имает плечами Креслин.
   - Какое семейство согласится принять консорта более опасного,  чем  любой
из живущих к западу от владений магов и владеющего клинком лучше большинства
воительниц Кандара? В сознании чтящих Предание такое укладывается с  трудом,
- маршал улыбается. - Ну, а разрисовывать  тому  хлыщу  физиономию  и  вовсе
лишнее. О, я понимаю, он заслужил урок, но ты дал всем здешним  понять,  что
меч у  тебя  не  игрушка.  Мы-то  все  усвоили  это  давным-давно...  -  она
отворачивается к окну. - Да, в каком-то смысле  жаль,  что  весной  прошлого
года нам не удалось сговориться с сутианским посланником.  Мы  сделаем,  что
сможем...
   Креслин заставляет себя не хмуриться: он,  по  крайней  мере,  никого  не
убил. Но имея в виду настроение маршала, он решает не упоминать  о  странном
происшествии в коридоре. В конце концов, он получил  всего  лишь  булавочный
укол, да и булавка, судя по его самочувствию, была не отравлена.
   Стражница у дверей, пока Креслин не смотрит в ее сторону, качает головой.
Точь-в-точь как маршал.

VII

   - Не спрашивай меня, каков мужчина.
   На лесть он падок и душой изменчив,
   Кокетлив, вздорен, склонен к пустословью...
   Но что с него возьмешь, ведь он мужчина!

   Не спрашивай о том, каков мужчина.
   Ему носить пристало в ножнах веер
   И взоры госпожи ловить покорно.
   Но что с него возьмешь, ведь он мужчина!

   Смех за столами  стражей  действует  Креслину  на  нервы,  но  менестрель
продолжает  распевать  куплеты,  высмеивающие  мужские  слабости.  С  каждой
строчкой Креслин все крепче сжимает зубы.
   Лицо маршала остается бесстрастным. Сидящая рядом с ней  Ллиз  улыбается,
но так, словно не совсем уверена в том, что стихи и вправду остроумные.
   Менестрель, облаченный  в  обтягивающие  штаны  цвета  загорелой  кожи  и
ярко-голубую рубашку из блестящего шелка, ловко пританцовывает  на  помосте,
время от времени подчеркивая содержание песни взмахами веера, сработанного в
форме меча.
   - Но что с него возьмешь, ведь он мужчина!
   Менестреля награждают  бурными  хлопками,  и  он  раскланивается  во  все
стороны, прежде чем отбросить свой шутовской веер, достать гитару и сесть на
табурет лицом к публике.
   Хлопки и свист замирают. Креслин  любуется  слетающими  со  струн  гитары
мерцающими серебристыми нотами  и  подмечает,  как  встречают  стражи  более
традиционную  балладу  Фенардре  Великого.  Юноша  с  серебряными   волосами
вспоминает, что слышал эту  песнь  в  исполнении  другого  мужчины.  Тоже  с
волосами цвета серебра.
   Менестрель неплох, хотя выдающимся его  не  назовешь.  Креслин,  пожалуй,
играет и поет не хуже,  но  на  звание  менестреля  не  претендует.  Баллада
заканчивается, звучат вежливые аплодисменты. Менестрель кланяется маршалу и,
обернувшись к  сидящим  внизу  стражам,  начинает  наигрывать  захватывающий
ритмичный мотив.
   Некоторые из стражей-воительниц подхватывают ритм боевого марша Западного
Оплота, отбивая его на столешницах кубками и кулаками.
   Даже когда Креслин наслаждается знакомой музыкой, его не покидает чувство
отчужденности. Ему кажется, что и на помосте, и в пиршественном зале  он  не
свой. В его ушах, не умолкая, звучит рефрен комического куплета: "Ну  что  с
него возьмешь, ведь  он  мужчина!"  Встретившись  взглядом  с  маршалом,  он
поджимает губы. Некоторое время юноша и мать молча смотрят друг на друга, но
он отводит глаза первым. В конце концов, какой в этом смысл?
   Уже в который раз его посещает мысль о  необходимости  покинуть  Оплот  и
искать собственное место в мире. Но какое? Как? Где?
   Невидящие глаза юноши устремлены к менестрелю.
   Певец снова встает и отвешивает поклон перед  столом,  за  которым  сидят
маршал, маршалок Ллиз, консорт и капитан стражей Эмрис.
   Когда свист снова стихает, маршал склоняется к Эмрис и шепчет что-то  той
на ухо. Глаза Эмрис перебегают  с  Креслина  на  менестреля,  и  она  качает
головой.
   Креслин  сосредоточивается  па  потоках  воздуха,  вызываемых  ревущим  в
огромном очаге пламенем, но они доносят до него лишь обрывок последней фразы
маршала:
   - ...После Сарроннина ему будет постоянно угрожать вызов на поединок.  Он
должен быть подготовлен настолько хорошо, насколько возможно.
   - Как пожелаешь, - соглашается Эмрис, но без особой радости.
   Креслин  жалеет,  что  не   начал   прислушиваться   раньше.   Менестрель
приближается к столу, и маршал встает.
   - Если ты не против, Рокелль из Хидлена, присоединяйся к нам.
   - Сочту за честь.
   Рокелль кланяется. Он строен, как юноша, и голос его  звучит  молодо,  но
седина на висках и расходящиеся от глаз тонкие морщинки выдают возраст.
   Креслин заставляет себя не хмуриться.
   Заняв пустующее место меж Ллиз и Эмрис, Рокелль тянется к кубку,  который
наполняет для него сестра Креслина.
   - Хм... пение сушит горло, особенно когда тебя ценят.
   - А когда нет? - любопытствует Эмрис.
   - Тогда становится  не  до  жажды,  -  Рокелль  отпивает  большой  глоток
подогретого с пряностями вина.
   - Есть интересные новости? - спрашивает маршал.
   - Новостей всегда хватает, милостивая госпожа. Не  знаю  только,  с  чего
начать. Может быть, с Белых магов? Великий тракт проведен куда  дальше,  чем
до серединной точки Рассветных Отрогов, и теперь они строят порт у  Великого
Северного Залива. На том месте, где раньше находился город Лидьяр.
   - А что стало с герцогом Лидьяра?
   - А что  случается  с  любым,  кто  дерзнет  противиться  Белым?  Хаос...
разрушение, - менестрель делает еще один, на  сей  раз  крохотный  глоток  и
тянется за лежащим перед ним на тарелке ломтиком белого сыра.
   - А как  насчет  тех,  кто  предположительно  оберегает  порядок?  Насчет
Черных?
   Рокелль пожимает плечами.
   - Кто знает. Одно понятно: разрушать проще, чем поддерживать порядок.
   Некоторые из стражей уже встали из-за нижних столов, но женщины  помоложе
еще продолжают разливать вино из кувшинов. Креслин  тянется  взглядом  через
столы, надеясь приметить  светлые,  коротко  остриженные  волосы  Фиеры,  но
младшей стражницы он не видит. Прежде чем юноша успевает попять, что  Фиера,
если она  вообще  присутствовала  на  трапезе,  уже  ушла,  его  слух  вновь
улавливает обрывки разговора.
   - А, да...  маги,  кажется,  пришли  с  герцогом  Монтгрена  к  какому-то
соглашению. Герцог основательно укрепил Вергрен и Край Земли.
   - Край Земли? На Отшельничьем острове? - уточняет маршал.
   - Монтгрен издавна претендовал на Отшельничий, милостивая госпожа.
   - Было бы на что, - хмыкает Эмрис. - Огромный, сухой и почти  необитаемый
остров. Только и годится, что для прибрежных рыбачьих деревушек.
   - По площади он превосходит  весь  Монтгрен  раз  в  десять,  -  замечает
маршал. - Но ни Норланду, ни  Хамору  не  удавалось  основать  там  колонию,
которая платила бы дань. Требование Монтгрена никогда не  встречало  особого
противодействия,  поскольку  никто  больше  претензий  на   эти   земли   не
предъявлял. Суть в том, что  герцог...  -  маршал,  не  договорив,  обрывает
фразу.
   - Я думал, что герцог Монтгрена связан с тираном Сарроннина, -  позволяет
себе высказаться Креслин.
   Эмрис и маршал поворачиваются к нему; взоры их холодны.
   - Это так, паренек, - откликается менестрель, - но Сарроннин  смотрит  на
Монтгрен сверху вниз, поскольку, по сарроннинским меркам,  владения  герцога
разве что чуток побольше столешницы. А герцог, со своей  стороны,  недоволен
тем, что в  своей  борьбе  против  Фэрхэвена  получает  от  Сарроннина  лишь
символическую поддержку. По его утверждению, только  он  один  и  противится
Белым магам, больше никого не осталось.
   - А это так? - спрашивает Креслин.
   - Ну... - менестрель улыбается, но улыбка его кажется странной, -  герцог
всего лишь человек, а что правда, что нет - судить трудно.  Дани  Сарроннину
он не платит, это точно. Но точно и другое: налоги на содержание  его  армии
достигли таких размеров, что крестьяне, кто только может, бросают свои  поля
и бегут в Спилдар или Галлос.
   - Дела так плохи? - спрашивает  Эмире,  переводя  взгляд  с  Креслина  на
Рокелля.
   Менестрель медлит с ответом, смакуя подогретое вино.
   - Неужто дела так плохи? - повторяет свой вопрос капитан стражи.
   Рокелль пожимает плечами.
   - Я знаю не больше вашего.
   Глядя на Эмрис, маршал медленно кивает. Ллиз вновь  наполняет  опустевший
кубок.
   - А как насчет Джеллико? - спрашивает она. - Путник, побывавший у  нас  в
прошлом году, говорил, что город отстраивается.
   - Он не столь величествен, как Фэрхэвен, - отвечает Рокелль, жуя  сыр,  -
но певцов привечает куда радушнее. А мастерство тамошних каменщиков...
   Креслин позволяет последним словам улететь прочь, размышляя  о  том,  что
уже успел сегодня  услышать:  стражи  потешаются  над  мужскими  слабостями,
герцог  Монтгрена,  в   одиночку   противостоящий   натиску   Белых   магов,
подвергается осмеянию со стороны правителей-женщин,  Черные  ни  во  что  не
вмешиваются, а его вопросы явно не нравятся  ни  Эмрис,  ни  маршалу.  Юноше
удается сохранять на лице любезную улыбку, но его пальцы раздраженно сжимают
резные подлокотники.
   Беседа заканчивается. Маршал, с привычным бесстрастием на лице, встает, и
Креслин позволяет себе несколько расслабиться.
   - Завтра, - обращается к нему уже поднявшаяся со своего  места  Эмрис,  -
начинаешь упражняться с Хелдрой. На клинках. Это тебе пригодится.
   Она кланяется  менестрелю  и  Ллиз,  которая  поворачивается  к  брату  с
недоуменной улыбкой. Креслин пожимает плечами.
   - Думаешь, мне что-нибудь объясняют? Я ведь всего лишь мужчина.
   Менестрель снова прикладывается к кубку. Консорт и маршалок  поднимаются;
Ллиз делает знак сидящей внизу стола стражнице.
   Креслин  направляется  к  себе  по  внутренней  лестнице.  Насчет  отдыха
менестреля сестра сумеет распорядиться и без него.

VIII

   Рыжеволосая женщина с  железными  браслетами  на  руках  всматривается  в
зеркало. Губы ее поджаты. Поверхность затуманивается, колышется, но никакого
изображения  так  и  не  появляется.  Через  некоторое  время   она   теряет
способность сосредоточиваться и погружает запястья  в  стоящее  рядом  с  ее
креслом ведерко.
   Ее вздох заглушается шипением пара.
   Спустя некоторое время, уже вынув из прически гребни и распустив  длинные
рыжие волосы, она рассматривает стоящий  на  богато  инкрустированном  столе
собственный портрет. Риесса настояла на том,  чтобы  художник  изобразил  ее
коротко   остриженной,   хотя   она    отнюдь    не    преклонялась    перед
распространившейся в Сарроннине военной модой. Ее сестра,  тиран,  полагала,
что правдивость образа - ничто в сравнении с политической целесообразностью.
   Рыжеволосая тянется пальцами правой руки к левой в  непроизвольной  -  и,
как давно понятно, - безнадежной попытке унять зуд. Кажется, будто ее  кровь
бурлит. И ревет ветер... Или это разыгралось воображение?
   - Это по-прежнему усиливается, верно?
   Вопрос исходит от только что вошедшей женщины. Голос ее  холоден,  как  и
весь облик. Даже светлые волосы как будто покрыты инеем.
   - Я ничего особенного не чувствую, - лжет рыжеволосая.
   - Не правда.
   - Значит, не правда.  Можешь  меня  повесить,  тебе  бы  наверняка  этого
хотелось. А то, что ты мне предлагаешь, - просто иные  узы,  возможно,  даже
худшие, чем эти!
   Она вскидывает  руки,  и  браслеты  соскальзывают  с  запястий,  открывая
зарубцевавшиеся шрамы. Миг - и  руки  опущены,  а  рубцы  снова  скрыты  под
шелковыми рукавами.
   - Так ты по-прежнему не сдаешься?
   - Как я могу? - рыжеволосая смотрит себе под ноги, и, пока она  вновь  не
поднимает взгляда, в комнате царит молчание.  -  Я  думала...  вспоминала...
Ведь раньше и вправду... Мы  играли  с  тобой  во  внутреннем  дворе,  и  ты
буквально бесилась из-за того, что я находила тебя, куда б ты ни спряталась.
Но тогда ты и смеялась, во всяком случае, время от времени...
   - Тогда мы были детьми, Мегера.
   - Разве мы  не  остались  сестрами?  Или  твое  возвышение  сделало  меня
незаконной?
   - Белые всегда незаконны. В соответствии с Преданием.
   - Разве я стала другой лишь потому, что у меня проявился Белый дар?
   - Так вопрос никогда не ставился, - белокурая качает головой. - Во всяком
случае, переговоры с Западным Оплотом могут предложить тебе выход.
   - Выход? Ты хочешь сказать - порабощение! Я - и какой-то обычный мужчина!
Как родная сестра может пойти на это?
   - Ты находишь мое решение несправедливым?
   - Когда и с кем ты поступала справедливо, Риесса?
   - Я  действую  в  интересах  Сарроннина,  -  белокурая  женщина  пожимает
плечами. - И в любом случае так честнее. Ни к герцогу Корвейлу, ни паче того
к маршалу Дайлисс у меня доверия нет.
   - Ты не доверяешь маршалу, самой грозной воительнице в Кандаре? Надо  же,
какой скептицизм!
   - Не столько  скептицизм,  сколько  обычный  практицизм.  Дайлисс  бьется
самозабвенно и, ручаюсь, любит так же отчаянно, как и  сражается.  А  он  ее
сын.
   - Ты думаешь, она тебе откажет? - Мегера хрипло смеется.
   - После того, как ты подбила на это Дрерика? После случившегося - видела,
как отреагировал Креслин?
   - Креслин почти так же хорош, как страж.
   - Лучше многих из них, судя по тому, что я видела, - тиран улыбается.
   - Сам он так не считает.
   - Думаешь, Дайлисс позволит ему об этом узнать?  Но  не  важно:  судя  по
вестям из Сутии, Керлин и Блийанс там едва ли примут волка в овечьей  шкуре.
В качестве предлога они сошлются на Предание.
   - По-твоему, это всего лишь предлог? Да ты  еще  большая  лицемерка,  чем
суровая Дайлисс или высокородный Корвейл!
   - Ни одна из нас не жила во времена Рибэ.
   - Вам повезло.
   Тиран улыбается.
   - И тебе тоже. Если бы  я  действительно  верила  в  Предание  и  демонов
света...
   - Пожалуйста, не напоминай снова.
   - Ты можешь уловить, что он чувствует?
   - Я уже говорила тебе, что ничего не  улавливаю.  Так  что  можешь  опять
приниматься за свои козни.
   - Я ведь делаю это и ради твоего блага, сестра. При той  мощи  и  ярости,
что бушуют в тебе, кто еще выстоит? Невзирая на браслеты.
   - А что будет с нами, когда я забеременею?
   - Ты? Без моего согласия? Ну уж уволь!
   - По-моему, речь шла о клинке, лучшем, чем любой из твоих. Ты ведешь себя
так, словно у меня есть какой-то выбор.
   Последние слова остаются без ответа: белокурая сестра уже ушла.
   Рыжеволосая окидывает взглядом ажурные, но прочные  решетки,  ограждающие
ее покои, смотрит на обитую сталью дверь.
   Может,  послать  за  Дрериком?  По  крайней  мере,  это  в  пределах   ее
возможностей. От этой мысли у нее закипает кровь.  Но  женщина  лишь  качает
головой,  позволяя  бушующей  в  ней  грозе  пролиться  всего-навсего  двумя
слезами.

IX

   Сидя перед самым  большим  окном,  Креслин  перебирает  струны  маленькой
гитары,  уверенно  держа  искусно  сработанный  из  ели  и  розового  дерева
инструмент. Пальцы его, пожалуй, слишком сильны для музыканта. Впрочем,  ему
известно, что форма пальцев мало соотносится с мастерством исполнителя.
   Обстановку его комнаты составляет узкий письменный стол с двумя  ящиками,
платяной шкаф высотой в четыре локтя (на добрых  три  локтя  ниже  тяжелого,
обшитого  деревом  потолка),  два  кресла  с   подлокотниками,   зеркало   в
человеческий рост и двуспальная кровать без  балдахина.  На  покрывающем  ее
зеленом стеганом одеяле серебром вышиты  ноты.  Массивная  дверь  запирается
изнутри на засов. И дверь, и мебель,  отполированные  временем,  сделаны  из
красного дуба. Работа  умелая,  но  простая,  без  резьбы  или  инкрустаций.
Мягкими здесь можно назвать разве что кресла: на них лежат потертые  зеленые
подушки.
   "Трамм!"
   Одна-единственная  нота  (его  взору  она   представляется   серебристой)
вибрирует в прохладном воздухе комнаты, пока, при столкновении  с  гранитной
стеной, не съеживается в точку и не исчезает.
   Едва ли хоть когда-либо ему удастся  извлечь  из  инструмента  золотистую
мелодию, такую, какие играл  музыкант  с  серебряными  волосами,  о  котором
запрещено вспоминать. Даже осенние созвучия прославленных  гитаристов  Слиго
являли не само золото, а лишь легкое его касание.
   Положив инструмент на крышку стола,  он  подходит  к  заиндевелому  окну,
прикладывает к  стеклу  палец  и  ждет,  пока  изморозь  истает,  словно  от
прикосновения весны к поверхности лежащего в низине озера.
   Снаружи ветер бросает снег на  серые  стены  и  бьется  в  окно,  которое
открывается очень редко. Хотя и чаще большинства других в Оплоте.  Когда  на
стекле оттаявший участок  вновь  затягивается  инеем,  Креслин  снова  берет
гитару.
   Стук в дверь.
   Со вздохом он кладет инструмент в футляр и засовывает  под  кровать.  Его
мать и Ллиз наверняка знают о гитаре, но пока ни та, ни другая на  сей  счет
не заикаются. Как и вообще не заводят разговоров об изысканном и утонченном,
весьма  мужском  по  духу  музыкальном  искусстве.  В  Западном  Оплоте  это
запретная тема.
   "Тук-тут. Тук-тук."
   Нетерпеливость сестры  заставляет  Креслина  нахмуриться.  Он  отодвигает
засов и отпирает дверь. За ней, разумеется, стоит Ллиз.
   - Пора ужинать. Ты готов?
   Ее волосы,  такие  же  серебряные,  как  у  него,  светятся  в  полумраке
гранитного коридора. Они едва достигают воротника,  но  в  сравнении  с  его
стрижкой могут показаться длинными.
   - Нет еще.
   Короткий ответ, мимолетная улыбка и  обычный  внутренний  протест  против
всякой фальши:
   - Ну конечно. Не понимаю, как ты вообще можешь столько времени  проводить
в одиночестве.
   Он ступает на голый каменный пол коридора и прикрывает за  собой  тяжелую
дверь.
   - Мать была недовольна.
   - На этот-то раз чем? - понимая, что сестра ни при чем, Креслин  пытается
подавить досаду. -  Снова  вспомнила  о  моей  привычке  проводить  время  в
одиночестве? Или...
   - Нет. Если тебе охота сидеть одному, ее это не волнует. Обычный  мужской
каприз.
   - Ага, значит, дело в верховой езде.
   Ллиз ухмыляется и качает головой.
   - Ладно, не томи. Что не по ней?
   - Твоя стрижка. Она находит ее слишком короткой.
   Креслин издает стон:
   - Ей не нравится, чему я учусь, не нравится, как я одеваюсь, а теперь еще
и...
   С  верхней  площадки  винтовой  лестницы,  сложенной  из  столь   прочных
гранитных блоков, что они способны выдержать вес всего воинства маршала, они
начинают спускаться к большому залу.
   - И она права, - прерывает брата Ллиз. На сей раз ее голос звучит сурово,
отчасти уподобляясь  голосу  матери.  -  Креслин,  тебе  необходимо  усвоить
манеры, приличествующие консорту. Побренчать  на  гитаре  ты,  так  и  быть,
можешь, но уж скакать верхом тебе совсем не пристало. Я тоже недовольна.
   Креслин непроизвольно ежится, задетый не сутью  сказанного,  а  приказным
тоном сестры.
   - Она вечно недовольна. Ей не нравилось, когда я сбежал на зимние полевые
учения младших стражей. А что дурного: мне удалось справиться с  испытаниями
лучше большинства из них. И мать сама разрешила мне участвовать в дальнейших
поединках.
   - Это не совсем то, что рассказала ей Эмрис.
   - Эмрис не станет ее сердить, даже если обрушится Крыша Мира.
   Шагая вниз по ступеням, они негромко смеются.
   - Как твои упражнения на  мечах  с  Хелдрой?  -  спрашивает  Ллиз  уже  у
подножия лестницы.
   - Мне основательно достается. Она не щадит ни мою гордость, ни мое тело.
   Ллиз тихонько присвистывает:
   - Должно быть, ты делаешь успехи. Так говорят все старшие стражи.
   Креслин качает головой:
   - Успехи, пожалуй, есть, но не особые.
   По сторонам арки, ведущей в пиршественный зал, застыли  две  воительницы.
Креслин кивает стоящей слева, но та даже не моргает в ответ.
   - Креслин! - укоряет брата Ллиз. - Это нечестно. Фиера на часах.
   Креслин и без нее знает, что поступил не правильно.  Он  отмалчивается