╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
людской крик,
и стоны битых, и топоты копыт. Ночами далеко видны лесные костры, и если
эти костры люди зажгли в лощине, - далеко по росе стелется дым, - страш-
ны ночные костры, и страшные были рассказываются около ночных российских
костров. Волки далеко обходят костры. - Дни в лесах - в июле - всегда
просторны, и пахнут леса татарским некленом. - Лесные люди - лесничие,
полесчики, объезчики, лесники - убежденнейше убеждены, что весь челове-
ческий мир разделен на них, лесничих, полесчиков и лесников и на -
"граждан самовольных порубщиков." - -
- - Был бодрый солнечный день, когда лесничий Антон Некульев, бодрый
и веселый человек, разыскал в Вязовах полесчика Кузьму Цыпина, рассказал
ему, что он новый лесничий, что он коммунист, что на пароходе была тес-
нотища чертова, что ему надо в сельский совет, что ночью ему надо в Ме-
дынь, что Ленин, чорт подери, - башка! Он не говорил о том, что за ним
едет еще шестнадцатеро мастеровых, чтобы не дать разграбить леса, ибо
эти леса играли решающую роль в пароходном движении по Волге, - что дан
ему и его шестнадцатерым мандат расправляться вплоть до расстрелов. - В
сельском совете, в тишине и покойствии, сидели председатель и секретарь,
пили самогон и закусывали соминой, - председатель велел секретарю подать
третий стакан Некульеву. - Цыпин слушал и смотрел все обстоятельно; ут-
ром еще, как только приехал Некульев, по кордонам послал в Медынь эста-
фету, чтобы выехал Кузя за новым лесничим, - слова "эстафета" и "кордон"
застряли в лесном лексиконе от княжеских времен. Цыпин слушал Некульева
обстоятельно, но, будучи страстным охотником, в ответ рассказывал о те-
теревах, о лисицах, о двустволках, - рассказал, впрочем, как убили мужи-
ки предшественника лесничего: убили в доме, выпороли ему кишки, кишками
связали по рукам и по ногам, - все стремились всунуть в рояль, но не
всунули, и вместе с роялем сбросили с обрыва к Волге, - рояль и до сих
пор висит на обрыве, застрял в тальнике; - а охота в тех местах царская,
- ежели, например, покорыститься травить лису в январе, когда она голо-
дает, можно в зиму набрать шкур штук сто, - только, конечно, не дело это
для ружейного охотника, - наоборот, позор. - Кузя приехал на шарабане,
где передние колеса были заменены тележными, а задние остались на рези-
не. Кузя выстроился во фрунт, руки по швам, зарапортовал - честь имею
явиться... - Некульев подал ему руку, хлопнул по плечу. Кузя сказал:
- Честь имею доложить, так что, лучше нам заночевать здесь, а то -
глянь - пришибут еще ночью, которые порубщики. Честь имею, так что народ
стал прямо сволочь, одно безобразие.
Цыпин оказался иного мнения о положении вещей. Рассуждал:
- Это чтобы товарища Антона Ивановича Некульева тронуть? - Да он сам
коммунист, большевик. Теперь леса наши. Это - чтобы тронуть? - Да я вас
до Ивова ключа провожу, по степу поедем, в объезд. У Антона Ивановича -
наган, у тебя - винтовка, у меня - винтовка, сыну велю итти вперед,
двухстволку дам. Да мы их всех перестреляем! Это чтобы большевиков тро-
гать, - на то он и приехал, что леса наши. Теперь бери сколько хошь, без
воровства, по закону.
Степи в июле удушливы, томит стрекот кузнечиков и пахнет полынью. Все
время мигали зарницы. Спустились с горы, проехали овраг, проехали мимо
ветрянок, и кругом полегла степь, испоконная как века. Поехали в объезд.
Цыпин скоро заснул, Кузя мурлыкал себе под нос. Было очень темно и тихо,
только трещали кузнечики. Снова спустились в балку и слышно стало, как
пищат, посвистывают неподалеку сурки, - Кузя слез с шарабана, повел ло-
шадь под уздцы, сказал, что сурки своими норами всю дорогу изрыли, чего
доброго лошадь ногу сломает. Выехали на гору и увидали, как далеко в
степи, на горах, над Волгой в безмолвии разорвалось небо молнией, - гро-
ма не докатилось. - "Гроза будет," - сонно сказал Цыпин. - И опять рас-
пахнулось небо, также безмолвно, только теперь слева, над степями под-
линными. Лошадь побежала рысью, сухой чернозем разносил топот копыт и
тарахтение колес гулко, - показалось, что кузнечики стихли, - и огромная
половина неба, от востока до запада порвалась беззвучно, открыла свои
бесконечности, рядом с дорогой склонили подсолнечники тяжелые свои голо-
вы, - и тогда по степи прокатились далекие огромные дроги грома, стало
очень душно. Молнии вспыхивали уже бессчетно, все небо рвалось молниями
в лоскутья и все небо стало кегельбаном, чтобы веселым стихиям катать
кегли грома. Цыпин проснулся, сказал: "Надо-ть, Кузя, к пастухам ехать,
в землянке дождь пересидим, мокнуть никак не охота." -
Гроза, просторы, громы, молнии - показались Некульеву необычайной ра-
достью, на все дни бытия его в лесах запомнилась ему эта ночь, - этак
хорошо иной раз в молодости перекричать грозу, покричать вместе с грома-
ми! - До пастушьей землянки не успели доехать: заметался по степи ветер
во все стороны, молнии метались и громы гремели со всех сторон, - дождь
окатил шагах в ста от землянки и вымочил сразу, до нитки. Чернозем на
тропке к землянке расползся в миг, ручей потек в землянку. Крикнул
кто-то испуганно: - "Какой черт еще тут ходит?" - Лошадь у плетня стала
покорно. Некульев в ярком молнийном свете нацелился, как шагнуть к зем-
лянке, - и в кромешном дождевом мраке покатился в лужу. В громах услыхал
рядом разговор: - "Ты Потап? Это я, Цыпин." "Спички у нас вымокли. Тебя,
что на охоту понесло, что ли?" "Не, барина везу, коммуниста, нового лес-
ничего." - Опять разорвалось молнией небо, мимо пробежал мальченка в
землянку, - сказал, проваливаясь вместе с землянкой во мрак: - "Тятянь,
опять волки пришли, стая. Тама лошадь чужая стоит, чужая, возле ней!" -
Кузя остался сидеть у лошади под шарабаном, - Цыпин и Некульев с
ружьями, старик пастух с палкой, пошли к лошади. Лошадь нашли влезшую на
плетень, она храпела, а Кузя стоял стряхивая с себя грязь, часто-часто и
плаксиво подматершинивая. - "Сел под шарабан, как светанет молонька, -
каак маханет сивый на плетень, - как только затылок цел остался?!" -
"Дурак, это волки!" - "Нну?" - Стащили с плетня лошадь, заменили лопнув-
шую чересседелку веревкой. Решили ехать дальше. Поехали. Дорогу сразу
развезло, текли ручьи. Спустились в овражек. Сказал Цыпин: - "Ты, Кузя,
мостом не ездий, лошадь ногу сломат. Тута у моста, - пояснил он Не-
кульеву, - барина-князя мужики убили." По овражку мчал ручей, дождь про-
шел, гроза уходила, молнии и громы стали реже. Стали подниматься из ов-
ражка, ноги у лошади поползли по грязи, расползлись, - слезли. Стали
подталкивать шарабан, - влезли на пол-горы и вновь поползли вниз, все
вместе, и лошадь, и шарабан, и люди; лошадь упала, пришлось выпрягать.
Полыхнула молния и увидели - наверху на краю овражка, шагах в десяти
рядком, сидела стая волков. Сказал Цыпин: - "Надо-ть тащить телегу, но-
чевать здесь нельзя, волки замают." - Вывели сначала наверх лошадь, по-
том вытащили шарабан. - Некульеву все время было очень весело. -
Дождь прошел. Въехали во мрак, и шелесты, и запахи, и в брызги с вет-
вей - в лес. Цыпин слез, отстал, пошел в сторожку к приятелю. Некульев
недоумевал, как это в этом сыром и пахучем мраке, где ничего не видно,
хоть глаз выткни, разбирается Кузя и не путает дорогу. Кузя был молча-
лив. -
- Когда князя-барина мужики порешили убить, - этот самый Цыпин пришел
ко князю Кадомскому и говорит: - "Так и так, уехать вам надо, громить
вас будут, порешили мужики убить." - Князь лакею. - "Приказать заложить
тройку!" - А Цыпин ему: - "Лошадей, ваше сиятельство, дать вам нельзя,
мы не позволим." - Князь заметался, вроде прасола нарядился, сапоги у
купца взял, картуз и на шею красный платок, - жена шаль надела. Вышли
они ночью, потихоньку, - а у мосточка им навстречу Цыпин: - "Так и так,
ваше сиятельство, на чаек с вашей милости, что упредил." - Дал ему князь
монету, рубль серебром, - и кто убил князя - неизвестно. -
Кузя замолчал. Некульев тоже молчал. Ехали шагом в кромешном мраке.
Изредка горели на земле ивановские червячки.
- А то вот еще, кстати сказать, жил в одном селе мужик, очень умный,
хозяйственный мужик, звали, скажем, Илья Иванович, - начал не спеша и
напевно Кузя. - А у него была жена красавица, молодуха, и жена мужу вер-
ная, звать - Аннушка. А село было большое и в ем, заметьте, три церкви
разным богам... И вот пошла Аннушка к обедне, а кстати сказать, в каждой
церкви обедни начинались в разное время. Идет Аннушка, а навстречу ей
поп: - "Так и так, здравствуй, Аннушка", - а потом в сторонку: - "Так и
так, Аннушка, как бы нам встретиться вечерком, на зорьке?" - "Чтой-то
вы, батюшка?" - ему Аннушка, да шасть от него, прямо в другую церкву. А
навстречу ей другой поп: - "Так и так, здравствуй, Аннушка!" - и опять в
сторону: - "Так и так Аннушка, не антиресуешся ли ты со мной переноче-
вать?"
- Ты это про что говоришь-то? - спросил недоуменно Некульев.
- А это я сказку рассказываю, - очень все любят, как я рассказываю. -
-
- - И еще был бодрый солнечный день, - день, который благостным солн-
цем вышел из сырого мрака степной грозовой ночи, когда до одури пахло -
и лесною, и земною, - благодатью. Легкие бухнули, как рубка от воды, -
хорошо пахнет, когда неклены топятся солнцем. Оторопелый белый дом ящер-
ками и осколками стекол грелся на солнце, и с виноградника на террасе,
едва лишь коснуться его, зрелые падали капли дождя. Волга над обрывом
плавила солнце, нельзя было смотреть. Если вставить рамы, привинтить
дверные ручки, вмазать отдушники и дверцы к печам, застлать растащенный
паркет новым полом, - дом будет попрежнему исправен, все пустяки! - И из
дальних комнат, глухо отчеканивая потолочным эхо шаги, в комнату, где на
наружной двери была вывеска - "контора", - вышел бодрый человек в синей
косоворотке, в охотничьих сапогах, - красавец, кольцекудрый, молодой.
Пенснэ перед глазами сидели как влитые, - совсем не так, как непо-
корствовали волосы. В конторе, скучной как вся бухгалтерия земного шара,
на чертежном столе лежали планы и карты, и на другом - зеленое сукно бы-
ло залито чернилами и стеарипом многих ночей и писак, - и солнце в окна
несло бодрость всего земного шара. Навстречу Некульеву шагнул Кузя. Руки
по швам, - и был Кузя босоног, в синих суконных жандармских штанах и
бесцветной от времени рубахе, не подпоясанный и с растегнутым воротом, -
и были у Кузи огромные бурые - страшные - усы, делавшие доброе его круг-
лое лицо никак не страшным, а глуповатым. Кузя сказал:
- Честь имею доложить, там объездчики пришли, мужики, - лесокрадов
объездчики доставили. А еще спрашивает вас женщина. - Допустить? -
- Пускай всех.
- Честь имею доложить, старый лесничий со всеми вот в это окошко го-
ворили, специально на этот случай велено в стене дыру сделать.
- Пускай всех.
На несколько минут в конторе был митинг, ввалили мужики; - кто из них
был пойман на порубке, кто пришел ходоком - разобрать возможности не бы-
ло; объездчики выстроились по-солдатски, в ряд, с винтовками. Загалдели
мужики миролюбиво, но сторожко: - "Леса теперь наши, сами хозява!" -
"Как ты товарищ сам коммунист, - желам пилить в Мокром буераке, как он
Кадомский!" - "Немцы из-за Волги, - ежели на нашу сторону в леса поедут,
все ноги переломаем!.." - "Татары вот тоже либо мордва." - "Ты, това-
рищ-барин, рассуди толком, - мы пилили и желаем продать в Саратов по
сходной цене!" - Сказал Некульев весело: - "Дурака, товарищи, ломать не-
чего и нечего дураками прикидываться. Что я коммунист, - это верно, а
грабить лесов я не дам. И сами вы знаете, что это не дело, а орать я то-
же умею, глотка здоровая." - Рядом с Некульевым стал мужик, босиком, в
армяке, в руках держал меховую шапку, - Некульев сказал: - "Ну что ты
шапку ломаешь, как не стыдно, надень!" - Мужик смутился, шмыгнул глаза-
ми, поспешил надеть, сдернул, злобно ответил: - "Чай здесь изба, образа
висят!.." - Попарно, не спеша и покойно вошли в комнату шестеро, немцы,
все в жилетах, но оборванцы, как и русские. - "Konnen Sie deutsch
sprechen?" - спросил немец. - Мужики загалдели о немцах, - вон, наши ле-
са! - Некульев сел на стол, вытянул вперед ноги, покачался на столе, за-
говорил деловито: - "Товарищи, вы садитесь на окнах, что ли, - давайте
говорить толком. Тут вот арестованные есть, так я их отпущу, и пилы и
топоры верну - не в этом дело. А лесов без толку пилить нельзя, посудите
сами" - - и заговорил о вещах, ясных ему, как выеденные яйца. - Мужики и
немцы ушли молча, многие к концу разговора шапки, все же, понадевали, -
последним сказал Некульев дружески: - "Делать я, товарищи, буду, как не-
обходимо, и сделаю, что надо, - а вы как хотите!.." Некульев любил быть
"без дураков". - -
Кузя выстроился во фронт, сказал:
- Честь имею доложить, - яишек вы не хотите ли, либо молока? У самих
у нас нету, - Маряша в колонку к немцам сплават. - -
- Мне вообще надо с твоей женой поговорить, чтобы кормила меня, - да-
вайте есть вместе. Яиц купите. - -
И было солнечное утро, и был бодр и красив молодостью и бодростью Не-
кульев, и стоял босой, руки по швам глупорожий Кузя, - когда вошла в
контору прекраснейшая женщина, Арина Арсеньева, кожевенница. Конторское
зеленое сукно было закапано многими стеаринами и чернилами. -
- "Мне надо получить у вас ордер на корье. Драть корье мы будем свои-
ми силами. Вот мандат, - корье мне нужно для шихановских кожевенных за-
водов" - и на мандате вправо вверху "пролетарии всех стран, соединяй-
тесь!", - и на документах, на членской книжке - прекрасные обоим слова -
Российская Коммунистическая Партия. - "Ваш предшественник убит? - князь
убит?" - "Мужики кругом в настоящей в крестьянской войне с лесами." -
Разговор их был длинен, странен и - бодр, бодр как бодрость всего солн-
ца. - У одного - там где-то, лесной институт в Германии, Российские за-
воды и заводские поселки, быть революционером - это профессия, в заводс-
ких казармах, в корридорах тусклые огни, и так сладок сон в тот час,
когда стучит по комарам будило ("вставайте, вставайте, - на смену, - гу-
док прогудел!") - а мир прекрасен, мир солнечен, потому что - через лес-
ной институт, через окопы на Нароче - от детства на Урале, от книг в
картонных переплетах (долины под горою, - а за горою, в дебрях, где ка-
жется и не был человек, медведи и монах в землянке) - твердая воля и
твердая вера в прекрасность мира - "без дураков": - это у Некульева, - и
все шахматно верно и здесь, в Медынах, и там в Москве, и в Галле, и в
Париже, и в Лондоне, и на Уральских заводах. - И у нее: - Волга, По-
волжские степи, Заволжье, забор на краю села, - по ту сторону забора
разбойные степи и путины, по эту - чаны с дубящейся кожей и трупный за-
пах кож и дубья - и этот запах даже в доме, даже от воскресных пирогов,
пухлых, как перина, и от перин, как в праздник пироги, и ладан матери
(мать умерла, когда было тринадцать лет и надо было мать заменить по хо-
зяйству и научиться кожевенному делу) и, отец, как бычья дубленая кожа
из чана, и часы с кукушкой, и домовой за печкой, и черти, - и тринадцати
лет в третьем классе гимназии - уже оформилась под коричневым платьицем
грудь, - и обильно возросла к семнадцати заволжская красавица девуш-
ка-женщина; Петербург и курсы встретили туманной прямолинейностью, но
туманы были низки как потолки дома, и на Шестнадцатой Линии в студенчес-
кой
е надо было изводить клопов, - но все же потолки после них - дома, когда умер отец - показались еще ниже, душными, закопченными, домового за печкой уже не было, а запах кож напомнил таинственное детство; - она вошла в дом - как луна в ночь, старший приказчик - бульдогом - принес просаленные бухгалтерские книги, а жандармы прикатили
крысами, шарили, шуршали, - ни с домом, ни с бухгалтерией, ни с крысами примириться нельзя, никогда, кричать громко право дала красота, и тюремные корридоры стали Петербургскою прямолинейностью, где луну никогда и никак не потушишь: - это у Арины Арсеньевой, - и тоже все шахматно верно и кожевенные заводы (ими пахнет детство) нужны для Красной армии, их необходимо пустить. Годы у женщин сменяют солнечность лунностью: семнадцати-летняя обильность к тридцати годам - тяжелое вино, когда все время было не до вин. - "И эти места, и леса, все Поволжье я знаю доподлинно." - -
На солнце от зелени виноградников свет зеленоват, расправляется воз-
дух, - Некульев заметил: О зеленом свете такие стали синие венки на бел-
ках Арины, а зрачки уходят в пропасть - и показалось, что из глаз запах-
ло дубленой кожей. - В контору вошли трое: мужик, баба, паренек-подрос-
ток. Мужик неуверенно сказал:
- Честь имею явиться, второй после Кузи лесничий, с одиннадцатого
кордону. Егор Нефедов. А это моя жена, Катя. А это сын, Васятка.
Лесника перебила жена, заговорила обиженно: - "Ты, барин, Кузе ска-
зал, что с Маряшей исть хочешь. Как хотишь, твоя барская воля, а то мож-
но и у нас, не хуже чай Маряшки. Мы избу строим, муж мой маломощный,
грызь у него, мы из Кадом. - Как хотишь, твоя барская воля. У Маряшки
ведь трое малолеток, мал-мала меньше, а нас всего трое." - Катя подобра-
ла губы, руки уперла в боки, воинственно выжидая. - Некульев молча по
очереди пожал всем руку, сказал: "Ступайте с богом, буду знать." - И
Арина Арсеньева заметила в солнце: синяя бритая кожа скул и подбородка
Некульева - тверда, крепка. Арина сказала тихо, с горечью:
- Вы знаете, когда "влазины" бывают, - влазины, это так называется
новоселье, - ведь до сих пор крестьяне у нас вперед себя пускают в избу
петуха и кошку, а потом уже идут люди и надо - по поверью - входить
ночью в полнолуние. Ночью же и скотину перегоняют. И до рассвета в ту
ночь хозяйка-баба голая дом обегает три раза. Это все для домового дела-
ется. - -
Глава первая - Ночи, дни.
Спросить о лесе Маряшу, Катяшу, Кузю, Егора - расскажут.
- В лесах по суземам и раменьям живет леший - ляд. Стоят леса темные
от земли до неба, - и не оберешься всевозможных Марьяшиных фактов. - Не-
оделимой стеной стоят синеющие леса. Человек по раменьям с трудом проби-
рается, в чаще все замирает и глохнет. Здесь, рядом с молодой порослью,
стоят засохшие дубы и ели, чтобы свалиться на землю, приглушить и пок-
рыться гробяною парчею мхов. И в июльский полдень здесь сумрачно и сыро.
Здесь даже птица редко прокричит, - если же со степей найдет ветер, тог-
да старцы - дубы трутся друг о друга, скрипят, сыпят гнилыми ветвями,
трухой. - Кузе, Маряше, Катяше, Егору - здесь страшно, ничтожно, одино-
ко, бессильно, мурашки бегут по спинам. На раменьях издревле поселился
тот чорт, который называется лядом, и Кузя рассказывал даже про види-
мость черта: красивый кушак, левая пола кафтана запахнута на правую, а
не на левую; левый лапоть надет на правую ногу, а правый на левую; глаза
горят как угли, а сам весь состоит из мхов и еловых шишек; видеть же ля-
да можно, если посмотреть через правое лошадиное ухо.
Белый дом в лощине у Медынской горы днями стоял тихо, в зелени, прох-
ладный, как пруд. Ночами дом шалел: напряженным Некульевским глазам - на
глаза попадалась - битая мебель, корки порванных книг, всякая ерунда. На
террасе в мусорном хламе Некульев нашел песочные часы, - песок из одной
стеклянной колбы перетекал в другую каждые пять минут, лунными ночами
поблескивало зеленовато стекло колб; днями Некульев забывал об этих пе-
сочных часах, но ночами многие пяти-минутки он тратил на них; Некульев
любил быть без дураков, он не замечал, что у него - помимо сознанья и
воли - каждый шорох в доме, каждый глупый мышиный пробег - покрывает гу-
синой кожей спину, и появилась привычка не спать ночами, бодрость никог-