╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
ановился пить на долгое время.
Только раз, помню, и сорвалось.
Это уж было по лету, когда работал я с ним в переплетной. Получил он
от какого-то русского за венец деньги и на радостях позвал меня в город
поужинать. И так стал звать и просить, что невольно я согласился.
И надолго запомнилась мне та наша прогулка.
Поехали мы в виду хорошей погоды на бассе, опять на верхушке, и очень
он разговорился. И всю-то дорогу, без-умолку, рассказывал мне о своей
родине и о семействе, хвалил село, попадью и детей (их у него пятеро),
рассказал, как всякую зиму, в филипповки, ловил норотами налимов, и ка-
кие в их речке огромадные щуки, и как однажды, по большому к нему дове-
рию, посылали его мужики в Тулу закупать для общества хомутину... А как
приехали на главную улицу, повел он меня в лучший ресторан, с зеркальным
входом, и оказалось, что уж знают его там, как облупленного. Подавали
нам барышни, в белых передниках, и с ними он по-приятельски, и все ему
глазки. А я, признаться, не привычен к таковским местам и очень стеснял-
ся. Помню, подошел к нам человек на деревянной ноге, прихрамывая, поздо-
ровался с батюшкой, а мне отрекомендовался российским полковником, при-
сел к нам за столик. Был он какой-то облезлый, и руки у него потные,
липкие. Врал он нам не судом и, видимо хорошо знал батюшкин легкий на
деньги характер. Весь вечер он просидел за нашим столом и подмигивал ка-
кой-то барышне в шелковой шапочке, сидевшей от нас неподалеку. И поче-
му-то запомнилась мне та барышня: молоденькая, розовая, с пушком на ще-
ках.
И как ни старался я удержать батюшку от лишних расходов, спустил он в
тот вечер все свои денежки до последней копейки, и так разошелся, что
нельзя было его узнать. Оставил он подававшим нам девушкам на чай по
полфунта! А когда выходили, уж силою и обманом, кое-как увез я его в ав-
томобиле домой, на свои деньги.
А утром гляжу: опять - тихий и скромный, не проронит ни единого сло-
ва, точно и не было ничего. Только потолще под глазами мешки.
И опять я подумал: какие есть люди, и откудова у русского человека в
иные минутки такая прыть?..
XXI
Частенько мы толковали о России.
И какие только ни ходили о России слухи, и чего-чего ни писали газе-
ты!.. Разумеется, никто не знал толком, и врали все несудом, как тот
безногий полковник. И не знали мы, чему верить и чего ожидать.
Лукич от досады даже перестал глядеть в газеты.
А больше всех суетилися наш мичман и Веретенникова, генеральша, и
всякий день они ожидали, что новые придут вести, и будет нам можно в
Россию.
Есть здесь в городе русские, прежние деятели, и депутаты, и бывшие
важные лица. Видели мы их редко и почти не встречались, и только
единственный раз довелося мне побывать на ихнем собрании. Было это еще
зимою, и забежал я по делу повидать одного человека. Стал я у стенки, не
раздеваясь, странное у меня было чувство: что чужой я всем этим людям, и
они мне чужие, и было мне почему-то неловко, - точно вот все на меня од-
ного смотрят, и с большою робостью подошел я по окончании к нужному че-
ловеку. Чувствовал я себя перед ним, точно школьник. И подумалось мне,
что в тысячу раз был мне ближе тот норвежец, с которым я в жару прова-
лялся три недели, и ни разу не видел его лица...
По лету довелось мне переплетать книги для одной русской дамы, прожи-
вающей в городе. Муж у нее здешний, человек известный, писатель. Много я
на него любовался: высокий, бритый, с седой головою, и какой-то весь не
по-нашему складный. Оставили они меня обедать. А сидел у них гость из
Парижа, бывший депутат думы, и портреты его я видел еще в России. Был он
невысокий и чистый, с серебряной бородою, и руки пухлые, мягкие, с обру-
чальным колечком, и разводил он ими особенно, и будто что гладил. Заме-
тил я, что фальшивые у него зубы, и что жует он частенько по-мышьи, а за
едою причмокивает языком, и какие-то неверные у него глаза. И за все
время обеда разговаривал он один и очень аккуратно кушал котлетки, и по-
чему-то ничего не осталось у меня в памяти от его разговора.
И подумал я, на него глядя, что знают такие-то не больше нашего о
России, а, быть-может, и поменьше...
А каких, каких не наслышалися мы тут вестей!
Так-то раз прибегает к нам наш мичман, точно с цепи, в руках газета:
- Господа, едем!
- Куда едем?
- Едем, едем! В Россию!
Были мы в тот раз все дома, даже Выдра лежал на своей койке, задеря
по обыкновению ноги.
Разумеется, все подхватилися, кроме Выдры. Оживился и повеселел Лу-
кич.
Окружили мы мичмана, спрашиваем:
- Где, где, покажите!
Сунул он нам газету и тычет пальцем:
- Вот читайте!
Стали мы разбираться, и точно, большими буквами: - "В Москву вступил
генерал Брусилов!" - Смотрим, газета большая, солидная, все очень точно.
- Верить нам или не верить?
И вдруг из угла, с Выдриной койки, этакий рассыпчатый бас:
- Брехня!
Точно окатил нас водою.
Так раззадорил он мичмана, - даже слюною забрызгал:
- Как так брехня? Тут факт, телеграмма, и надо иметь дубовую, как у
вас, голову!..
Повернулся Выдра на другой бок, точно ничего не случилось, и слышим
опять из угла:
- Брехня!
А на поверку вышло по Выдриному.
Вот с этим Выдрою и получилась по лету история, и неожиданно открыла-
ся вся его тайна.
Гуляем мы раз с Сотовым в парке, где всякое воскресенье народу соби-
раются большие тысячи. Есть там особая аллея для верховой езды, и каждый
праздник катаются богачи и знатные лорды, и тогда можно на них смотреть.
Разъезжают они по этой аллее на кровных лошадях взад - вперед, мужчины в
цилиндрах, а дамы в длинных шелковых платьях, бочком, и в руках хлысти-
ки. И знаменитые у них лошади: головы маленькие, сухие, а ноги, как
струны, и в резиновых кольцах...
А простой народ гуляет по всему парку. Приятно здесь ходить по траве,
не разбирая дорожек, и трава на удивление зеленая и густая, и вытоптать
невозможно. Полагаю я, что это от большой здешней сырости и туманов.
В этом же парке имеется особое собачье кладбище. Все как следует:
мраморные памятники и надгробия с надписями, есть даже собачьи часовни.
Хоронят здесь собачек богатые дамы, и писали недавно в газетах, что по-
хороны такой собачонки обошлись одной знатной лэди больше пяти тысяч
фунтов. - Пятьдесят тысяч на наши деньги, - вот наш брат и подумай!
Помню, пошли мы с Сотовым в то место, где собираются митинги, и вся-
кие ораторы произносят перед публикой речи. Видим, - везде кучки народу,
и над каждой кучкой на возвышении что-нибудь говорят. Подошли мы послу-
шать, - видим: человек высокий, черный в арабской чалме и белом балахо-
не. Лицо темное, малое и глазищи, как уголья, а ручищами так и загреба-
ет.
Стали мы его слушать.
А это проповедник мусульманской религии и предлагает всем принимать
турецкую веру. Уверял он слушателей, что скоро свету конец и пора людям
спасаться. Посмотрел я на слушателей: стоят, сосут свои трубки, поплевы-
вают, шляпы насунувши и ни-ни. Ни единого звука, точно и не для них го-
ворилось.
Кончил турок, стал всем раздавать листочки. А там тоже о коране, о
Магомете и о конце света, и адрес приложен, куда приходить за спасением.
Взяли мы по листочку на память.
Пошли дальше по кучкам и чего-чего ни наслушались: о религии, о спа-
сении души, о революции, о большевиках, о России. И везде-то слушают,
стоят преспокойно, поплевывают и сосут свои трубки.
Обошли мы так несколько кучек и вдруг слышим: голос знакомый. Огляну-
лися мы и не верим глазам: Выдра!
Подошли нарочно поближе, думаем, что ошиблись, - нет, самый он, стоит
на помосте, без шапки, ручищами ухватился за перильца, - его волосье, и
лицо в оспинах, и рот большой, скривленный. Вот, думаем, притча! Стали
слушать, - господи, боже мой!
Рассказывал он, будто бежал недавно из России, и будто хотели его там
повесить, и вырвался он из тюрьмы, подкупив стражу и задушив трех комис-
саров. Будто с его отца живьем содрали в Москве шкуру, и что с голодухи
в тюрьме целый месяц питался он живыми вшами.
Признаться, подумали мы тогда: уж не рехнулся ли наш Выдра от нашей
чижиковской жизни, и нарочно остались ждать конца.
Только окончил он и, вытерши со лба пот, стал сходить со своего по-
моста, еще в полном волнении, мы к нему:
- Что вы это?
Очень он спервоначалу сконфузился, и даже краска в лицо. Потом рас-
сердился:
- Мое дело! - и пошел от нас прочь.
Рассказали мы, придя домой, Лукичу, и долго над Выдрой смеялись. А
потом уж сама объяснилась вся выдрина тайна, и куда он всю зиму уходил
от нас под секретом: получал он кой-от-кого деньжонки и состоял как бы
на службе. А взяли его за отличное знание языка и за страшную его види-
мость: очень он большое впечатление мог производить на людей страшным
своим видом.
XXII
Так вот, день за день, неприметно прожил я в Чижиковой нашей Лавре
почти целый год, а теперь, как окинешь, будто и недавно все это было:
Германия, плен, и как варили мы с Южаковым смолу.
Быстро бежит время.
И уж четвертый год, как я из России и как тогда попрощался с Соней. И
ничего-то мы не знали о России, только и знали, что пишут газеты, - что
вот приехали из России большевики, торговая делегация, и будут с Россией
сношения.
А о том, когда нам можно в Россию, ничего неизвестно.
Уж давно не играл я в оркестре и нетрожно лежал в чемодане мой смо-
кинг. И почти все лето просидел я дома, с о. Мефодием в переплетной, и
никуда-то мне не хотелось. Только и уезжал по делам, отвозить переплеты.
И думалось в иную минутку: да есть ли, существует ли такое Заречье,
течет ли где-нибудь речка Глушица, и есть ли наш сад, заречинские огоро-
ды, не приснилось ли мне все это во сне?..
И приметил я: как здесь меняются люди!
Повстречал я в вагоне Наташу, сестренку Андрюшину. Не был я у них с
того разу, еще когда играли в оркестре.
Был у нее в руках чемоданчик. Сидела она в уголку, и с первого взгля-
да заметил я в ней перемену. Посмотрела она на меня странно и точно
сконфузилась.
Подсел я к ней, и разговорились.
- Как же, - говорю, - как вы живете и где теперь ваш Андрюша?
И опять она на меня как-то странно.
- Андрюша в Германии, а мы все попрежнему.
- А помните, - говорю, - как мы вместе собирались в Россию?
- Хорошо помню.
- Ну как же, когда поедем?
Передернулася она как-то вся, руки на чемоданчике переложила, в лай-
ковых перчатках.
- Ничего я, ничего теперь не знаю...
Посмотрел я ей в глаза прямо: новое в глазах, тесное, и уже не умеет
глядеть прямо.
Взял я ее за руку:
- Что с вами, Наташа?
Остановились мы на какой-то подземной станции, - электричество, на-
род, плакаты на стенах яркие, - заторопилась она, подхватила свой чемо-
данчик, и так мне быстро руку.
- Прощайте, - говорит, - и... простите. Когда-нибудь с вами увидимся.
И даже позабыла меня позвать.
Увидел я, как вышел из вагона и ей навстречу из толпы господин, с
усиками, румяный, из нашего же оркестра, бывший гвардейский офицер, мне
мало знакомый. И по походке ее, по спине, мелькнувшей в толпе, в минутку
охватил я, что стала другая, другая...
Долго я потом думал: что с нею и откудова такая перемена? Написал я
ей письмецо небольшое, открытку, и так и не получил ответа и ничего до
сего время не знаю.
И все-то собирался я к ним поехать, навестить андрюшиных стариков, и
не мог выбрать минутки. И как-то уж не хотелось мне, как Лукичу, никуда
выходить, и если бы можно, так и сидел бы все время дома.
А тут произошло событие, не мало меня взволновавшее, и поднялася во
мне надежда скоро увидеть Россию.
О. Мефодию пришло из России письмо, от его попадьи, из Тульской гу-
бернии. Маленькое письмецо, пять строчек, в самодельном конвертике, и на
конвертике здешние марки. Писала ему попадья, что слава богу жива, пере-
бивается, что в России помаленьку налаживается жизнь, и Христом-богом
умоляла приехать, повидать детей.
Ходил он в те дни сам не свой и совсем перестал работать. Только и
было у нас разговору, - про Россию. И под большим секретом признался мне
о. Мефодий, что месяц назад ходил он в большевистскую делегацию справ-
ляться, нельзя ли проехать в Россию. Приняли его там любезно и объясни-
ли, что в Россию пока нет отправки и что можно попасть лишь через Фран-
цию, откудова отправляют на пароходах русских солдат, воевавших во Фран-
ции, и что нужно для того получить от французов визу. Письмо в Россию от
него взяли и объяснили, что пошлют с курьером, и растолковали, как посы-
лать из России ответ, - опять через Москву, и курьеров. Мало он надеял-
ся, что дойдет до его попадьи письмо, - и вот нежданно-негаданно получил
ответ - из России, - и все оказалось точно, и даже кто-то наклеил здесь
на письмо марки.
Так это меня взволновало, перестал я по ночам спать и все думал, что
вот открылась возможность, и что только нужно взяться покрепче...
Тогда и решился я пойти в русскую делегацию, к большевикам.
Это здесь на большой и богатой улице, где лучшие магазины. Нашел я
дом, большой и высокий. У входа швейцар, спросил он, куда мне надо, ог-
лядел с головы до ног, и поднял меня на машине, на самый верх. Билося у
меня сердце. Вошел я в комнату, - столик простой, деревянный, еще не
устроенно, на столике чернильница, и чей-то лежит портфель... Вот, ду-
маю, выйдет сейчас ко мне большевик. И верно, - вышел из другой комнаты
человечек, бойкий и сытый, в сером пальто, и очки на носу большие и
круглые. Подошел ко мне просто:
- Что скажете, товарищ?
Посмотрел я на него, в его глаза, и показался он мне быстрым и изво-
ротливым, как ртуть.
- Будьте, - говорю, - добры, я из пленных, здесь, из Германии: можно
ли нам надеяться на скорую отправку в Россию?
Взглянул он на меня бочком, захватил со стола портфель, и мне на хо-
ду:
- Нет, товарищ, пока мы никого не отправляем. И посоветую вам
единственный путь: постарайтесь пробраться во Францию, оттуда отправляют
русских солдат, и если вам удастся, можете с ними проехать.
- Спасибо, - говорю, - а можно ли отправлять в Россию письмо?
- Отчего же, давайте.
Отдал я ему заготовленное письмецо, своим в Заречье, всего в трех
словах, - и как учил меня батюшка, написал им, как отправлять ответ - и
все точно, большими буквами вывел по здешнему наш адрес.
Сунул он мое письмецо в портфель, щелкнул замочком.
- Прощайте, - говорит, - спешу!
И побежал.
Вышел я за ним. Спустился по лестнице вниз, на улицу, иду а сам себе
улыбаюсь:
- Так вот они каковские, большевики!
XXIII
Крепко я задумал в Россию!
Знал я, что большие после войны трудности, и ни одна держава не впус-
кает русских, боятся заразы, и что много хлопотать надо, чтобы получить
визу. Но большая у меня была надежда, с тем я и решил попытать у францу-
зов счастья.
А консульство французское в том же квартале, где наше, почти по со-
седству. Долго я колебался и, наконец, собрался, на счастье. Чувствовал
я себя так, точно навсегда решалась моя судьба. И с большим волнением
подошел я ко входу, - вижу, дверь высокая, резная, и на дверях записка.
Поднялся я по ступенькам, посмотрел на записку, - белый листок, на ма-
шинке:
германским
австрийским
болгарским
турецким
и российским
подданным
приема
нет -
Забилося у меня сердце, и даже потемнело в глазах. - Вот, значит, как
нас определили!.. Остановился я на ступеньках и думаю: итти или не итти?
И вижу, стоит рядом со мною человечек, еврей, в пальтишке, тоже записку
читает, на меня взглянул, улыбнулся. Говорит мне по-русски:
- Видите, как нас?
- Да, - говорю, - вижу.
- А вы идите, не обращайте внимания. Я вот тоже сюда. Если теперь на
все внимание обращать, на все запреты, то нашему брату и жить невозмож-
но...
Так подбодрил меня тот еврейчик. Подумал я и решился: - "была ни бы-
ла!" - и открыл двери.
Вошли мы вместе в приемную, большую и тихую, и везде мебель тяжелая,
темная, на полу ковры. Сидело там несколько человек по стенкам в ожида-
нии очереди. Подошел ко мне прислужник, старичок в очках, подал белый
листок, анкету для заполнения.
Написал я, что следовало на вопросы, поместил, что подданный русский.
Принял от меня старичек листок, посмотрел поверх очков, покачал головою,
- и мне назад:
- Вы - русский?
- Да, - говорю, - русский.
- Русским визы не выдаются.
- Позвольте, - говорю, - я офицер русской армии, я был в плену. Мне
необходимо.
Пожал он плечами:
- Не могу.
И уж не знаю, откудова напала на меня такая смелость, стал я своего
добиваться и его уговаривать:
- Я, - говорю, - имею рекомендации и бумаги и убедительно вас прошу.
Так это у меня вышло, - вижу заколебался, поглядел на меня еще раз,
взял бумажку.
- Хорошо, - говорит, - доложу.
Вижу, прошел в боковую дверь, по ковру, в руках моя бумажка. Ну, ду-
маю, что будет?
Пробыл он минуты две, вышел с пустыми, на меня не взглянул. Слышу,
шепчет мне тот еврейчик, смеется: - "Ну, теперь ваше дело в шляпе, при-
мет, теперь от вас будет зависеть!.."
А было перед нами человек десять иностранцев, и очень с ними распоря-
дились скоро и любезно, и уж, конечно, ни одному из них и в голову не
пришло, что вот сидит тут человек и мучается, что могут ему отказать...
Им-то никому не отказывали и подумать о том не могли.
После всех вызвал меня старичек, поманил пальцем.
Вошел я в кабинет, большой, светлый. На середине стол, большой, тяже-
лый, на львиных резных головах, и над столом флаг французский, трехцвет-
ный. Рядом со столом стоит человек, черный, в костюмчике, с усиками,
пальчики этак на столе в растопырку, смотрит на меня сердито.
Не поздоровался, не пригласил сесть. И так-то отрывисто:
- Вы - русский?
- Да, русский.
- Что вам угодно?
Объяснил я ему подробно, что офицер, интернированный, был в плену,
что хочу ехать на родину через Францию, и что нужна мне виза. И все вре-
мя глядел на меня, как волк.
- Паспорт!
Протянул я ему мой паспорт: "По уполномочию Российского Прави-
тельства", - на двух языках, на русском и на французском.
Просмотрел он его быстро.
- Имя?
- Иван.
А он этак костяшечкой среднего пальца по паспорту и зло-зло на меня:
- Тут написано: Джон!
- Да, - говорю, - это в переводе по-здешнему, мое имя...
А он так вдруг и налился кровью, усики шильями:
- Как вы смеете, - так и закричал, - как вы смеете называть себя Джо-
ном!.. - И рукою по паспорту: - Вы Иван, вы - русский Иван!
- Позвольте, - говорю, - я в этом деле неповинен, и так написали в
консульстве...
А он не дает вымолвить слова:
- Не может русский Иван называть себя Джоном!
Бросил он паспорт на стол, достал из кармана ключик, открыл в столе
ящик и вынул большую тетрадь в синей обложке. Взял какую-то книжку и от
меня заслонил, чтобы не было мне видно, что у него в тетради.
Перевернул две-три страницы, - усики шильями:
- Вы были в Новороссийске в девятнадцатом году в ноябре?
- Нет, я никогда не был в Новороссийске.
- Вы большевик?
- Я офицер русской армии.
Захлопнул он тетрадь, придавил рукою и на меня этак пронзительно:
- У меня есть точные сведения, что в Новороссийске при посадке на па-
роход одного иностранного офицера вы похитили принадлежавший ему багаж?
Я только руками развел.
- Извольте, - говорю, - вот мои документы, устанавливающие точно...
Просмотрел он мои бумажки, а в них все точно, опять заглянул в тет-
радь, еще раз в паспорт. Потом говорит так:
- Хорошо, я наведу точные справки. Прошу вас зайти через неделю...
И вдруг такое поднялось во мне зло, к ег