╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
ва вторая. - Ночи, письма и постановления.
Вечером пришел Кандин, привел порубщика; порубщик залез на дерево,
драл лыко, оборвался, зацепился оборками от лаптей за сучья, повис, у
него вытекли глаза. Некульев приказал отпустить порубщика. Мужик стоял в
темноте, руки по швам, босой, покойно сказал: - "Мне бы провожатого,
господин-товарищ, - глаза-те у меня вытекли." Некульев наклонился к му-
жику, увидел дремучую бороду, пустые глазницы уже затянулись; шапку му-
жик держал в руках, - и Некульеву стало тошно, повернулся, пошел в дом.
- Дом был чужд, враждебен: в этом доме убили князя, в этом доме убили
его, Некульева, предшественника, - дом был враждебен этим лесам и степи;
Некульеву надо было жить здесь. Опять была луна, и кололись под горой на
воде сотни лун. Некульев стал у окна, пересыпал песочные часы, - отбро-
сил часы от себя - и они разбились, рассыпался песок... - Когда бывали
досуги, Некульев забирался в одиночестве на вершину Медынской горы, на
лысый утес, разжигал там костер, и думал, сидя у костра; оттуда широко
было видно Волгу и заволжье, и там горько пахло полынью. Некульев вышел
из дому, прошел усадьбой - у людской избы на пороге сидели Маряша и Ка-
тяша, на земле около них Егор и Кузя, и сидел на стуле широкоплечий му-
жичище, не по летнему в кафтане и в лаптях с белыми обмотками. - Не-
кульев вернулся с горы поздно.
У людской избы было мирно. Луна поблескивала в навозе перед избой. За
избой вверх к лесам шла гора, заросшая орешником и некленом, - Маряша
все время прислушивалась к колокольчику в орешнике, чтобы не зашла дале-
ко корова. Дверь в избу была открыта и там стонал ослепший мужик. Кузя
встал с полена, лег на навоз перед порогом, стал продолжать сказку.
- ... ну вот, шасть Аннушка - да прямо в третью церкву, а ей навстре-
чу третий поп: - "Так и так, здравствуй, Аннушка", - а потом в сторону:
- "Не желаешь ли ты со мной провести время те-на-те?" - Так Аннушке и не
пришлось побывать у обедни, пришла домой и плачет, кстати сказать, от
стыда. Неминуемо - заметьте - рассказала мужу. А муж Илья Иваныч, чело-
век рассудительный, говорит: - "Иди в церкву, жди как поп от обедни пой-
дет и сейчас ему говори, чтобы, значит, приходил половина десятого. А
второму попу, чтобы к десяти, а третьему - и так и далее. А сама помал-
кивай." - Пошла Аннушка, поп идет из церкви: - "Ну, как же, Аннушка,
насчет зорьки?" - "Приходите, батюшка, вечерком в половине десятого, -
муж к куму уйдет, пьяный напьется." - И второй поп навстречу: - "Ну, как
же, Аннушка, насчет переночевать?" - Ну, она, как муж, и так и далее...
Пришел вечер, а была, кстати сказать, зима лютая, крещенские морозы.
Пришел поп, бороду расправил, перекрестился на красный угол, вынает -
заметьте - из-за пазухи бутылку, белая головка. - "Ну, говорит, самовар-
чик давай поскорее, селедочку, да спать." - А она ему: - "Чтой-то вы,
батюшка, ночь-то длинная, наспимся, попитайтесь чайком", - ну, кстати
сказать, то да се, семеро на одном колесе. Только что поп разомлел, ряд-
ком уселся, руку за пазуху к ей засунул, - стук-стук в окно. Ну, Аннушка
всполошилась - "ахти, мол, муж!" - Поп под лавку было сунулся, не влеза-
ет, кряхтит, испугался. А Аннушка говорит, как муж велел: - "Уж и не
знаю, куда спрятать? - Вот нешто на подоловке муж новый ларь делает, - в
ларь полезай". - Спрятался первый поп, а на его место второй пришел, то-
же водки принес, белая головка. И только он рукой за пазуху, - стук-стук
в окно. - Ну и второй поп в ларе на первом попу оказался, лежат друг на
друга шепчутся, щипаются, ругаются. А как третий поп начал подвальяжи-
вать - стук в калитку, - муж кричит, вроде выпимши - "жена, отворяй!" -
Так три попа и оказались друг на друге. Муж, заметьте, Илья Иваныч, в
избу вошел, спрашивает жену, шепчет: - "В ларе?" Аннушка отвечает: - "В
ларе!" - Ну тут муж, Илья Иваныч, как пьяный, в кураж вошел. - "Жена,
говорит, желаю я новый ларь на мороз в амбар поставить, овес пересы-
пать!" - Полез на подоловку. Илья Иваныч так рассудил, заметьте, что от-
несет он попов на мороз, запрет в амбаре,
попы там на холоду померзнут денек, холод свое возьмет, взбунтуются
попы, амбар сломают, побегут, как очумелые, всему селу потеха. Однако,
вышло совсем наоборот, не до смеху: стал он тащить ларь с подоловки, -
попы жирные, девяти-пудовые, - не осилил Илья Иваныч, полетел ларь вниз
по лестнице. Да так угодил ларь, что ткнулись все попы головами и помер-
ли сразу!.. Да... - Кузя достал кисет, сел на корточки, стал скручивать
собачку, заклеивая тщательно газетину языком, - собрался было дальше
рассказывать.
Луна зацепилась за гору. Колокольчик коровы загремел рядом, мирно,
корова жевала жвачку. Мимо прошел Некульев, пошел в гору, к обрыву. За-
молчали, проводили молча глазами - Некульева, пока он не скрылся во мра-
ке. Сказал шепотом Егорушка:
- Гля, - пошел, Антон-от! Опять пошел - отправился. Костры сжигать...
Груня Вязовская, знающая бабочка, баит - колдун и колдун. Я ходил, по-
дозревал: наломает сухостою, костер разведет, ляжет возле, щеки упрет и
- гляит, гляит на огонь, глаза страшные, и стекла на носу-те, горят как
угли, - а сам травинку жует... Очень страшно!.. А то встанет к костру
спиной, у самого яру, руки назад заложит и стоит, стоит, смотрит за Вол-
гу, как только не оборвется. Ну, меня страх взял, я ползком, ползком, до
просеки, да бегом домой. Гляжу потом, идет домой, вроде, как ничего.
- И к бабе своей ездит, - сказал Кузя. - Приедет, сейчас в степь гу-
лять, за руки возьмутся. И тоже, заметьте, костер раскладывать... Пошли
они раз к рощице, я спрятался, а они сели - ну, в двух шагах от меня,
никак не дале, двинуться мне невозможно, а меня мошка жигат. Начали они
про коммуну говорить, поцеловались раз, очень благородно, терпят, - а
мне нет никакого терпенья, а двинуться никак нельзя, я и говорю: - "Из-
вините меня, Антон Иваныч, мошка заела!" - Она как вскочит, на него -
"это что такое?" - Сердито так. - Мне он ничего не сказал, как бы и не
было...
- Надо-ть идтить часы стоять, - пойду я, до-свиданьица, - сказал ста-
рик в кафтане.
- И то ступай с богом, спать надо-ть, - отозвалась Маряша и зевнула.
Кузя высек искру, запалил трут, раскурил цигарку, осветились его ко-
шачьи усы. - "Так, стало-ть, кстати сказать, мужику в смысле глаз помочь
никак невозможно?" - строго спросил он, - "ни молитвой, ни заговором?"
- Помочь ему никак нельзя, леший глаза вылупил. Надо-ть подорожником
прикладывать, чтобы мозги не вытекли, - сказал старик. - Прощевайте! -
старик поднялся, пошел не спеша, с батогом в руке вниз к Волге, светлели
из-под кафтана белые обмотки и лапти.
Вслед ему крикнула Катяша: - "Отец Игнат, ты, баю, зайди, у моего
бычка бельма на глазах, полечи!"
Заговорил напевно Кузя: - "Да-а, вот, кстати сказать, выходит, хотел
Илья Иваныч над попами потешаться, а вышло совсем наоборот...
- Я тебе яичек принесла, Маряш, - сказала, перебивая Кузю, Катяша. -
Для барина. Ты почем ему носишь?
- По сорок пять.
- Я за двадцать у немцев взяла. Потом сочтемся.
- У тебя, Ягорушка, как в смысле хлеба? - спросил Кузя.
