▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ползал из этажа в этаж по службам уп- равления дороги, присаживался к столам и конторкам, наводил справку: - В каком состоянии прошение о зачислении на службу путейского инже- нера Энгеля? Выслушав отказ, неспеша шел в пивную, оттуда - домой, обедать. После обеда спал, проснувшись - кашлял, плевал, пил пиво, потом уходил в бил- лиардную. Возвращался ночью, когда Анна Тимофевна, убрав комнаты, умытая и при- чесанная, считала выручку. Если был весел, садился за стол и неспеша пи- сал новые прошения о зачислении на службу. Анна Тимофевна смотрела на него тогда чуть дыша, застывшая, светлая, удивленная. Глаза ее были прозрачны и тихи. Володька как-то сказал отцу: - И охота вам пороги обивать, насчет службы? Чего вам не хватает? Анна Тимофевна всполошилась: - Как можно, Володенька, что это вы? Антон Иваныч - и без службы! Ко- му же тогда и служить? Только недоброжелание кругом и зависть, а то бы давно самое важное место... Антон Иваныч взглянул мельком на сына, хмыкнул: - Я по-привычке... да и скучно... Потом хмуро уставился на Анну Тимофевну: - А ты что волнуешься, ты? Что меня на должности сватаешь! Что я, - дармоед? Она испуганно вскрикнула: - Тонечка, господь с тобой! Да что ты подумал? Что ты, что ты, госпо- ди! Он встал, потянулся и бросил неохотно: -То-то! Заходил по комнате взад-вперед, шаркая туфлями, дымя папироской. По- том надумал: - Пойдем прогуляться. Что ты все дома, да в лавочке... Анна Тимофевна чуть слышно пробормотала: - Мне, ведь, хорошо, Тонечка. Пошел бы один... - Ну, ну, собирайся! И ты, Володька. Всем семейством... Анна Тимофевна засуетилась. В шкапу нетронутыми со свадьбы висели ее наряды и перебирать их было ново и радостно. Антон Иваныч оделся раньше ее и, развалившись на кровати, прислуши- вался к шелесту платьев. - Готова? - спросил он, приподнявшись на локоть и разглядывая Анну Тимофевну. И вдруг захохотал: - Володька, хо-хо-хо! Володька, нет ты только посмотри на нее, хо-хо! Она пудрится! Ты посмотри, хо-хо, нос-то, нос! Ах, ты, чучело... Пойдем, Володя! И они ушли, шумно и озорно раздвинув по пути стулья. Анна Тимофевна опустилась на кровать. Кругом нее на табуретках, по полу, и на постели топорщились оборочки, ленты, кружева и воланы. Из открытого шкапа пахло нафталином. В темноте, неподвижная, тихая, она просидела до зари. Точно разбужен- ная ею, надела будничное платье, неторопясь, с любовью разгладила, сло- жила свои наряды, развесила их в шкапу и плотно закрыла его дверцы. На восходе вернулся Антон Иваныч, и сразу стремительно побежало вре- мя, и день наступил полный, занятой и скорый. И так чередовались эти дни, незаметные, короткие, и была в них ра- дость. - Анюта, пива! - Тонечка, выспался? И еще: сберечь копейками, пятаками, накопить пять, шесть рублей и невзначай, к слову спросить: - Может, ты, Тонечка, купить что-нибудь хочешь? И смотреть, как расправляются и ползут со лба на лысину его морщинки и слышать обрадованный смешок: - Кха-ха-ак! Купчиха, право, кха-ха-а... Осенью Володька перебрался с сушилок в комнаты. В дожди и холод играл с отцом в шашки, валялся на постели, скучал. И вот этой осенью, когда холодные дни смели по взвозам на берег шур- шавшие, как коленкор, листья, этой осенью нечаянно и просто пришел ко- нец. Подслеповатая лавчонка Анны Тимофевны стояла на взвозе, косыми окон- цами поглядывая в реку. Вдоль берега, причаленные к неразобранным пло- там, поскрипывали дощаники с горками полосатых арбузов. С полудня и до вечера дощаники разгружали поденщицы, перебрасывая из рук в руки скри- певшие на ладонях, как сходни, прочные, зеленые шары. По утрам из города набегали торговцы, лазали, прыгали по плотам и сходням, забирались в до- щаники, волокли арбузы в корзинах и мешках на берег. И здесь, как на базаре, нельзя было приметить Анну Тимофевну в пово- ротливой толпе, и здесь она отбивалась локтями от наседавших завистниц, голосила, рвала из чужих рук свою удачу, ничем не отличная от крикливых торговок. В это утро - придавленное частым дождем - река завилась беляками, и ветер гонял их широко и шумно. Дощаники, точно насаженные на тугую пру- жину, подпрыгивали неровно, и глухо стукались об их бока растеребленные бревна плотов. Сходни закопались в береговой песок. Были они скользкие, как тесина, пролежавшая долго в воде, и кладь катилась по ним, как по льду. Наложив через края двуручную корзину арбузами, Анна Тимофевна докати- ла ее почти до берега, когда, пробираясь на дощанике, кто-то толкнул корзину ногой. Она скользнула со сходней коротким полукругом и тяжело плюхнулась в воду. Один за другим на поверхность вынырнули и поплыли, покручиваясь, арбузы. По берегу, на дощаниках поднялся крик и хохот. - Багром их, багром, маманя! Анна Тимофевна сбежала со сходен и, точно не слыша смеха, не задумы- ваясь, вошла в воду. Берег был отлогий, кругом, точно раздерганная моча- ла, плавали бревна, постукивались лодки - к ним плотно прибило арбузы. По пояс в воде, Анна Тимофевна собрала их в корзину под немолчный, весе- лый хохот поречан, увязала кладь в тележку и потянула ее по крутому взвозу. Непереставая хлестал ветер, и, как туман, колыхалась над землей гус- тая сетка дождя. В размытой грязи ноги и колеса ползли назад - под-гору - и повозка была тяжела. На руках и вытянутой шее Анны Тимофевны высту- пили жилы, извитые и блестящие, как дождевые ручьи. Липкая, тяжелая юбка цеплялась за ноги, и переставлять их было так трудно, точно они были вправлены в колодки. Анна Тимофевна только раз остановилась, чтобы вытереть лицо и пере- дохнуть. И когда утиралась, ощутила на губах вкус соли и подумала, что вспотела. Но тут же по влажной щеке скользнула торопливая слеза, и она улыбнулась самой себе. И вспомнила, как пришла ей в голову притча - одна на всю жизнь - притча о жизни, которую надо пройти, и опять улыбнулась. Потом злегла в намокшую ременную лямку, натужилась и, оступаясь, поч- ти падая, потянула повозку выше. Дома встретил Анну Тимофевну Антон Иваныч - хмуро и неприветно. Но сразу повеселел, окинув ее взглядом: - Ах, чучело! Где это ты, а? Переодеваясь, она рассказывала, как ловила в воде арбузы, и как ей было весело, и как она думала, что посмешит Антона Иваныча, вернувшись домой после купанья. Антон Иваныч хохотал, а она, ожившая от его смеха, снова и снова пов- торяла рассказ, придумывая веселые подробности и принималась хохотать вместе с ним. Наконец он отвел душу и сказал: - Ну-ка, пивка, что ли, купальщица, ха-ха! И опять побежал день, как всегда. Но на другое утро время остановилось. На обычный утренний зов Антона Иваныча Анна Тимофевна не откликну- лась. Антон Иваныч покашлял, поплевал, закурил папироску и крикнул еще. Потом поднялся и, поругиваясь, зашаркал в кухню. Там, заглянув в закоулок, где стояла кровать, развел руками и промы- чал: - Г-м-м-н-да... Анна Тимофевна спала. Он подошел к ней, дотронулся до раскрытого плеча, потолкал ее: - Что это ты? Она вздохнула и забормотала что-то, но не проснулась. Антон Иваныч приложил ладонь к ее лбу, снова помычал: - Г-м-нда... и побрел к сыну. Володька протер глаза, привстал в постели и уставился на отца. - Заболела наша хозяйка-то, Володя. - Кто? Что? - Анна-то Тимофевна. - Ну, что Анна Тимофевна? - Больна. - Так я-то что же? Антон Иваныч погладил себя по лысине, вздохнул и пропустил сквозь зу- бы: - Ты бы пошел самовар поставил... В окна пощелкивал дождь, и в комнатах было серо и зябко. До обеда два раза из кухни долетел крик: - Тоня! Антон Иваныч подымался с кровати, надевал туфли и шел в кухню. Но Ан- на Тимофевна бормотала несвязное сквозь сон, и, постояв у ее изголовья, он уходил. В сумерки она очнулась. Антон Иваныч присел на краешек кровати и спросил: - Тебе, может, дать чего? Она ответила не сразу, сухим, треснувшим голосом: - Пить. Но тотчас поправилась, точно испугавшись, что он уйдет: - Ничего... сиди. - Гм-м-нда... Жар. Он положил руку ей на голову, откинув жидкие пряди волос на подушку. Она схватила его руку и крепко прижала ко лбу. Он опять промычал: - Н-да... Может доктора, Анюта? - Нет, ничего, завтра встану, - прошептала она, улыбнувшись одними губами. Потом закрыла глаза и спросила: Как вы... нынче? Потом опять начала бредить, не выпуская его руки. Антон Иваныч попросил сына: - Ты бы сходил к доктору, недалеко тут, видишь - без памяти. Володька заверещал: - Ну, куда теперь пойдешь! В такую погоду хороший хозяин... Тогда Антон Иваныч стал собираться сам. Одевался он долго, как по ут- рам, кряхтя и покуривая, перекидываясь сам с собою словечками и заме- чаньями. Перед уходом, в дверях, обратился к Володьке: - Хорошо сказать, доктора... А какого?.. Ты подай ей, в случае че- го... Раскрыл зонт и окунулся в сырую темень. От земли подымалась холодная испарина, ветер кидал в лицо пригоршнями колючих капель, улицы были устланы лужами и пустынны. Антон Иваныч зашел в пивную отогреться. Через час он опять появился на улице, постоял, запрятал поглубже в карманы пивные бутылки и напра- вился домой. Там, отряхнувшись от дождя, спросил: - Ну, что?.. - Все тебя звала, - отозвался Володька. Антон Иваныч пододвинул к постели больной табуретку и заглянул ей в лицо. На нем лежал блеклый свет лампы, и оно было строго и просто, как лицо постника. Губы Анны Тимофевны шевельнулись и ему показалось, что она спросила: - Ты? - Да, я, Анюта, - сказал он. Она вздрогнула и открыла глаза. Остановила на нем свой взор, но лицо ее не изменилось, только тени на нем переместились и посветлели, и вок- руг рта заблестели мелкие капельки пота. - Посиди, - чуть внятно сказала Анна Тимофевна. И еще, погодя: - Как ты... без меня... милый... Потом опять закрыла глаза и часто, хрипло задышала. Антон Иваныч подождал, пока утихнет, уляжется хриплое дыханье, но оно не утихало, и он задремал. А когда очнулся - Анна Тимофевна вытянулась на спине непокрытая, пря- мая, и глаза ее - неподвижные, стекольно-желтые - были устремлены на не- го. В ту же секунду он ощутил на руке своей холодную тяжесть. Он вскочил и отступил на шаг. С его руки скатилась и звонко стукнулась о табуретку прямая рука Анны Тимофевны. --------------- Когда закопали могилу и Антон Иваныч остался с Володькой, он сел на мягкую насыпь и закурил. День выпал теплый и кое-где в последний раз зардела рябина. Было ти- хо. Синеватый дымок папиросы почти недвижным облаком висел над головой. Чье-то омертвелое, придушенное стояло в воздухе стрекотанье. Володька просверлил каблуком в земле ямку, закопал в нее жука. Погля- дел на небо, сказал: - Пойдем, что ли? Потом присел рядом с отцом, но тотчас вскочил. - Ну, я пойду! И, перепрыгивая через могилы, быстро пошел к дороге. Тогда Антон Иваныч поднялся и стал лицом к кресту. Крест был гладкий, некрашеный, сучковатый. Антон Иваныч стоял, сгорбившись, засунув руки в пиджачные карманы. Потом, что-то нащупав в углу кармана, вытащил руку и разжал пальцы. В них оказался кусочек мела. Антон Иваныч пододвинулся к кресту и начал выводить на поперечной пе- рекладине мелом: - Анна Тимофее... Но мелок вдруг рассыпался, и белый порошок медленно осел на насыпь. Антон Иваныч постоял еще, отряхнул руки и пошел следом за сыном. 1921-22 г.г. Ив. Соколов-Микитов. ЧИЖИКОВА ЛАВРА I Неладно у меня в груди. Вчера опять выстукивал меня наш доктор, Евсей Романыч. Заставил меня раздеться и вертел долго. Экие у него холодные и конопатые пальцы, а в ушах волосья, как у медведя. А пахнет от него горелым болотом. Выслушал, выстукал и, закурив папироску, посмотрел этак бочком через очки: - Неладно, говорит, батенька: верхушки! Я уж знаю какие такие верхушки: чахотка. И откудова она ко мне. Всегда был здоров и прочен, как пень. И не помнится, чтобы сохли во всем нашем роду. Батюшка мой всю жизнь прожил в разъездах и в своем понятии не имел, какая такая болезнь. А разъезды бы- ли какие: бывало, осень, дождь, самая непогодь, белые мухи летят через поле, а он в одной своей кацавейке. По осени всегда уезжал закупать по деревням скот. Домой, бывало, приедет - гуща-гущей. И все нипочем. Не люблю я желтых здешних туманов. А Россия мне, как сон. По утрам всего тяжче. Проснешься, - сумерок, в окно чужое небо, чужие деревья. В комнате холодюга. Тут-то и лезут в голову воспоминанья. А всему-то виною война. Раз как-то слышу: стонет. Кошек и собак здесь нету, приподнял я голо- ву, а это старичок наш, "подданный великой державы", Лукич, свернулся под одеялом калачиком и всем своим телом нет-нет и вздрогнет. Поразило это меня насквозь. Тогда я виду не выказал. Только уж не мог спокойно глядеть на Лукича, на бороденку его, на птичью его шею. Такая к нему жа- лость. Откудова человеку такая жалость? Больней это больной боли. Мне Сотов рассказывал, как здесь живут наши. Не знал, - век не пове- рил бы. Проживает тут русский, Медведков, бывший большой мильонер. Кой-какие денежки его лежали в здешних банках. Приехал, значит, на гото- венькое. Купил домик, а домики тут, как конфетки. Так вот этот Медведков взял к себе в услужение другого бывшего мильонера, Карасева, уж пожилого человека, в сединах. Приходился ему дальней родней. А капитал у этого Карасева в России в революцию фукнул. Остался и наг и бос. Уж как попал сюда, - неизвестно. К родственничку, - зятьком что ль приводился, - пробрался. Вот зятек и устроил его себе в лакеи, подавать чай. Так он ежедневно такую над ним манеру: нажмет кнопку и ждет. Тот явится, - сто- ит, стоит у дверей, а зятек знай ликеры сосет, задеря ноги, ни единого слова. Раз до трех этак. Потом скажет: - подай мне ботинки! Сотов тоже из богачей, но приятный. Были у его отца в Петербурге муч- ные лабазы. Смели все. И старика расстреляли. А сын бегает тут, - комис- сионером от водочного завода. Весь день в бегах. За день набегает этак на кусок хлеба. Был он и у Медведкова: не принял. Жена у него милая, ти- хая, одно слово, - русская женщина. И живут они в комнатенке, что рядом с нашею переплетной, наверху, где семейные. Целый день она не выходит. Большой мне Сотов приятель. А я вот научился переплетному делу. Мы двое: о. Мефодий и я. Ну, ра- зумеется, работать приходится больше мне. У о. Мефодия свои дела. Удивительный это человек. Теперь мы шрифты приобрели для корешков, русские. Я в этом деле нахо- жу даже вкус. Главное, чтобы не тесно вязать, и чтобы книга раскрывалась свободно. Теперь переплеты у нас хоть на выставку. О. Мефодий принимает заказы. У него знакомства. Всякие у нас заказчи- ки. Есть и писатель, уж много лет здесь проживает, ему я переплел всю библиотеку. Очень приятный человек и заплатил. Вообще, книг русских пе- чатается много, и работа есть. Как-никак, - на кусок хлеба. Эх, все бы, кажись, хорошо, кабы хоть малая весточка. У меня в России семья и невеста. Уж я и писал и людей просил. А теперь Россия, что тем- ная ночь. Уж и не знаю, придется ль увидеть кого. Очень я скучаю по родине. Бывает, - хоть головой о косяк. До того вдруг здешнее станет в про- тивность. Как-то ездил я в центр города к одному человечку получать за перепле- ты. Три часа просидел на стуле. Бегают люди, а я сижу. В четвертый раз так-то. Плюнул и ушел. Проходил я в тот день по улице, где лучшие магазины. Автомобили, лю- ди, шум, гам. Непривычному человеку пожалуй не вытерпеть. За зеркальными стеклами манекенщицы в модных платьях: кофей на столиках, и арапчата при них в голубых куртках. Правда, товар везде великолепнейший. Я понимаю толк: до того тут все удивительно, такая прочность. Уж если сапоги - так это сапоги, если сукно - сукно, гвоздь - гвоздь. Здешняя нитка крепче нашей крученой веревки. Купишь булку, - в такую завернут бумагу, что не раздерешь руками. Вот вижу, у самого края, перед зеркальными окнами, стоит автомобиль. Длинный, новенький, ясный, весь как чайная ложечка. Внутри обит розовым шелком. Шоффер в картузе, розовый. За спиной у шоффера, рядом с этакими часиками, цветы в особой трубке с водою, - белые розы. И сидит в автомо- биле, завалясь в уголок, девица или дама, мисс или мистрисс, - тоже вся в розовом и смеется: вечернее солнце ей в открытый ротик заглянуло, - розовый ротик, розовый язычок, а зубки белые, вострые. И до того я вдруг возненавидел эту самую мисс или мистрисс, даже пе- ресохло во рту. Валялась у нас на дворе в навозе березовая зимняя оглоб- ля. Так я эту оглоблю вдруг вспомнил. Оглоблей бы в розовый ротик! Так это пришло для меня неожиданно, что я даже испугался себя. Побе- жал и про себя думаю: вот-те и большевик! Потом-то самому стало смешно. Очень нас, русских, здесь презирают, и очень это тяжело. Тут-то еще ничего, тут нас мало. А вот, где глаза намозолили, говорят, очень не сладко. А за какую такую провинность? Говорят нам: предатели! А кто нам судья? Да и как ответить, кто предавал, а кто нет. Зачем же всех под один гребешок. А тут именно так: - "Русский?" - Русский! Ну, и не впускать его! В роде, как чумные. И не приходится спорить. Да и как спорить: кто станет слушать? Пропа- дешь, - ну, и пропадай на здоровье. Сдыхаешь, - ну, и сдыхай, сделай ми- лость! Тут человеку погибнуть самое распростое дело. И не единая не заметит душа. Я это вот когда понял, - когда из больницы вышел, и отпустили меня на четыре стороны. Было у меня в кармане пять фунтов с мелочью. Пошел я в русское консульство, а мне только руками этак: ничего не можем, знаете, что нынче в России, ничего у нас нет. Выдали мне паспорт: "По уполномо- чию Российского Правительства". Спрятал я паспорт и пошел по городу. А город, как океан. Поплыл, что чешуйка по морю. Присел я на скамеечке в сквере. И сейчас на меня с дерева - прыг, прыг, - две белки. Мне на рукав, глазки, как черные бусинки. Эге, думаю, у нас бы давно с вас, голубушек, сняли шкурки! А тут их тысяча, ручные: дамы их из карманов кормят орешками. Купил и я орешков. Набежало и ко мне с десяток. Сидят и этак быстро, быстро около мордочек лапками. Очень я тогда задумался: очень большая должна быть культура, чтобы так со зверями. И о своей подумал доле: а мне-то вот как, мне-то, чело- веку, - не дадут ведь орешков! Ходил я в тот день, сказать можно, без пути, куда глаза смотрят. Было мне и горько и радостно, что вот вышел, наконец, из больницы и хожу жив и здоров. После болезни всегда так. Был обочь зоологический сад. Пошел я туда. Я зверей очень люблю. У нас дома, бывало, и козы, и кошки, и собаки. И за всеми ходил я. Я все знаю повадки звериные. До чего все устроено! Вот нашим бы поучиться. И опять подумал: отто- го, что культурные. Растрогал меня Миша, медведь. Под клеткой у него надпись: "Привезен из России". Землячок. Так я ему обрадовался, как родному. Глазки ма- ленькие, невеселые, - о чем вспоминает? - пожалуй, как и я, о родных на- ших местах. Скормил я ему большую булку. Весь тот день прошел для меня непутем. Забудусь, забудусь, а потом за сердце: пропал! Не пил я, а тут зашел в ихний кабак. Накурено - свету не видно. Столов у них не полагается. Стоят округ стойки и сидят на высоких стульях. Тянут по капелькам. И все без закуски. За вечер иной сколько так вытянет, а пьяных, чтобы как у нас, нет. Присел и я, выпил. И от слабости, видно, пошла у меня кругом голова. Развеселилс

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє