▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
ночка Белоклюцкая - закружилась вместе с Гараською, на Га- раськину голову закружилась... * * * А Ниночка - вот она. Был в уезде помещик Федор Белоклюцкий, деды его Белым Ключем владели, большим селом, с мужиками оборотистыми. У самого Федора Михайловича от прежних владений осталась только усадьба при селе и старинный дом в го- роде. Остальное все было прожито и пропито. Хорошо жил Федор Михайлович - со смаком: выезды, дамы, пиры, а когда война стукнула в дверь - глядь, от прежних богатств одни дудоры остались да дочка Ниночка - глупенькая немного, но хорошенькая, словно куколка. У Ниночки было одно очень цен- ное достоинство: она умела отлично одеваться и причесываться. И между уездными ленивыми воронами - она была как пава... Всю войну она с офице- риками пробегала - летом в городском саду, а зимой на улице на Московс- кой. Идет, бывало, по улице, каблучком четко постукивает, смеется, - ко- локольчик звенит, - а офицерье гужем за ней и смотрят на нее жадно, как коты на сметану. Лишь под утро возвращалась она в старый отцовский дом, пьяная и от вина и от угара любовного; прикрикивала на няньку ворчунью и ложилась спать вплоть до вечера, чтобы с вечера начать все снова... А отцу... Не дело было пьяному отцу смотреть за Ниночкой. Нянька бывало ему: - Внуши ты ей, Федор Михайлович. Непорядки ведь, люди смеются. А он: - Цыц, хамка. Не твое дело. Пойдет нянька - старая старуха (лет сорок у Белоклюцких жила), пойдет в свою комнату, станет перед иконой "Утоли моя печали" и начнет поклоны бить. Все выложит, все свои горести. Начнет просить и Богородицу, и Ни- колу, и все святых - и гуртом и по одиночке - чтобы внушили они разум глупенькой девочке Ниночке... Да нет уж, где уж... Вся жизнь не только в городе одном, а в мире целом с панталыку сби- лась, все стали с ума сходить, так где же тут Ниночке справиться - неус- тойчивой, листочку под ветром. Стали поговаривать про Ниночку в городе - видали ее и на Песках на Волге ночью, будто она с офицериками... купалась будто... Подруги от нее, как овечки от волка, смотрят испуганно и жалостливо и брезгливо, а пересудов-то, пересудов горы. Но густым басом залаяла революция, и сразу смолкли пискливые голосиш- ки. Встрепенулось все, закружилось, словно вихрь, и жизнь помчалась, будто молодая кобылица, - хвост трубой. Офицеры, солдаты, мещане, рабо- чие с заводов ходили гурьбами по улицам - под руку - угарно пьяные от радости и выкрикивали непривычными голосами непривычные песни: - Вперед, вперед, вперед... Ниночка уже в этой толпе, тоже под руку, грудь колесом, прямая, голо- ву вверх, вся задор, горячая. Ох, умела она ходить! Вот есть такие: пройдет по улице, кто увидит, до другого года помнить будет. И, поглядывая на нее, толпа серых солдат и истомленных рабочих задор- нее и громче пела привычные песни. Где-то по углам бабы толкали одна другую в бока и, показывая на Ни- ночку, говорили: - Гляди-ка, она уже тут. - Ах, чтоб ее. Но в шуме радостном, в песнях задорных голоса эти проходили неслышным шопотом. А дни - гужем, гужем непрерывным, и скоро унесли с собою радость пер- вых дней. Все лето праздный город грыз семячки. И томился от праздности. Чего-то ждали люди, на что-то надеялись. А чего - никто не понимал. Ну, вот как есть никто. Потом пришла осень, и задорным конем жизнь вздыбилась, заупрямилась, закружилась на месте. Конечно, Ниночка была против этих, новых-то законодателей. Офицерики еще кружились возле нее, пристально посматривая, как колышатся ее бока при походке, но уже были они новые, порой испуганные, порой теряли свой блеск и неотразимость, и шипели часто, а Ниночка смотрела на них расте- рянно, и даже ей почему-то не хотелось в эти дни слышать о любви. Потом через немного месяцев в городе - в тихом, благочестивом - была стрельба прямо на улицах, и люди убивали друг друга. Две недели Ниночка высидела в старом доме безвыходно, с пьяным отцом, одряхлевшим, словно заплесневатый пень. И какой острой ненавистью пылала она к этой бунтующей солдатне... Вспомнит, как тогда, весной, она ходила под руку, и вся вспыхнет: - Уф... Но странными путями жизнь скачет по российским просторам. Они, эти серые, резкие, крикливые - они стали у власти. Пропали офицерики. Выйдет Ниночка на Московскую, а там, то-есть, ни одного приятного лица, ни одних закрученных душистых усов. Но во все времена Ниночка - Ниночка. Она чувствовала, как со всех сторон жадно смотрели на нее эти серые, эти с резкими лицами - смотрели откровенно, как кривились толстогубые большие рты в улыбках. Взгляды впивались остро в каждую частицу ее тела. И крик порой: - Э-эх, малина!.. А подземное, звериное уже бьется в сердце, привычно трепетом проходит и брызжет в смехе, глядит в улыбке, в походке... Ниночка-Ниночка. * * * Но дорога направо, дорога налево, дорога вперед. В этой кутерьме во- истину никто не знает, где он будет завтра. Дума. Старинное здание. Те же двери, окна, полы, надписи, сторожа. Но не дума это - совет. И новых барышень в нем тьма. - Товарищ Ефимова, вы занесли в книгу эту повестку? - Занесла, товарищ Высоцкая. - Товарищ Белоклюцкая, вы куда?.. Здесь уже, здесь Ниночка. Шашки передвинулись. Служит, пишет что-то. Никому не нужное, в ненужных книгах. Ниночка, писавшая до этого только любовные записочки, да прежде задачи в тетрадках. В этой массе новых служащих она, как канарейка среди воробьев, потому что у Ниночки было одно великое достоинство: она умела прекрасно со вку- сом одеться и причесаться к лицу. И всяк, кто войдет в совет, всяк глазами зирк на канарейку. Это же закон - к хорошему тянуться. Комиссары ли там, солдаты царапают взгляда- ми Ниночку, воровскими, острыми... И месяца не прошло, еще раз передвинулись шашки - Ниночка стала сек- ретарем, знаете ли, секретарем у самого Бокова, о котором и в совете, и в городе, и в уезде говорили со странным смешанным чувством ненависти и страха. * * * День. Товарищ Боков - за большим резным столом, где прежде городской голова. Товарищ Белоклюцкая - сбоку, за столом маленьким. На лице - де- ловитость и важность. Боков толстыми негнущимися пальцами перебирает во- рох бумаг. - А это вот что? Ниночка словно пружина. - Это просят сообщить. - А это? - Это нам сообщают... Все об'яснит точно и понятно, повернется и пойдет к своему столику, а Боков воровским взглядом поверх вороха бумаг - трах! - так и пронизает Ниночку всю, всю... В голове разом кавардак. И через минуту опять. - А здесь про что? Ниночка к его столу. От нее духами. Ноздри у Бокова ходенем ходят. Вот бы всю втянул ее... Угрюмым взглядом он подолгу смотрел на нее, откровенно смотрел, как двигались ее круглые плечи, вздрагивала грудь, и вздыхал, и пыхтел, как запаленная лошадь, и лицо становилось шафранным... * * * Время было темное, полным-полно было тревоги кругом. Горели восставшие села и деревни. Боков ураганом носился по уезду, - там, здесь, везде. Как острая игла в кисель, врезывался он в эту бунтующую, безалабер- ную, нестройную жизнь. С ним были люди, для которых было ясно все. - Вот как надо, Боков. И Боков делал быстро и решительно, потому что он был на самом деле человек храбрый и решительный. Прадедова кровь, старая повольная бурли- ла. В город он возвращался победителем, будто уставший, как гончая собака после охоты, но готовый хоть сейчас в новый поход. - А, контреволюция? Я-а им... Вот они у меня где. И показывал широкую, будто доска, ладонь, и сгибал ее в кулак, похо- жий на арбуз. А Ниночка - хи-хи-хи да ха-ха-ха, серебряным колокольчиком рассыпает- ся. - Ах, какой вы храбрый, Герасим Максимович! Боков рад похвале. А вокруг него закружились разные люди - ловкие да юркие - советники. - Товарищ Боков, как вы думаете, не надо ли этого сделать? Боков пыхтел минуту, морщил свой недумающий лоб и брякал: - Обязательно. В двадцать четыре часа. Что ж, у него - живо. Революция - все на парах, одним махом, в двад- цать четыре часа. Ниночка теперь - правая рука у него. - А ну, прочтите, что вот здесь. Ниночка читала. Боков на нее этак искоса - на ее тонкие руки, на вздрагивающую грудь, на... на... вообще так глазами и шпынял. - Подписывать? - Непременно. И Боков подписывал: - Г. Бокав. Каракульками. Пыхтя. И губами помогал, подписывая. Неделька прошла, другая, третья... В уезде тихо, в городе - тихо. - А-а, поняли?.. Так-то. Прежде вот от утра до вечера бумаги, бумаги, бумаги. Строгость во всем. Теперь нет. Ловкие советники пооткрыли отделы, все дело себе заб- рали. По реквизициям ли там, по контролю, по уплотнению... К Бокову только особо важные. И еще - по знакомству. Раз пришла баба. Без бумаги. Ниночка ей: - Изложите просьбу письменно. А та: - Неграмотна я. Да мне бы просто Гарасеньку повидать. Ниночка сказала Бокову. - Впустить. Зашла баба в кабинет (теперь уже не в думе заседал, а в особняке куп- ца Плигина), оглянулась на темные резные столы, этажерки, поискала гла- зами икону, не нашла и перекрестилась на гардину крайнего окна. - Еще здрасте. - Что надо? - Аль не узнал, Герасим? Ведь это я, Варвара Губарева. Боков осклабился. - А-а, тетка Варвара; ты зачем же? - Да вот говорят, будто ты все могешь. Леску бы мне на баньку ссудил. Все равно, лес-то вот со складов все зря тащут. - У, это можно. Для тебя, тетка Варвара? Все можно. И после этого попер свой народ к Бокову... Только вот мать... не при- ходила мать-то... Заговорят с ней соседи, Варвара та же: - Вот он, Герасим-то какой. Вот банька-то - из его лесу. А Митревна угрюмо: - А ты молчи-ка, девага. Я про него и слышать не хочу. Бусурман. - Да ты гляди... - Нет, нет, не хочу. Вот ведь - радоваться бы, что сын - герой, так она не-ет. * * * Будни. У ворот плигинского дома часовой с красной лентой на рукаве. Другой на углу, третий в саду, что по яру сбегает до самой Волги. Они всегда маячат - часовые - и оттого дом глядит жутко, как тюрьма или кре- пость. Но идут люди, хоть и мало, идут в дом, всяк за своим, скрываются в белых каменных воротах, кружатся. И в городе, и в уезде клянут Бокова, а в дому уже бродят улыбистые, угодливые люди, спрашивают почтительно: - Принимает ли товарищ Боков? И много их закружилось здесь. Ходит по комнатам благообразный, волосатый с полупьяными наглыми гла- зами - Лунев, адвокат, тот самый, что защищал на суде Павла Бокова. Этот знает и жизнь, и пути к людскому сердцу... А за столом в зале, со странной надписью на дверях: "политотдел", си- дит чернявый, суетливый, с очень серьезным лицом, деловитый такой - то- варищ Любович. Это - чужой, не белоярский. И в других комнатах: в пятой, десятой, пятнадцатой - велик-превелик купеческий дом, - в каждой люди: кто войдет, увидят деловитость, а де- ла-то нет - зевают, слушают, лущат семячки; ждут четырех часов, чтобы поскорее домой. Только Ниночка - она вся деловитость. Каблучки тук-тук-тук. Платье на ней из креп-де-шина, все в волнах, черное, ярко оттеняет белизну шеи и рук. Тяжелые Гараськины глаза, как магнитная стрелка - все на Ниночку, все на Ниночку. А Лунев жулик, - знает, чем раки дышат, - Ниночка за дверь - он к Бокову: - Хороша девица? Улыбка блудливая. - Целовал бы такую девку, целовал, да укусил бы напоследок, - брякнул Боков и рассмеялся скрипуче, с хрипотцой. - Да дело-то за чем стало? Удивляюсь я. - Чему? - Раз, два и готово. Или вы женщин стали бояться? Герасим лицом сунулся в бумаги. А Лунев на него с улыбкой так, из уголка, с дивана. - У-ди-вля-юсь вам. И замолчал. И раз так, и два. Скажет вот такое, что у Герасима все печенки вздрогнут, и весь он, как струна станет. А Лунев только посмеивается в гладкую шелковую бороду. А Боков за дверь, он Ниночке: - Ну, знаете, убили вы бобра. Глаза сделает Ниночка большие, а сама ведь знает, куда тянет адвокат. Бокова-то. Обезумел он от вас. "Целовал бы ее, говорит, целовал, да на руках бы понес". Ниночка - колокольчиком... Как никого в кабинете, так и надо ей непременно отнести бумаги Боко- ву. - Подпишите. И одну за другой выкладывает. Низко нагнется, плечом заденет Га- раськино плечо, волосами его ухо щекочет. Боков покраснеет, запыхтит, пот бисером на кончике носа выступит, ноздри, как меха. Вот бы, вот так и проглотил бы Ниночку со всеми ее бумагами... А та смотрит ему в глаза пристально, будто зовет, смеется глухо, в нос... Кружилась голова у Бокова, а вот нет, смущается чем-то. Лунев, конечно, все прознал. Ходит, улыбается, говорит: - Не робейте. Раз Ниночка с бумагами. А Боков про себя: - Э, была не была!.. Она к нему - плечо в плечо, волосы к щеке - самые, самые кончики, два волосика, три... Боков как клещами ее охватил, будто в озеро вниз головою кинулся, красноватые большие руки на черном платье резкими пятнами... - Ах, что вы, что вы, - встрепенулась Ниночка, - не надо... - Все отдам. Все! Моя!.. И два дня после этого посетителям один ответ: - Председатель болен... - А секретарь? - Тоже болен... А когда посетители уходили, все хихикали, все, во всем плигинском до- ме. * * * Через три дня Боков и Ниночка при-ни-ма-ли. У Ниночки под глазами ши- рокие - в палец - синие круги, она зябко куталась в шубку, позевывала устало, и локоны над висками, всегда завитые задорным штопором, теперь развились и висели печально, как паруса без ветра. Боков тоже смотрел устало, со всем соглашался: - А ну, хорошо, пусть будет так. И никому в этот день не отказал в просьбе. Лунев пришел к нему, улыбаясь, кланялся и говорил: - Поздравляю, поздравляю, поздравляю. И Ниночку поздравлял. - Теперь бы свадебку гражданскую сыграть. Да поторжественней. И долго говорил что-то Бокову и все на ухо, с улыбочкой. А Боков только головой качал. После он побывал в других комнатах, шептал что-то своим приятелям (у него уже много их было) и во всем плигинском доме смеялись в этот день этаким мелким ехидным смешком. В этот день Ниночка, перед вечером, в автомобиле ездила вместе с Бо- ковым домой - в старый дом дворян Белоклюцких. Дом теперь был пустой, и жила в нем только нянька. Боков - храбрый, буйный Боков - немного оро- бел, когда проходил за Ниночкой по гулким пустым комнатам, со стен кото- рых на него смотрели старые портреты крашеных офицеров. А Ниночка щебе- тала: - Вот здесь я родилась. А это моя комната. Правда, хорошо? Смотри, какая яблоня под окном. Это папа посадил в день моего рождения. Видишь, она уже старенькая. А я? Я тоже старенькая? (И, смеясь, вздохнула)... А это моя няня. Няня, нянечка, как я люблю тебя. Это кто? А это мой муж. Герасим Максимович Боков, он все может сделать, что захочет. Венчались? Нам нельзя венчаться. Теперь закон не позволяет. У нас брак другой - свадьбу мы справим на этой недели. Приходи, нянечка, я тебе материи на платье подарю. Правда, ведь, Гаря, мы подарим няне материи на платье? Ну, да, няня, он самый главный. Его знают самые, самые главные люди во всем нашем царстве. А Боков бирюком оглядывался по сторонам и сесть не решался, смущался под пристальным взглядом старухи. Спустя неделю в городе было событие: свадьба Бокова. Хлопот было Ниночке - горы. Этого пригласи, с тем сговорись... - Да помоги же мне, Гаря. Ах, какой ты, право, тюлень. Боков открывал полусонные глаза. - Ну, чего тебе, ну? - Похлопочи, чтоб угощение было настоящее. Все я да я. А ты-то что же? Скажи, чтоб кур и гусей доставили из упродкома. Вот подпиши. - Это что? - Ах, пожалуйста, не рассуждай. Некогда мне... Боков подписал. И вот к вечеру же на плигинский двор приехали пять телег с гигантски- ми клетками, теми самыми, с которыми агенты упродкома ездили по уезду и собирали налог птицей. А из клеток шум: гуси кричат, утки крякают. Базар птичий. Ниночке еще больше хлопот... - Гаря, подпиши. - Что это? - Пожалуйста, не рассуждай. * * * Старый плигинский дом был полон гостей в день свадьбы. Люди в курт- ках, гимнастерках, рубахах, фрэнчах, ситцевых платьях, с испитыми серыми лицами, на которых жизнь успела написать длинную повесть, - они толклись по всем комнатам. "Совдеп" к этому дню уже был перенесен в другой дом, и здесь во всю ширь каталась Ниночка. - Здесь спальня, здесь мой будуар, здесь моя приемная, здесь Гарина приемная, здесь Гарин кабинет... Боков орал оглушительно: "пей!", обнимался со всеми и, спьянившись, потребовал гармонию, саратовскую, с колокольцами - и сам плясал под нее в присядку. И снова орал: - Контр-революция? Всех к стене! У меня вот они где, во!.. Он сжимал и разжимал кулак, стучал по столу, по стенам... А гости посмеивались, пили, славили в глаза Бокова и Ниночку, кричали ура, и "любимую" Бокова "Из-за острова на стрежень". Лунев распоряжался. В чер- ном сюртуке, с красным цветком на груди, он носился по комнатам, угощал всех, называя себя отцом посаженным, и тенорком подтягивал нестройному пьяному хору. И за полночь далеко шумел пир. Автомобили рыкали, светили глазасто, их рык в тихом городе слышался далеко - из края в край. А город притаился - злой, как побитый зверь, - на улицу смотрели че- рез щели чьи-то злые замечающие глаза. - Советские гуляки, чтоб им... Сам Боков пьяный, угрюмый, - ездил передом, в открытом автомобиле, и пьяненькая Ниночка за ним. Он слушал, как гости поют - радовался и гор- дился. И орал шофферу оглушительно: - Лева, держи... * * * Веселым валом повалила Гараськина жизнь. Пестрая птица-щебетунья ле- тает вокруг дубка, и дубку весело. - Я тебя, Гаря, обожаю. А Гараська обе руки протянет к птице - обнять или щипнуть, когда как. Э, да что там говорить. Все пошло, как в старинной русской песенке: Много было попито, поедено, Много было соболей поглажено. Лунев окончательно стал в доме своим; как же, сват же. Все перегова- ривался с Ниночкой, тайно, наедине, показывал ей какие-то бумаги, внушал ей своим воркующим баском: - Муж, конечно, голова, но жена - шея, и может повернуть эту голову, куда хочешь. Вы, Нина Федоровна, все, вы все можете. Дайте ему вот это подписать. Ниночка давала. Боков хмурил лоб, читал важно и при этом шевелил гу- бами. - Это на счет чего же? - А ты подписывай, пожалуйста. И Гараська ставил внизу каракульки. А через день, через два, глядишь, у Ниночки новая брошь, новый кулон или новое платье. Лунев ходит этакий таинственный, довольный, хитренько улыбается, бе- лыми пухлыми пальцами расчесывает шелковую бороду. И всем хорошо. В городе теперь знали, куда надо итти со своей доку- кой: к адвокату Луневу. А это главное - знать, куда пойти... В городе же докуки росли. Все новые, одна острее другой. И злые раз- говоры пошли про Ниночку. Но не знала она про них. Так-то вот. Впрочем, и у ней была порой печаль - размолвки с Боковым. Чаще это бывало в дни похмельные. - Гаря, вот Лунин говорит... надо ему устроить. Ты его слушайся, он образованный. - Знаем мы этих образованных. К стенке их. Только контр-революцию они разводят. - Ну, с тобой не сговоришь. - А ты не говори. Чего ты, баба, понимаешь? Выпьем лучше. - Ах, как ты выражаешься... "Баба"... Пожалуйста, я тебе не баба. Привык там с бабами возиться, и думает, что все бабы. - Аль ты по другому устроена? Гляжу вот я, гляж

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє