внутрь. У очага,
под закопченными камнями дымохода, сложена небольшая поленница.
   - Неплохо...
   Сбросив вещевой мешок на холодный каменный пол, он отыскивает возле очага
топор и начинает обтесывать самое тонкое поленце, пока не  набирается  кучка
щепок на  растопку.  Выйдя  наружу,  Креслин  обламывает  несколько  зеленых
хвойных ветвей. Огниво не подводит  -  и  вскоре  хижину  обогревает  огонь.
Впервые за долгое время Креслин с наслаждением запивает чуть ли не последние
крошки походного пайка горячим чаем. А потом, радуясь относительному  теплу,
засыпает.
   Просыпается он задолго до рассвета - с содроганием  и  неясным  ощущением
того, что его ищут. Сон вспоминается смутно... То ли там была  белая  птица,
то ли зеркало с пузырящейся, бурлящей поверхностью. И сон ли это?
   - Белая птица...
   Укутанный в зимнее  стеганое  одеяло,  Креслин  качает  головой.  Сначала
женская тень, теперь еще и птица. Возможно, все дело в том, что он чувствует
себя виноватым? Виноватым в том, что покинул  сестру,  что  расстроил  планы
матери... Или это результат голода и усталости? Да, вот еще и  зеркало.  Что
может означать зеркало?
   Креслин делает глубокий вздох. Женщину на снегу он  увидел  давно,  когда
еще не мог ни проголодаться, ни выбиться из сил. А птица  с  зеркалом...  Ни
то, ни другое не может быть ничем, кроме сна.
   Неужто все в его жизни основано на снах? Неужто и у других  дело  обстоит
так же? Сны, навеянные Преданием. Сны о лучших временах  и  о  лучшем  мире,
именуемом Небесами. Кто же он в действительности,  что  представляет  собой?
Юноша - то есть даже не мужчина, нигде не нашедший своего места?..
   Желудок урчит, напоминая о насущном. Выбравшись  из-под  одеяла,  Креслин
натягивает сапоги и накидывает парку.  За  порогом  в  серой  предрассветной
хмари стонет ветер. Креслин тянется в сумрак, касается ветра и,  ощутив  его
прохладу,  удовлетворенно  кивает.  Рассвет  будет  ветреным  и  хмурым,  но
снегопада, во всяком случае в ближайшее время, не предвидится.
   Свернув и уложив  одеяло,  беглец  отправляет  в  рот  крохотные  кусочки
высохшей медовой лепешки и твердого, как камень, желтого сыра, запивает  эти
яства талой водой из фляги.
   Завязав котомку, Креслин  еловой  веткой  сметает  золу  костра  в  кучку
посреди очага. Такой же веткой  будут  заметены  и  ведущие  к  дому  следы.
Несколько порывов ветра - и необходимая маскировка завершена. По  прошествии
недолгого времени даже опытный следопыт не сможет точно установить, когда  в
зимнике останавливались в последний раз.
   Намек на розоватое зарево затрагивает уголок неба, но тут же растворяется
в сером тумане облаков. Креслин шагает по дороге к восточному кряжу Закатных
Отрогов, до предгорий которого осталось всего несколько кай.
   Боль в плечах постоянно  напоминает  о  том,  как  далеко  унес  он  свою
котомку, хотя за это время она основательно полегчала. Выдыхая белесый пар в
такт размеренным шагам, юноша движется на восток, не сходя с тележной колеи,
успевшей не раз оттаять и подмерзнуть, оттаять и подмерзнуть...

XIX

   В те дни над ангелами Небес властвовали правители, над коими имелись свои
правители, над коими в свою очередь имелись свои.
   И были те ангелы Небес мужского пола и женского, но хотя  более  половины
сонма ангельского составляли женщины, правителями из их числа были немногие,
да и те - лишь правителями  низшего  ранга.  Среди  высших  же  властвующих,
серафимов и херувимов, женщин не имелось вовсе.
   Оные ангелы небес  обладали  великим  могуществом,  ибо,  будучи  подобны
богам, могли метать молоты разящих молний и одолевать несчетные лиги, как по
тверди земной, так и по небу в быстрых колесницах, влекомых пламенем.
   Когда же те ангелы по зову властвующих ополчились  на  битву  с  демонами
света, женщины из сонма ангельского вопросили правителей:
   - Почему ополчились мы против демонов?
   - Потому, - ответили им властвующие, - что демоны те противостоят нам.
   Но женщины, оным речением не удовлетворясь, вопросили вновь:
   - Почему должно нам сражаться с демонами?
   - Потому, - рекли херувимы,  глубоко  задетые  сим  вопросом,  -  что  те
нечестивые демоны поклоняются свету  и  поддерживают  хаос,  а  стало  быть,
противостоят нам.
   Но  женщина  по  имени  Рибэ,  одна  из  властвующих  низшего  ранга,  не
удовлетворилась вновь, и сказала:
   - Демоны не посягают ни на владения, ни на  жизни  наши,  однако  же  вы,
властвующие, готовы пожертвовать детьми нашими и  детьми  детей  наших  лишь
потому, что те демоны не таковы, как мы.
   - Не может быть мира меж ангелами и демонами ни  на  своде  Небес,  ни  в
бездне ада, - возглаголил серафим,  опоясывая  чресла  верных  своих  мечами
звезд, каковые суть солнца, и вручая им копья зимы, мир выстужающей.
   - Ты утверждаешь, будто мир невозможен, однако ж он длился до сего дня, и
почему не может продлиться долее, я от тебя не слышала, - упорствовала Рибэ.
   Великий гнев охватил серафимов, и ярость объяла херувимов, и собрали  они
мужчин сонма ангельского, дабы те призвали женщин к покорности. И  сотворили
они белый туман, каковой, как рассказывают,  открывал  истинную  суть,  суть
внутреннюю всякого, будь он мужчина или женщина, ангел или смертный. И  всех
ангелов окутали белые облака.
   Но меньшие  из  ангелов,  кои  были  женщинами,  под  водительством  Рибэ
вырвались из круга облачного  и  собрали  пожитки  свои  и  детей  своих  на
колесницы свои, покинули Небеса, бежав от властвующих.
   Властвующие же, херувимы и серафимы, собрали оставшихся  и,  вооружив  их
мечами звезд, каковые суть солнца, и копьями зимы,  меж  звезд  пребывающей,
обрушили мощь ночи на демонов света.
   Меж солнц, каковые суть  звезды,  и  сквозь  глубины  зимы,  оные  звезды
разделяющей, преследовали они демонов света  и  тех  ангелов,  что  покинули
Небеса. Но демоны света противустали им и воздвигли башни зеркальные,  башни
света слепящего, и те башни отражали мощь звездных мечей  и  копий  зимы,  и
отражали удары их, и обращали те удары против наносивших их.
   И померкли звезды, и свод небесный, звезды сии державший, заколебался,  и
даже тьма межзвездная содрогнулась  пред  грозным  могуществом  херувимов  и
серафимов.  Ветры  перемен  взревели  над  ликом  вод,  вычерчивая  письмена
огненные.
   Но демоны света, не устрашась, укрепились в башнях своих и твердо  стояли
против ангелов. Снова содрогнулся небесный свод,  и  на  сей  раз  так,  что
звезды, каковые суть солнца, низверглись  в  бездну  зимы,  и  твердь  Небес
прорвалась во многих местах и была охвачена пламенем, и дым смертоносный  от
того пламени исходил. И в чаду  от  того  пожарища  погибли  и  херувимы,  и
серафимы, и присные их, и без  числа  демоны  света,  кроме  самых  могучих,
укрывавшихся в башнях.
   Из сонма же ангельского уцелели последовавшие за  Рибэ,  и  оная,  будучи
низшей из властвующих, осталась высшей из уцелевших и единственной спасшейся
из правителей ангельских. Но когда свод небесный горел и рушился, бежавшие с
ней пали на Крышу Мира и, собрав ветра, дабы устроить  себе  убежище,  стали
ждать, когда минует зима.
   Но тщетно, ибо в память о падении ангелов, зима на Крыше  Мира  пребывает
всегда.
   Тогда же, утвердившись на земле, Рибэ направила  своих  последователей  в
южные земли и на западные пути и наставляла их так: "Помните, откуда  пришли
вы и каков был путь ваш, и никогда впредь не допускайте ни одного мужчину  в
число властвующих, ибо из-за них пали ангелы. И да пребудет завет мой с вами
вовеки". КНИГА РИБЭ. Песнь 1, часть 2. (Подлинный текст.)

XX

   Приземистое, с толстыми каменными  стенами  и  крутой  крышей  из  серого
шифера, здание постоялого двора едва выделяется на фоне  сугробов.  Креслин,
чьи серебряные волосы скрыты под капюшоном из  промасленной  кожи,  стоит  у
обочины.
   Из двух дымовых труб поднимается белесый дым, тут же  сносимый  ветром  и
растворяющийся где-то позади трактира, среди заснеженных холмов и оседлавших
их туч.
   По покрытой утоптанным снегом долине разносится конское  ржание.  Чьи  же
это лошади, поставленные в стойла среди бела дня? Надо думать, на  постоялом
дворе остановились всадники, проехавшие по  дороге  незадолго  до  Креслина.
Пожав плечами и глубоко вздохнув, юноша направляется к низкому строению, над
которым все так же поднимается  уносимый  ветром  дым.  Между  гостиницей  и
дорогой не видно ни души.
   Дощатый,  скрепленный  брусьями  настил  у   левого   крыла   скрипит   и
покачивается, когда на  нем,  остановившись  под  нависающим  краем  кровли,
появляется грузная фигура. Человек смотрит на Креслина и ждет.
   Креслин идет по вымощенной камнем  тропе  и  останавливается  примерно  в
двадцати локтях от забора, почти скрытого под снегом.  Снег  этот  сметен  с
двух ведущих к зданию дорожек. Одна, пошире, отмеченная  отпечатками  копыт,
тянется налево, к широким воротам, что виднеются позади одинокого здоровяка.
Другая, узкая, но выстланная плитняком, заканчивается у главного входа.
   Креслин бросает взгляд сначала налево, откуда тянет  запахом  конюшни,  а
потом направо,  где  над  закрытыми  двойными  дверями  прибита  табличка  с
облупившимся изображением чаши и кубка.
   - Кого там принесло? - слышится из-за дверей.
   - Какого-то заморыша, - басовито отвечает невидимому  собеседнику  рослый
толстяк. - Слишком хил, чтобы блуждать по Отрогам в  одиночку,  зато  вполне
годится на поживу Фрози.
   Слова на языке Храма произносятся с ударением на первом слоге; как  учили
Креслина, в такой  манере  разговаривают  вольные  торговцы.  Рука  торговца
небрежно покоится на рукояти тяжелого поясного ножа.
   Дверь распахивается, и на пороге появляется худощавый  малый  в  овчинном
тулупе.
   - Нах! Одежка на нем вроде своя, а висит мешком. Не иначе как  исхудал  в
дороге.
   Из-за спины худощавого торчит рукоять. Он, как и  Креслин,  носит  меч  в
заплечных ножнах, но его клинок подлиннее.
   Взгляд Креслина перебегает с одного незнакомца на другого.
   - Тощий, да и в кости не широк, - грохочет здоровяк, делая шаг вперед.
   Не зная, как следует держаться, Креслин вежливо кивает:
   - Да, одежда моя. А кто такой Фрузи?
   - Фрози, - поправляет его торговец. - А разбойник, вот он кто.
   По плитняку узкой дорожки Креслин приближается к дверям. Худощавый  малый
не трогается с места.
   - Прошу прощения, - спокойно произносит юноша.
   - Мальчонка, по крайней мере, воспитан, - со смешком замечает толстяк.
   Худощавый молча изучает Креслина.
   Юноша отвечает ему столь же пристальным взглядом, подмечая усы  на  узком
лице, суровые серые глаза, а также то, что одежда  на  его  груди  и  животе
топорщится. Не иначе  как  под  овчиной  у  него  панцирь.  А  на  поясе,  в
дополнение к мечу за спиной, короткий нож.
   - Младший сын?
   Обдумав вопрос, Креслин кивает:
   - Вроде того. Короче говоря, мне пришлось уйти из дому.
   По существу, он не лжет. Хотя ему не по себе даже  от  полуправды,  юноша
подавляет свои чувства, продолжая  наблюдать  за  худощавым.  Ибо  из  двоих
незнакомцев более опасен именно этот.
   - Клинок?
   - Мой.
   Перед тем как повернуться, худощавый еще раз буравит Креслина взглядом.
   - Хайлин, ты собираешься его впустить? - ворчливо спрашивает торговец.
   - Не хочешь пускать, так не пускай сам.  Он  для  тебя  не  опасен...  во
всяком случае, пока ты не сунешь нос не в свое дело.
   - Ладно, сам так сам, - торговец вразвалку направляется к Креслину. - Ну,
мальчонка... Как тебя сюда занесло?
   - Направляюсь на восток, сюда завернул по дороге. А теперь позвольте...
   Креслин огибает торговца и делает шаг к входной двери.
   - Я не закончил! - тяжелая рука хватает юношу за плечо.
   Спустя мгновение Креслин обнаруживает, что занятия со стражами не  прошли
даром: тело отреагировало прежде, чем он успел о чем-то подумать.
   - Я сверну тебе башку... - бормочет валяющийся у его ног торговец.
   - Это вряд ли, - слышится новый  голос.  На  пороге,  в  проеме  открытых
дверей, стоит плотного сложения  седовласая  женщина.  -  Парнишка  старался
вести себя вежливо, а тебе, Деррилд,  приспичило  распустить  руки.  Что  не
свидетельствует о большом уме. Твой человек не советовал тебе связываться  с
пареньком, потому что, в отличие от  тебя,  сразу  распознал  в  нем  бойца.
Молодой - не значит неумелый.
   Она повернулась к Креслину:
   - Что же до тебя, юноша, то ты неплох и с виду, и  в  рукопашной.  Однако
гостеприимство на постоялых дворах стоит денег.
   - Я не хотел неприятностей, хозяйка, - с полупоклоном произносит Креслин.
- Каков здешний тариф?
   Он  говорит  на  языке  Храма,  понимая,  что  его  произношение   сильно
отличается от говора торговца.
   - Тариф? - озадаченно переспрашивает женщина.
   - Ну, сколько причитается за еду и пристанище?
   - А, плата... Четыре серебряника за комнату и один за обед.
   Пока еще юноша может позволить себе подобные траты, однако, понимая,  что
сумма весьма высока, всем своим видом выказывает удивление:
   - Пять серебряников?
   - Да, недешево. Но мы должны покупать припасы.
   -  Хозяйка,  три  -  это  уже  вымогательство,  а  пять  серебряников   -
откровенный грабеж. Даже в том случае, если за эти  деньги  меня  поселят  в
комнате, достойной королевы.
   По лицу женщины пробегает улыбка - возможно, ей понравились его слова.
   -  Ради  такого  смазливого  личика,  как  твое,  я  готова  ограничиться
вымогательством,  причем  с  возможностью   окунуться   в   горячую   ванну.
Постояльцев нынче немного, так что ты даже сможешь спать один, хотя... - она
меряет его пристальным взглядом.
   - Ванну, - презрительно хмыкает вставший  на  ноги  торговец,  -  женская
блажь, вот что это.
   - Ванну и питание? - уточняет Креслин, стараясь не обращать  внимания  на
выразительный взгляд женщины.
   - И питание. Только без горячительных  напитков,  -  хозяйка  берется  за
метлу и уже более суровым тоном добавляет:
   - Но деньги вперед.
   Креслин смотрит на облака над головой и кивает.
   Впустив юношу  и  закрыв  обе  створки  дверей,  женщина  ждет,  пока  он
выуживает из кошелька три серебряные монеты. Он радуется  тому,  что  монеты
более крупного достоинства зашиты в тяжелый дорожный пояс.
   Хозяйка отводит его в комнату, где имеется двуспальная кровать, узенький,
в две пяди шириной, стол и фитильная лампа.
   Каменный пол ничем не застелен, а единственное окошко больше  походит  на
щель.
   - Смотри, тут есть даже подушка  и  покрывало!  -  восклицает  седовласая
содержательница постоялого двора.
   - Ты упоминала ванну.
   - Да, ванна прилагается к комнате.
   - А к ванне - хорошее полотенце, - добродушно дополняет Креслин.
   - Да ты разоришь заведение, молодчик!
   - Может быть, стоит начать с купания? - произносит Креслин, чувствуя, что
весь пропах потом.
   - Как пожелаешь.
   Пропустив мимо ушей предложение оставить вещи в комнате, юноша следует за
хозяйкой с заплечным мешком и мечом. Ванная комната заставляет его вспомнить
о презрительном хмыканье грузного торговца: она представляет собой крохотное
помещение с двумя углублениями  в  каменном  полу,  куда  струится  вода  из
подземного горячего источника. От нее исходит запах серы,  но  такие  мелочи
ничуть не омрачают радости юноши. Первым делом он достает бритву и  сбривает
свою щетину, ухитрившись порезаться всего пару раз. Вымывшись  сам,  Креслин
стирает и как можно суше отжимает пропотевшее нижнее белье, надевает вынутую
из котомки чистую смену, облачается в кожу и возвращается в свою комнату.
   Заперев дверь изнутри, он  развешивает  полотенце  и  влажную  одежду  на
нижней спинке кровати, бросается на постель и почти сразу засыпает.
   "Клинг... Клинг..."
   Звук колокольчика заставляет Креслина подскочить. Сколько же он  проспал?
Всю ночь? Сумерки за окном могут с равным успехом оказаться и  вечерними,  и
предрассветными. Он садится, нашаривает огниво и зажигает лампу, после  чего
трогает развешенное на спинке кровати белье. Оно  влажное,  а  до  утра  бы,
пожалуй, высохло.
   Натянув сапоги и закинув котомку за спину, он отодвигает засов и  выходит
в смутно освещенный коридор.
   Из дюжины столов в обеденном зале заняты четыре. Креслин устраивается  за
маленьким столиком, рассчитанным на двоих, и кладет котомку на пол себе  под
ноги. Он старается не замечать пристальных взглядов давешнего торговца - тот
сидит неподалеку за круглым столом. В компании с  ним  пребывают  незнакомый
рыжий бородач, хозяйка и еще трое мужчин, вооруженных мечами.
   Еще одна женщина, такая же седая, но в  сравнении  с  хозяйкой  гостиницы
весьма худощавая, подходит к столу Креслина, вытирая руки  о  некогда  белый
фартук.
   - У нас есть тушеная медвежатина, пирог с дичью, эль и красное  вино.  Но
вино за отдельную плату.
   - А что бы ты взяла сама?
   - А, особой  разницы  нет.  За  серебряник  сверху  можно  получить  пару
бараньих отбивных.
   Юноша с серебряными волосами слегка улыбается, размышляя о том, может  ли
целый баран стоить больше серебряника.
   - Тушеное мясо и эль.
   - Это все?
   Креслин  кивает.  Женщина  спешит  на  кухню,  а  он  бросает  взгляд  на
рыжебородого, торопливо опустившего глаза к своей тарелке  с  мясом.  Скорее
всего,  как  раз  с  бараниной.  Один   из   мужчин-меченосцев,   обладатель
остроконечной бородки с проседью,  перехватывает  взгляд  юноши,  и  Креслин
вежливо улыбается.
   Другой меченосец, тот, что рассматривал Креслина  у  входа  на  постоялый
двор, заводит разговор с  торговцем.  Деррилд  сначала  отрицательно  качает
головой, но потом кивает. Мужчина  с  клинком  встает  и  подходит  к  столу
Креслина:
   - Не против, если я на минуточку присяду?  Меня  звать  Хайлин,  служу  у
Деррилда в дорожной охране. А Деррилд - купец.
   Еще не дождавшийся своего мяса, Креслин жестом указывает на потертый стул
напротив.
   - Ловко ты разделался с Деррилдом.
   - Это я от неожиданности, - отвечает Креслин, еще не освоившийся с языком
Храма. - Дело того не стоило.
   - Ты, как я понимаю, с далекого запада?
   Юноша лишь поднимает брови, ничего не подтверждая и не отрицая.
   Хайлин пожимает плечами:
   - На Храмовом ты лопочешь, как некоторые  ребята  из  Сутии,  но  у  тебя
светлая кожа, а таких волос - чтобы как  настоящее  серебро!  -  я  и  вовсе
никогда не видал.
   - Я тоже, - смеется Креслин, хотя ему приходится подавлять  тошноту.  Это
ложь. Такие же волосы у Ллиз и... были еще у одного человека.
   - Мы держим путь в Фенард, а потом в Джеллико. Деррилду не  помешает  еще
один клинок. Он малый прижимистый, и больше медяка в день из него,  пожалуй,
не вытрясти, но зато у нас найдется лишняя лошадь. Берлис остался в Керлине,
- худощавый собеседник опускает глаза и, помолчав, добавляет:
   - По-моему, это лучше, чем плестись пешком. И уж всяко быстрее.
   - Тебя что-то тревожит? - темные  круги  под  глазами  Хайлина  указывают
Креслину на снедавшее охранника беспокойство.
   - Меня? Да пропади я пропадом, с чего бы?  Путешествие  как  путешествие:
повозка, два вьючных мула, жирный торгаш и всего один клинок для охраны!
   - А нужно два? - уточняет Креслин.
   -  Желательно.  Всякому  ясно,  что  купец  с  двумя  охранниками   везет
драгоценности и благовония, но если охранник всего один, а вторая лошадь под
пустым седлом - это порождает вредные мысли.
   Креслин не до конца понимает  суть  рассуждений  своего  собеседника,  но
главное ему ясно.
   - Предложение интересное.
   - Договорились. Жду тебя утром, со вторым колокольчиком.
   Юноша вновь поднимает брови.
   - Э, да ты, вижу, и впрямь из дальних краев.  Второй  раз  в  колокольчик
звонят после раннего завтрака.  Так  принято  на  всех  постоялых  дворах  у
Отрогов. Во всяком случае, до Керлина - дальше на запад я не забирался.
   - Второй так  второй,  -  кивает  Креслин.  Худощавый  охранник  начинает
вставать,