- Хлеба у нас нет, все на избу истратили. Мужик лесу теперь не берет,
- сам ворует. В смысле хлеба - табак. Вот брату моему в городе повезло,
прямо сказать, счастье привалило. Приходит к нему со станции свояк, го-
ворит: - "Вот тебе сорок пудов хлеба, продай за меня на базаре, отблаго-
дарю, - а мне продавать никак некогда." Ну, брат согласился, продал всю
муку, деньги в бочку, в яму, - осталось всего три пуда. Тут его и сцапа-
ли, брата-то, - милиция. Мука-то выходит ворованная, со станции. Ну,
брата в холодную. - "Где вся мука?" - "Не знаю." - "Где взял муку?" -
"На базаре, у кого - не припомню." Так на этом и уперся, как бык в воро-
та, свояка не выдал, три недели в тюрьме держали, все допрашивали, по-
том, конечно, отпустили. Свояк было к нему подкатился, - а он на него: -
"Ах ты, пятая нога, ворованным торговать?! В ноги кланяйся, что не вы-
дал!" - "А деньги?" - "Все, брат, отобрали, бога надо благодарить, что
шкура цела осталась..." - Свояк так и ушел ни с чем, даже благодарил
брата, самогон выставлял... А брат с этих денег пошел и пошел, торговлю
открыл, в галошах ходит, - прямо с неба свалилось счастье, - Егор помол-
чал. - Яйца у меня в картузе, восемь штук, - возьми, Маряш.
- Лесничий, кстати сказать, как приехал, - прямо все масло да яйца,
хлеб ест без оглядки, с собой привез. И все примечает, все примечает,
глаз очень вострый, заметьте, - сказал Кузя.
- И ист, и ист, все сметану, да масло, да яйца, - прямо господская
жизнь! - оживленно заговорила Маряша. - Крупы привез грешенной, отродясь
не видала, у нас не сеют, - варила, себе отсыпала, ребята ели, как са-
хар, облизывались. И исподнее велит стирать с мылом, неделю проносит и
скинет, совсем чистое, - а с мылом!.. Я посуду мыла, а он бает - "Вы ее
с мылом мойте", - а я ему: - "что-е-те мыло, баю, у нас почитатца пога-
ным!.."
В избе вдруг полетело с дребезгом ведро, пискнул раздавленный ципле-
нок, закудахтала курица, - на пороге появился мужик, тот, что ослеп, - с
протянутыми вперед руками, в белой рубахе, залитой кровью, - бородатая
голова была запрокинута вверх, мертвых глазниц не было видно, руки шари-
ли бессмысленно. - Мужик заорал визгливо, в неистовой боли и злобе:
- Глазыньки, глазыньки мои отдайте! Глазыньки мои острые!.. - упал
вперед, в навоз, споткнувшись о порог.
- Вперед лыка не дери, - успокоительно сказал Кузя. - Видишь отца
звали, сказал, ничего не выйдет.
Бабы и Кузя потащили мужика обратно в избу. Егорушка отходил нес-
колько шагов от избы, к амбару, к обрыву, помочиться, вернулся, раздум-
чиво сказал: - "Потух костер-от, идет, значит, назад. Спать надо-ть", -
зевнул и перекрестил рот. - "Отдай тогда яички, сочтемся." - Егор и Ка-
тяша пошли к себе на другой конец усадьбы, в сторожку. Кузя в людской
зажег самодельную свечу, снял картуз; - побежали по столу тараканы. На
постели на нарах стонал мужик. На печи спали дети. Висела посреди комна-
ты люлька. Кузя из печки достал чугунок. Картошка была холодная, насыпал
на стол горку соли (таракан подбежал, понюхал, медленно отошел), - стал
есть картошку, кожу с картошки не снимал. Потом лег, как был, на пол
против печки. Маряша тоже поела картошки, сняла платье, осталась в ру-
башке, сшитой из мешка, распустила волосы, качнула люльку, - кинула ря-
дом с Кузей его овчинную куртку, дунула на свечу и, почесываясь и взды-
хая, легла рядом с Кузей. Вскоре в люльке заплакал ребенок, - в неверо-
ятной позе, задрав вверх ногу, ногою стала Маряша качать люльку - и, ка-
чая, спала. Прокричал мирно в корридоре петух.
На утро и у Кузи и у Егорушки были свои дела. Маряша встала со све-
том, доила корову, бегали по двору за ней ее трое детей, мытые последний
раз год назад и с огромными пузами; шестилетняя старшая - единственная
говорившая - Женька, тащила мать за подол, кричала - "тря-ря-ря, тяптя,
тяптя" - просила молока. Корова переходила, молока давала мало, - Маряша
молока детям не дала, поставила его на погреб. Потом Маряша сидела на
террасе у большого дома, подкарауливала, скучая, когда проснется лесни-
чий, гнала от себя детей, чтобы не шумели. Лесничий, бодрый, вышел на
солнышко, пошел на Волгу купаться. Лесничий поздоровался с Маряшей, -
Маряша хихикнула, голову опустила долу, руку засунула за кофту, - и со
свирепым лицом - "кыш вы, озари!" - стремительно побежала в людскую, по-
тащила на террасу самовар, потом с погреба отнесла кринку с молоком и -
в подоле - восемь штук яиц. Проходила мимо с ведрами Катяша, сказала
ядовито и с завистью: - "Стараисси? Спать с собой скоро положит!" - Ма-
ряша огрызнулась: - "Ну-к что ж, - мене, а не тебе!" Было Маряше всего
года двадцать три, но выглядела она сорокалетней, высока и худа была,
как палка, - Катяша же была низка, ширококостна, вся в морщинах, как
дождевой гриб, как и подобало ей быть в ее тридцать пять лет.
Кузя поутру ушел в лес, винтовку на веревочке вниз дулом повесил на
плечо, руки спрятал в карманы, шел не спеша, без дороги, ему одному зна-
комыми тропинками, посматривал степенно по сторонам. Спустился в овраг,
влез на гору, зашел в места совсем забытые и заброшенные, глухо росли
здесь дубы и клены, подрастал орешник, - стал спускаться по обрыву, цеп-
ляясь за кусты, посыпался пыльный щебень. Нашел в старой листве змеиную
выползину, змеиную кожу, подобрал ее, расправил, положил в картуз за
подкладку, - картуз надел набекрень. Прошел еще четверть версты по обры-
ву и пришел к пещере. Кузя окликнул: - "Есть что ли кто? Андрей, Васят-
ка?" - Вышел парень, сказал: - "Отец на Волгу пошел, сейчас придет". -
Кузя сел на землю около пещеры, закурил, парень вернулся в пещеру, ска-
зал оттуда: - "Может хочешь стаканчик свеженькой?" - Кузя ответил: -
"Не." - Замолчали, из пещеры душно пахло сивухой. Минут через десять
из-под горы пришел мужик, с бородой в аршин. Кузя сказал: - "Варите? -
Хлеб у меня весь вышел, ни муки, ни зерна. Достань мне, кстати сказать,
пудика два. Потом Егор влазины исправлять будет, нужен ему самогон, са-
мый лучший. Доставь. Лесничий после обеда на корье поедет, на обдирку, а
потом к бабе своей завернет. В это время и снорови, отдашь Маряше." -
Поговорили о делах, о дороговизне, о качестве самогона. Распрощались.
Вышел из пещеры парень; сказал: - "Кузь, дай бабахнуть!" - Кузя передал
ему винтовку, ответил: - "Пальни!" Парень выстрелил, - отец покачал сок-
рушенно головой, сказал: - "В дизеках ведь ходит, Василий-то..."
На обратном пути Кузя заходил в Липовую долину на пчельник к Игнату,
покурили. Игнат, по прозвищу Арендатель, сидел на пне и рассуждал о
странностях бытия: - "Например, раз, сижу вот на этом самом пне, а мне
чижик с дерева говорит: - пить тебе сегодня водку!" Я ему отвечаю: - ну,
что, мол, ты глупость говоришь, кака еще така водка?.. - Ан, вышло по
его: пришел вечером кум и принес самогонки!.. Птица - она премудрость
божия. Или, например, раз, твой новый барин; зашел я к нему, разговори-
лись; - я его спрашиваю, как он понимает, при венчании вокруг налоя по-
солонь надо ходить или против солнца? А он мне в ответ: - ежели, гово-
рит, в таком деле с солнцем надо считаться, то придется стоять на одном
месте и чтобы налой вокруг тебя носили; потому как солнце в небе непод-
вижно, а вертится земля. - Отпалил, да-а! А я ему: - А как же, например,
раз Исус Навин, выходит, землю остановил, а не солнце?.. И все это пошло
от Куперника. Этого Куперника на костре сожгли; мало, я-бы его по кусоч-
кам, по косточкам, изрезал бы, своими руками... А табак - это верно,
чортова трава. Я тут посадил себе самосадки, для курева, две колоды меда
пришлось выкинуть"...
Уже совсем дома, у самой усадьбы Кузя напал на полянку со щавелем, -
лег на землю, исползал брюхом всю полянку, ел щавель. Дома Маряша дала
мурцовки. Поел и пошел чистить лошадь, выскреб, обмыл, стал запрягать в
дрожки. Вышел из дома Некульев, - поехали в леса.
Катяша и Егорушка на селе строили новый дом. Постройка была кончена,
оставалось отправить влазины и освятить. Давно уже Егорушка изготовил из
княжеского шкафа - из красного дерева - кивот, - и с самого утра, подоив
корову, Катяша занималась его уборкой. Непонятно, как у нее имелись эти-
кетки пивоваренного завода "Пиво Сокол на Волге", с золотым соколом по
средине, - Катяша расклеивала их по кивоту, по красному дереву, вдоль и
поперек, и вверх ногами, потому что грамотной она не была. И у Егорушки,
и у Катяши был праздник - влазины; Некульев дал Егору отпуск на неделю.
Утром же Егорушка и Катяша ходили к Игнату на пчельник узнавать свою
судьбу. Игнат изводил их страхом. Игнат сидел в избе на конике, - на
Егорушку и Катяшу даже не взглянул, только рукой махнул, - садитесь,
мол. Между ног у себя Игнат поставил глиняный печной горшок, стал смот-
реть в него и говорить, - не весть что. Плюнул направо, налево, в Катяшу
(та утерлась покорно), и началось у Игната лицо корчиться судорогами.
Потом встал из-за стола и пошел в чулан, поманил молча Егора и Катяшу;
там было темно и душно, и удушливо пахло медом и пересохшей травой. Иг-
нат взял с полки две церковные свечи, взял за руки Егора и повернул его
на месте три раза, посолонь, - поставил его сзади себя, перегнулся впе-
ред и начал замысловато скручивать свечи, - одну свечу дал Егору, другую
- Катяше: сам же стал что-то поспешно бормотать; затем свечи опять отоб-
рал себе, сложил обе вместе, взял руками за концы, уцепился зубами за
середину, ощерились зубы, перекосилось лицо, - и Егорушка и Катяша без-
молвствовали в благоговейном ужасе, - Игнат зашипел, заревел, заскреже-
тал зубами, глаза - так показалось в темноте и Егорушке и Катяше - нали-
лись кровью, закричал: "Согни его судорогой, вверх тормашками, вверх но-
гами. Расшиби его на семьсот семьдесят семь кусочков, вытяни у него жилу
живота на тридцать три сажени." - Потом Игнат совершенно покойно объяс-
нил, что жить "в новом дому" они будут хорошо, сытно, проживут долго,
сноха будет черноволосая, и будет только одно несчастье "через темное
число дней, ночей и месяцев", - ослепнет бычок, придется пустить его на
мясо. - Катяша и Егорушка шли домой радостные, дружные, чуть подавленные
чудесами, - свечи Игнат им отдал и научил, что с ними делать: в новом
дому подойти к воротному столбу, зажечь там свечу и попалить столб, а
потом с зажженной свечей пойти в избу, прилепить там свечу к косяку и
так три ночи подряд, и так сноровить, чтобы последний раз сгорели свечи
до-тла и потухли-б сразу, - первые же два раза тушить свечи левой рукой,
обязательно большим и четвертым пальцами, - и чтобы не ошибиться, а то
отпадут пальцы. - Некульев уже уехал, когда вернулись Катяша и Егор,
принесли Егору ведро самогону. Егор стал запрягать лошадь, Катяша задер-
жалась, замешкалась со сборами, наклеивала на кивот - "пиво Сокол на
Волге", "пиво Сокол на Волге". Егорушка от нечего делать ходил в барский
дом, зашел в комнату, где поселился Некульев, потрогал его постель, при-
лег на нее, примериваясь; на столе лежали недоеденная сметана и в короб-
ке из под монпансье сахарный песок, - слюнил палец и тыкал им сначала в
сметану, потом в сахар, - потом облизывал палец; на окне лежали зубной
порошок, щетка, бритва: Егорушка задержался тут надолго, - попробовал
порошок, пожевал его и выплюнул, помотав недоуменно головой, - взял зер-
кальце и зубной щеткой разгладил себе бороду и усы; - лежала около зер-
кальца безопасная бритва, рассыпаны были ножички, - Егорушка все их ос-
мотрел, пересчитал, выбрал, какой похуже, и спрятал его себе в карман; в
конторе Егорушка сел за письменный стол Некульева, сделал строгое лицо,
оперся о ручки кресла, расставив локти и сказал: - "Ну что, которые там,
лесокрады! - Выходи!.." - - В семейных отношениях Егорушки главенствова-
ла Катяша; - вскоре перед их избой стоял воз; были на возу и кивот "в
соколах на Волге", и поломанное кресло с золоченой спинкой, и две кор-
зинки - одна с черным петухом (вымененным у Маряши), другая с черным ко-
том (прибереженным еще с весны; кот и петух нужны были для в
лазин), - и сундук с Катяшиным - еще от девичества - добром; - и на самом верху воза сидела сама Катяша, уже подвыпившая самогону, она махала красным платочком, приплясывала сидя, орала "саратовскую", - "шарабан мой, шарабан"... - Маряша с детишками стояла рядом с возом, смотрела восхищенно и завистливо; Катяша смолкла, покрестилась, покрестились и Егор, и Маряша, и дети, - Катяша сказала: - "Трогай с богом!" Попросила Маряшу: