▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ца, а зимой - под сдавливающими прессами снежных мятелей. Когда пронесся смерч, когда опустил долу уставший язык церковный ко- локол, в первые месяцы безвластья никто не вспомнил о кресте над ворота- ми: он, как головка ребенка, прорубленная топором от шеи, запрокинулся на бок, сраженный в одну из ночей камнем. Спас был забыт, и все, что было внутри, яркое когда-то, подъяремным потом истекавшее, и одинокая фигура священника о. Александра, маячившая в сумерках за искривленными прутьями железной ограды, и доносившаяся от- куда-то, из-под темно-синей шапки заросшего дуба, песенка юродствующего человека Алеши, понятная только ему, все - уходило мимо глаз и ушей, ми- мо сельских хат, проулков, кажущихся нескончаемыми в границах, и таяло в зовущей выси. II. О крапиве. На второй месяц осени дни потускнели в долготе. Ночи стали выпуклыми, такими широкими, что загораживали движение зари: она медленно сходила с неба, задевая нежными запястьями острые шишаки дряхлеющих перелесков. Они, омытые свежестью зари, сгибались, приветствуя и как-бы следя за ее тихим спуском. Опускаясь, заря роняла в болотные ямки белые блики и они зажигались в застывшей воде недвижными светляками. Так, пядь за пядью, будто упорствуя, отдавала плотная тьма заре - распростертую наложницей землю, и первый молние-острый луч солнца рож- дался под тревожно-радостный переклич просыпавшихся дроздов. --------------- Движение наступило с приездом трех коммунистов из города. Боязливо переглянулись оконца, выглянули на площадь: захлестанный бо- лотным илом, по-собачьему фыркал автомобиль, будто отплевывался от на- севших слепнями детишек. Товарищи, смущаясь, очевидно, новизной положения, долгое время стояли молча. (Так туристы немотствуют восторженно перед величием собора Па- рижской Богоматери, такие же испуганно-любопытные глаза иностранцев сле- дили когда-то, как в Москве у Мартьяныча широкая русская натура давилась четвертым десятком русских блинов.) Потом прошли в бывшее присутствие, и в тишине резко хрустнуло стекло под ногами. Молча кивнули друг другу на спящую мышь на столе, вышли об- ратно и разбрелись в стороны. Сидевший в передке машины шофер докурил папиросу, окатил толстой струей дыма завизжавших ребят, ловко щелкнул пальцем по окурку, взлетев- шему спиралью. Сказал, усмехнувшись, сам себе: - Чудно! И, пересев в коляску, зарылся глубже в кожу, надвинув на глаза мохна- тую кепку. --------------- Вечер обернулся невидимкой, душистый, запахом напряженный... И ветер шопотом рассказал, как сентябрьским вечером пахнет крапива - при солнце неприглядная, сухая, жгучим ядом насыщенная. Ее сторонятся люди, ее вытравливают с корнем, всосавшуюся в огороды. Крапивная заросль у реки, прямо от Спаса, на берегу, приветливо нак- лонившемся. Она густа своей ощетинившейся лавой, зеленой дремучестью, ибо только она бережно сохраняет зелень почти до заморозков, разливая вкруг себя опьянение. В крапивной заросли у реки, словно крот в никому неведомой норке, прячется тепло, подаренное дневным солнцем. Этим теплом тянется к жизни крапива, этим теплом пышет каждый ее шершавый, страшный лист, словно ги- гантский конь, разгоряченный безудержным бегом. Гордой непреложностью, соединившей в себе мудрость полей и тихий шум перелесков, вознеслась та заросль над опустевшим уже берегом Сожа. В той заросли ночует все лето юродивый человек Алеша. Длинной бечевой опоясал он гибкие, высокие стебли, отклонил их назад полукругом, утоптал под ними податливую землю, укрыл ее настилом из сво- его тряпьевого богатства и - Алеше тепло, мягко и радостно. Никто не сыщет Алешу, если понадобится, в вечерний час. Да и кто его искать будет?.. Живет человек - тихий, немой - что-ж: господь его бла- гослови, юродивого!.. Днем, если пройдет по хатам, всякий свой кусок подаст. Алеша немо по- молится за подавшего в церкви. Крапиву и церковь любит Алеша и еще гусей. Крапиву за то, что излуча- ет крепкий сон, оседает пьяным запахом в голове, церковь за сладость тоски, за грусть, сочащуюся из золотых риз, гусей - за свободу. Любит Алеша сентябрьский запах крапивы. Лежит в заросли на настиле, руки за голову - костлявой подушкой - смотрит в реку: в ней прыгают бе- лые звезды, играют в чехарду, плюются в огрызок смешного месяца. Глухо кашляет в бессоннице дрозд и звук его кашля рассыпается по реке горстью звонких монет. И весь мир кажется Алеше Кормой и Корма кажется всем миром... ... Почему люди почитают человека Алешу за юродивого? Он в минуты, когда сердце наполняется обидой, рад бы закричать всем, у кого не сходит с губ жалостливая улыбка при встречах, всем, кто бросает в Алешин мешок куски по утрам, отворачивая взгляд к солнцу, - что неправда это, ложь, пиявками всосавшаяся в человечьи души. Если бы крикнуть!.. Закрыв глаза, Алеша чувствует во рту кусок мяса: это язык. Алеша за- пихивает пальцы в рот, давит ими язык со всей силой и кажется ему: увя- зают пальцы в горячем мясе, как в болоте лапка коростеля. Острая боль разливается во рту горчицей, сведенные судорогой пальцы впились в язык гвоздями. Алеша хочет крикнуть, отдергивает руку и слышит страшное мычание... Огрызок месяца наливается кровью. В реке беснуются миллиарды звезд и на них - тоже кровь... Алешины ноги начинают подергиваться. Частая, жаркая дрожь охватывает сдавленное тело: оно танцует, оно кривляется, как рыжий в балагане, и в танце своем диком хочет перегнать беснующиеся звезды в реке... --------------- Ночь обернулась невидимкой, душистая, запахом напряженная. За искривленными прутьями церковной ограды маячит одинокая фигура священника о. Александра. По улице, убегающей через площадь в неизвестное, в оконцах притаив- шихся хат мирно горят огоньки лампад, пропадая то в одном, то в другом - словно подмигивая лукаво, переглядываясь любовно. О. Александр смотрит на огоньки, мысленно ищет сравнений, образов, олицетворений, думает: огни Ивановой ночи. Ему неспокойно, он смотрит в небо, и все его существо наполняется же- ланием иметь крылья. Заложив руки за спину, о. Александр медленно выходит из палисада на площадь. Над бывшим присутствием мутнеет вывеска, словно большая расп- ростертая птица. Утром при солнце весело переливаются желтые буквы: "Кормянский сельский Совет", сверху - "РСФСР", звезда, серп с молотом. Когда установилась власть и в эту вывеску вбили последний гвоздь, о. Александра вызвали в Совет. Чужой человек, один из тех, что приезжали в автомобиле, захлестанном болотным илом, слегка приподнялся из-за стола, усеянного планами, карта- ми, газетами, протянул руку, вежливо попросил сесть. О. Александр с тревожным любопытством разглядывал горбатый нос комму- ниста, его огромную голову и толстые тупые пальцы на загорелых руках. - Моя фамилия Гантман, - сказал коммунист, продолжая чертить по вос- ковке. На свеже-выбеленных стенах застыли белыми кляксами куски извести. Шумно топорщились от ветра лубочные плакаты, изображавшие: человека в остроконечной шапке со звездой, в солдатской шинели, протыкающего штыком волосатую вошь, и - крестьянина с расползшимся лицом, указывающего пальцем на трактор, более похожий на товарную железнодорожную платформу. О. Александр сидел минут двадцать. Окончив чертить, товарищ Гантман закурил, и между ними произошел разговор. --------------- После припадка Алеша лежит на спине, устремив в небо остановившиеся глаза, и по лицу его ползут слезы. В реке прыгают веселые звезды, плюются в огрызок смешного месяца. На оголенном берегу - крапивная заросль, таящая в шершавых листах своих мудрость полей и тихий шум перелесков. Уснул дрозд. --------------- III. Лирическое. Туманное небо окрашивалось заревой кровью. Товарищ Гантман отворил окно, подставил голову под свежую струю реч- ного ветерка, подышал, потом потушил лампу и через окно, чтобы не будить спящих хозяев, вылез в сад. Его сразу охватил приятный холодок желтеющего, но все еще густого ра- китника. Над скошенной травой чуть колыхалась прозрачная пелена росы. Товарищ Гантман, тихо ступая, обошел вокруг дома. Около заросшего мхом погреба, у конуры, всунув морду под соски, свернувшись клубком, храпела черная сука, вздрагивая во сне. Рядом равнодушно крякала утка, окруженная мохнатым выводком. У сараев расползалось душистое сено, сло- женное в рыхлые стога. Было тихо, торжественно, как всегда в деревенское предрассветье. Сев на пенек, у которого валялся ржавый топор, товарищ Гантман думал о том, что этот мир, скованный тишиной, нужно разрушить. И первым, дерз- нувшим посягнуть на исконные ее мудрость и величие, был он - коммунист Гантман, схоронивший эту ночь в ворохе газетных вырезок и секретных при- казов. Обернувшись на восток, скрытый розовой кисеей, товарищ Гантман смот- рел, как по небу, суживаясь к востоку, бежала дорожка барашковых облач- ков, и думал о том, что через несколько часов он должен покорить, подчи- нить своему разуму, растворить в своей воле спящее сейчас село, которое придет на площадь парой сотен ног: босых, в развихлявшихся лаптишках, или сапогах, сморщенных старичками, которое при первом же слове взорвет- ся в воздухе каиновой свистопляской, злыми молниями мужичьих глаз, хит- рым хихиканьем мироедов. И еще товарищ Гантман думал: как просты, понятны, непреложны формулы, заключенные в книгах, созданных порывом, волей, человечьей вещей прони- цательностью, и как эти простые, понятные, непреложные формулы разбивает простая, непреложная жизнь, пролагающая путь грядущему кровью, скорбью всей земли. Товарищ Гантман не знал, что под Петербургом, далеким и снежным, сто- тысячная армия рабочих, остановив биение заводского сердца, разбрелась волчьими стаями грызть Юденича, голодная, замерзающая, а в самом Петер- бурге на главной улице, старичок-профессор задушил ребенка из-за куска гнилой щепки. Эта щепка, заключенная в тлеющий пепел, возгорелась, и по- могла профессору дописать последнюю главу книги, очень умной и очень нужной. А когда о невский гранит раздробился тяжкий орудийный вздох, вдруг долетевший с фронта, этот вздох был услышан, и старичка-профессора упрятали в подвал, как пособника капитала и контр-революции... ... А утро шло, золотом наливаясь, заражая движением округу, несло радостное бытие в каждом шорохе приветливо-теплеющего ветра, в тугих, высушенных корнях скошенных трав и по ним снова двигались, запыляясь, куцые стада коров, глупо-равнодушных ко всему, останавливались на перек- рестках, взревывали пароходными гудками и снова тянулись к берегам лени- вой реки, как добрая мать поящей скот и землю. --------------- IV. Веселый разговор. Высоко вскинулось солнце. В синем бездонье реял большой коршун, вычерчивая крылами правильные круги. По площади в припрыжку бегал юродивый человек Алеша, крутился в тол- пе, оживленно жестикулируя. Лицо его дергалось от возбуждения и любо- пытства, глаза были лукавы. Глухой говорок висел над площадью, потонувшей в солнце, и солнце было доброе, пригревающее, последнее в лето. Кучки народа лепились у Совета, а над вывеской колдовал коршун, хо- лодный в своем полете и недоступный. Товарищ Гантман сидел на перилах с прорезными петушками, курил. Он удивлялся своему спокойствию, тому, что мысли его стали необыкновенно четкими, что он нашел, наконец, слова и сейчас раскидает их щедро. Юродивый Алеша вынырнул вдруг из-за чьей-то спины, увидел Гантмана и застыл с приподнятой ногой, выпячивая глаза. Гантман улыбнулся. Внесли стол, стулья, установили на крыльце. Гантман перешел к столу. Кучки народа сомкнулись, двинулись ближе. - Граждане! Это первое наше собрание. Оно должно подружить вас с Со- ветской властью - властью ваших братьев-крестьян и рабочих. Оно должно помочь нам сообща выполнить трудную задачу. Поэтому, граждане, будьте деятельными и называйте в состав нашего собрания тех, кому доверяете. Понятно? Тишина. Гантман, покусывая губы, цепко обшаривал глазами народ и вдруг, взглянув в небо, увидел коршуна: он снизился, плавно совершая круг, втя- гивая в себя голову. - Ну? И в тишине заблеял елейный голос: - Игната Маркелова можно. Народ двинулся еще ближе. Головы поворачивались в ленивом любо- пытстве. Маркелов - прямой в линейку, - тонколицый, вышел, молча поднялся по ступенькам, сел к столу, опустив глаза. - Одного недостаточно, - крикнул Гантман. - Еще двоих назовите. Тишина. И в тишине десятки глаз смешливо вонзились в Игната Маркелова. Гант- ман выбил по столу дробь. Второй голос отдал гулом: - Будя... Неча рассусоливать. Через площадь перебежали смешки и потонули в кривых проулках. - "Почему я не вижу, кто говорит", - подумал Гантман и свел брови в одну черную линию. - Граждане, нельзя так! - В голосе его почувствовалась обида. - Новое правительство не может справиться с делом без вашей помощи, как вы не понимаете? Закон о земле - необходимый и важнейший - не может пройти без вашего участия. Тишина. И снова Гантман выбивает по столу дробь, а за столом одинокий Марке- лов крутит ус, уйдя в небо глазами, и в тишине опять блеет невидимый го- лос: - Что ж. Сам говоришь, что крестьянская ноне власть: аль самим не уп- равиться с землицей? Стыд, хе-хе! - Хо-хо... Гантман пробежал глазами конспект, низко склоняясь над столом, выпря- мился и начал речь. --------------- А день уходил, одеваясь в золото. У Спаса перед воротами взвилась винтовыми столбиками пыль, встревоженная стадом. И над покоем странной музыкой звучали слова человека. И человек гово- рил о свободе, о далеких, бесславных смертях, о подвигах, которые отме- тит история, неизвестных сейчас. И еще человек говорил о России - прек- расной стране, сдавленной порывом миллионных воль, о жизни, что смело, широко вошла в города, в сталь, гранит и, захлестнув океанским размахом незыблемое, подарила новые дни, налитые соком крови всеочищающей. День плыл, крался вором к небу, пугаясь близких сумерек. А другой человек - юродивый Алеша - жаркой щекой прижался к петушкам на перилах, плакал и думал мучительно: что он говорит?... Что он гово- рит?... И было Алеше радостно и радость его пугливо жалась к губам, су- хим и недвижным. И вдруг крикнул коршун с неба, и Игнат Маркелов опустил волосатый, страшный кулак на стол, проломив середину: - Ты жид? Товарищ Гантман оборвал на полу-слове. Вздрогнул, удерживая улыбку. За правым ухом синим ручейком вздулась на шее артерия. Гантман повернулся к Игнату. - Я - еврей, - спокойно ответил он. - Стыдно, Маркелов! Народ подвинулся, сковываясь тишиной. Игнат дернул усы, поднялся тяжко. - Сказывают, вы в немецкой шкуре работаете, а? Гантман сжал кулаки. К лицу бросилась кровь. Повернувшись спиной к Игнату, он крикнул в толпу: - Это ложь!... Как вы можете верить, граждане! Вы клевещете сами на себя. Тот же невидимый, блеющий голос спросил: - Это поп врет, выходит? Вспыхнули злые молнии мужичьих глаз. Заговорили, задвигались, наметая пыль и пыль плыла к солнцу - доброму, пригревающему, последнему в лето. Подняв кулак, Игнат Маркелов медлил с минуту, метнул глазами в сторо- ну Спаса и разжал пальцы. - Зовите попа: узнаем доподлинно! - Верно. - Тяни его к ответу! - Поп правде служит. Гантман сел, сгорбившись. Пылающее солнце ложилось за селом на поля, таящие тишину. Когда Гантман поднял голову и перед собой увидел о. Александра, его охватило жгучее омерзение: священник был бледен, глаза его смотрели та- инственно-скрытно. Ворот серой рясы был загнут за шею и шею охватывала серебряными квадратами толстая цепь. Игнат Маркелов снова выступил вперед, усмехнулся. - У нас тут, батя, спор вышел с товарищем. "Мы, - грит, - не немцы. Кто так говорит, врет!" Это про тебя, батя, выходит. Священник задрожал, посмотрел Гантману в глаза: они жгли, впиваясь в сердце. Правда, прекрасная правда была в глазах человека, а выше правды было голубое бездонье и в нем колдовал коршун. О. Александр усилием отвел глаза. - Ну как же, батя, а? И тишине, покою осеннему, ответил священник глухо, мучительно медлен- но: - Я говорил неправду. - И схватился рукой за сердце, побледнев вне- запно. Гантман вздохнул. Маркелов угрожающе шагнул вперед и круг человечий замкнулся перед священником. Подойдя вплотную, Маркелов лениво поднял руку. Гантман увидел, как о. Александр откинулся назад, все еще держась за сердце. Кто-то из толпы с силой оттолкнул вперед. Священник упал на грудь Игната. - Так ты мутить тут приставлен?... Ты... божья пешка... Ух! Маркелов размахнулся. - Стойте! - повелительно крикнул Гантман. - Он... прав. Оставьте его! О. Александр поднял голову, глаза стали сумасшедшими. Смешно захлеб- нувшись, он взмахнул широкими рукавами рясы и упал замертво. --------------- Прилетел сумеречный ветер, поиграл пылью: взбросил ее серым дождем. Человечьи спины пригнулись к земле в уровень, как на молитве. Человечьи уши слушали, как звенит тишина. Никто не двинулся. Только Игнат Маркелов обернулся к крыльцу: Гантман исчез. Сдвигая брови, Маркелов долго смотрел на пустой стол, на шапку свою, прикрытую листом бумаги. В потемневшем небе кружил коршун, вытягиваясь сладострастно в ожида- нии. --------------- V. Творожнички. Всю ночь, не выпуская из рук нагана, Гантман просидел на стуле против окна, не зажигая лампы, а ночью была буря. В этом краю всегда ранние весны, веселые, в солнечных пятнах. Приле- тают журавли: ими всегда полны соломенные крыши. И, когда солнце, журав- ли хлопотливо копошатся в соломе и без конца кричат от тепла и радости. А когда солнца нет, прячут клювы в широкие крылья глубоко, зябко и втя- гивают лапки свои в оперенья, согревая их по очередно. Так, прокричав, положенное время, улетают журавли - бездомные странники - в одну из ран- них зорь туда, где доброе солнце, где дольше лето и можно без конца кри- чать от тепла и радости. А здесь осень уходит сразу. Вчера огненный шар солнца еще ложился за поля, а сегодня - утро пришло, налитое свинцом и вымостило небо в ас- фальт. И серо-сырое лицо было у хозяйки. Войдя, она поставила на стол миску с молочной кашей, тарелку с пирож- ками, и в комнате сразу запахло постно. - Ишь, удумали что... Дурь-то какая... - Вы о чем? - спросил Гантман, садясь к столу. Хозяйка вздохнула, утерла передником сальные руки. - Вчерась-то... Хулиганы. Босотва. К человеку пристали, а человек хо- рошее к ним замыслил. Гантман молча ел кашу. Ел впервые за сутки. Хозяйка стояла у стола и на столе забытый лежал револьвер. - Я этого шуму как боюсь... - Какого шума? Ткнув пальцем в наган: - От орудий. Гантман внимательно посмотрел на женщину: лет тридцать, лицо рыхли- лось от сливок и масла и рот был купеческий, широкогубый, сочный. "Кулачье" подумал Гантман, вонзил ложку в кашу и каша стала невкус- ной. - Слобода... Палку нужно. Бесштанные. Царя нету и - хорошо. Слу- шать-бы, что умные скажут... Жид, жид. Ну и что? Какое дело? Повсегда жиды царя бывшего допекали народу на пользу. Я жидов знаю. Задумалась, раскачивая плечи. За окном шумел ветер, бил в стекло мокрыми ветвями ракитника. - Покушайте творожничков: хороши... За дверью в хозяйской половине что-то передвигают и, кашляя, зовет хозяин: - Паша, а Па-ашь! И Паша - Пелагея - берет со стола миску с недоед

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє