лучше.
   С улицы доносятся голоса и конское ржание. В единственное кухонное окошко
видна въезжающая во двор подвода, такая тяжеленная, что ее колеса  оставляют
глубокую колею.
   - Э, да это Венн, Гонсаров работник! Интересно, с чем он пожаловал?
   Допив сидр, Доррин поспешно выходит на крыльцо.
   - У меня тут целый воз работы для твоего хозяина! Заказы Гонсара.
   - Я ему скажу, - говорит Доррин. - А  потом,  если  хочешь,  помогу  тебе
разгрузиться.
   На подводе громоздится целая гора ломаных деталей.
   - Это было бы здорово! - кивает Венн. - От помощи не откажусь.
   Когда Доррин заходит в кузницу, Яррл указывает уже  горячими  щипцами  на
его фартук.
   - Целитель ты или нет, приятель, но пора браться за работу.
   - Там приехал Гонсаров работник. Он хочет поговорить с тобой: вроде бы  у
него куча заказов.
   - От Гонсара? Но ведь этот скаредный недоумок заявил, что я слишком много
запрашиваю. Сказал, что  обратится  ко  мне,  когда  ночью  солнце  взойдет.
Правда,  он  тогда  нализался...  -  Яррл  качает  головой   и   откладывает
инструмент. - Ну пошли, глянем что к чему.
   Доррин следует за кузнецом во двор.
   - Это то, о чем вы толковали с Гонсаром на той восьмидневке, - как  ни  в
чем не бывало поясняет работник, глядя на сухие листья у крыльца  и  ковыряя
сапогом глину. - Хозяин-то мой сказал, что согласен на твою цену.
   Яррл переводит взгляд с  нагруженной  подводы  на  возницу,  а  потом  на
Доррина.
   - Столько сразу мне не осилить.
   - Это мастер Гонсар понимает. Когда сделаешь часть,  дай  знать  ему  или
мне. Мы заберем, что будет готово. И расплачиваться будем по частям.
   - Подходит. Сделаю все в лучшем виде.
   - Я помогу с разгрузкой, - вызывается Доррин.
   - Давай. Надо бы и Петру кликнуть, - ворчит Яррл, открывая дверь  кузницы
пошире.
   Вчетвером - отец с дочкой и двое подмастерьев - они разгружают воз.
   - Ах, Гонсар... будь он неладен, -  бормочет  кузнец,  проводив  взглядом
укатившую подводу, и переводит глаза на Доррина:
   - Твоих рук дело?
   Юноша мнется. Петра лукаво улыбается.
   Доррин хотел было уклониться от ответа, но укол головной боли  заставляет
его выложить всю правду:
   - Пожалуй, что и моих.  Гонсар  спросил,  сколько  с  него  за  исцеление
мальчонки. Я сперва  сказал  "ничего",  а  потом  добавил,  что  он  мог  бы
подбросить нам заказов.
   - Должно быть, ты до смерти его напугал, - качает головой Яррл. -  Гонсар
человек суровый.
   - Не такой суровый, как наш душка Доррин, - замечает Петра.
   - И вовсе я не суровый, - машет рукой юноша. - Отстань.
   - Ладно, - говорит кузнец, закрывая плечом дверь. - Пора браться за дело.
Теперь придется подналечь со всем  этим,  -  он  указывает  жестом  на  гору
ломаных деталей. - Будь ты сто раз целитель, но  основную  работу  запускать
нельзя.

LVI

   За стенами "Рыжего  Льва"  скулит,  суля  холод  и  снег,  ветер.  Доррин
отпивает из щербатой  кружки,  поглядывая  на  сидящую  у  огня  на  высоком
табурете певицу.

   Я смотрела, смотрела любимому вслед;
   Отплывал он в далекое море;
   Взмах руки обозначил прощальный привет;
   Мне остались тоска и горе.

   Волны вспенились белым за высокой кормой,
   Так свободны и так изменчивы.
   Обманул, не вернулся любимый мой,
   Со свободой и морем венчанный...

   Как прекрасна любовь, как бесстрашна весна,
   Когда дивным цветком распускается!
   Но приходит черед, увядает она
   И холодной росой испаряется...

   -  Поет  неплохо,  -  Пергун  кивает  в  сторону  худенькой   женщины   в
блекло-голубой блузе и юбке. - Интересно, хороша ли она в постели?
   - С чего ты об этом задумался?
   - Трактирные певички, как правило, промышляют и  тем  и  другим.  Правда,
эта, похоже, не из таких.
   Доррин отпивает из кружки, глядя, как пальцы женщины скользят по  струнам
гитары. Ее открытое  лицо  усыпано  почти  незаметными  веснушками,  длинные
золотистые волосы падают на грудь через левое плечо.
   - Кому известно, кто из нас из каких? Мы всего лишь фигуры  на  шахматной
доске хаоса и гармонии, - вздыхает он.
   - Мастер Доррин, прошу прощения, но какое отношение могут столь премудрые
суждения иметь к тому, переспит ли со мной эта  девица  или  нет?  -  Пергун
пытается иронизировать, однако Доррин, по обыкновению, этого не  замечает  и
отвечает прямо:
   - Никакого. Но спать она с тобой не будет.
   - А ты почем знаешь? Магия подсказала? - пьяно хихикает Пергун.
   Доррин кивает, прислушиваясь к  следующей  песне  и  дивясь  мелодичности
голоса, способного брать такие поистине серебристые ноты.

   Cuerra la dierre
   Ne guerra dune lamonte
   Rresente da lierra
   Querra fasse la fronte...

   - Что это за язык?
   - Вроде как бристанский. Точно не скажу, а любой из  языков  Храма  я  бы
узнал, - говорит Доррин. Он пьет сок - это дешевле.
   - Так ты уверен, что она не захочет со мной спать? -  спрашивает  Пергун,
вливая в себя темное пиво и поднимая кружку.
   - А ты уверен, что тебе не хватит?  -  насмешливо  спрашивает  трактирная
служанка. Ох, много повидала она пьяных на своем еще недолгом веку!
   - Еще чего! - подмастерье лихо бросает на стол два медяка.
   - Ну смотри, дело твое, - предостерегает многоопытная служанка.
   - А чье же еще? Небось не маленький. Я, если  хочешь  знать...  -  он  не
договаривает, поскольку девушка уже упорхнула на кухню.
   - Видал красотку? Нет чтобы потолковать с посетителем по душам,  так  она
даже монеты не взяла.
   - Заткнись, Пергун. Дай послушать песню.

   Долго рыскали по склонам сонмы стражей грозной тучей,
   Валуны они сметали, прорежали лес дремучий,
   Но труды пропали втуне, не нашли в горах могучих
   Юношу с душою рьяной и на лыжах ветроносных...

   - О чем это она?
   - Это песня про Креслина.
   - А кто он такой, этот Креслин?
   На стол со стуком, так,  что  расплескивается  пена,  ставится  очередная
кружка. Пергун обмакивает палец в пролившуюся жидкость и облизывает его.
   - Пивко не должно пропадать зря.
   - Гони денежки, парень.
   Пергун вручает служанке медяки. Она выразительно смотрит  на  Доррина,  и
тот понимает, что сегодня его товарищу больше не нальют.
   - Пергун, допьешь и пойдем, - говорит Доррин.
   - Куда? Домой, в холодную койку? Спать одному? Никто меня не  любит...  -
пьяно бормочет подмастерье лесопильщика.
   - Пошли, - повторяет Доррин, допивая сок и снимая куртку со спинки стула.
   - Я это... не допил...
   - Пошли, пошли.
   - А... ладно... потопали.
   Подняв  черный   посох,   Доррин   встает.   Служанка,   завидев   посох,
непроизвольно отступает на шаг. Пергун натягивает куртку из потертой  овчины
и, пытаясь выпрямиться, толкает стол. Поддерживая приятеля, Доррин ведет его
к выходу.
   - Пр... рекрасное пиво... - бормочет  Пергун.  Его  шатает.  Он  пытается
удержаться за дверной косяк, но не дотягивается и не падает  лишь  благодаря
поддержке Доррина.
   - Держись ты... - встряхнув приятеля, Доррин  направляет  его  в  дверной
проем. - Где твоя лошадь?
   - Лошадь... ха-ха... У бедных людей нет лошадей... на  своих  двоих  т...
топаем...
   Один из двух фонарей перед заведением Кирила погас на  ветру,  заметающем
улицу мокрым снегом. Глядя в сторону темной  конюшни,  Доррин  непроизвольно
перехватывает поплотнее посох. Его  сапоги  плюхают  по  подтаявшей  снежной
кашице.
   - ...нет ни  лошадки...  ни  деньжат...  ни  нарядов...  ни  девчат...  -
напевает Пергун, так отчаянно фальшивя, что уши Доррина  словно  закладывает
свинцом. Юноша прикидывает, что на небольшое  расстояние  Меривен  снесет  и
двоих.
   - ...ни тебе кобылы... ни красотки милой... - не унимается Пергун.
   Добравшись  до  конюшни,  Доррин  улавливает   присутствие   постороннего
человека раньше, чем его глаза  приноравливаются  к  полной  темноте,  и  он
непроизвольно хватается за посох обеими руками.
   В сумраке ржет Меривен. Незнакомец держит ее за повод. В другой его  руке
меч.
   - Вы, ребята, шли  бы  лучше  своей  дорогой,  -  говорит  незнакомец.  -
Наклюкались, так ступайте спать.
   - ...ни лошадки... ни деньжат... - язык Пергуна заплетается. - А... ты...
такой... кто? - подмастерье заливается пьяным смехом.
   Доррин делает шаг вперед. Внутри у него все холодеет, но отдавать Меривен
этому наглому чужаку юноша не собирается.
   Кобыла снова ржет, и грабитель накидывает поводья  на  крюк,  на  котором
висят веревки и деревянная лохань.
   - Жаль, парень... - клинок нацеливается Доррину  в  грудь.  Руки  Доррина
реагируют сами по себе: отбив тяжелый клинок посох вращается, и  другой  его
конец бьет нападавшего в диафрагму. Меч звякает о ведро и падает на  солому.
Разбойник, захрипев, отступает на полшага и оседает на  грязный  пол.  Глаза
его делаются пустыми.
   Шатаясь, Доррин бредет к выходу. В его голове вспыхивает белое пламя.
   - Дерьмо... не смешно, Доррин... - бормочет Пергун.
   Опираясь на посох, Доррин щурится и трясет головой,  стараясь  избавиться
от слепящего света. В конце концов зрение его проясняется, хотя пульсирующая
боль - такая, словно Яррл молотит его по макушке молотом,  -  не  отпускает.
Отдышавшись, он ковыляет к трактиру, отставляя  на  выпадающем  снегу  новую
цепочку следов.
   - Что стряслось, целитель? - спрашивает грузный  трактирщик,  протирающий
тряпкой стойку.
   - Там, в конюшне... грабитель. Мертвый.
   Кирил извлекает из-под стойки топор.
   - Всего один?
   - Он мертв.
   - Надеюсь, но осторожность не помешает. Форра!
   Из задней комнаты высовывается молодой парень, почти  такой  же  грузный,
как Кирил.
   С фонарем в одной руке и дубинкой в другой Форра первым входит в конюшню,
где обнаруживаются два распростертых человеческих