▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
орачи- вала уже в осень и ночь была черна, и волжские просторы повеяли сырою неприязнью. У лодки во мраке выли бабы, и прощались с ними, как прощают- ся новобранцы, Егорушка и Кузя. Пыхтели во мраке пароходы, но на парохо- дах не было огней. Сели, поплыли. Кузя подсел к Некульеву: - "Это что же, расстреливать нас везут?" - Помолчал. - "Я так полагаю, я все-таки босой, прыгну я в воду и уплыву"... - Крикнул матрос: - "Не шептаться!" - "А ты куды нас везешь, за то?" - огрызнулся Кузя. - "Там узнаешь, ку- да." - Ткнулись о пароходный борт, - "Прими конец", - "Чаль!" - Пароход гудел человеческими голосами. Некульев выбрался на палубу первым. - "Ве- ди в рубку!" - В рубке толпились вооруженные люди, у одних пояс, как у индейцев перьями, был завешен ручными гранатами, другие были просто под- поясаны пулеметными лентами, махорка валила с ног. - И выяснилось: седьмой революционный крестьянский полк потерял начальника штаба, а он единственный на пароходе умел читать по-немецки, а военную карту заменя- ла карта из немецкого атласа; карта лежала в рубке на столе - вверх но- гами; седьмой крестьянский полк шел бить казаков, чтобы прорваться к Астрахани, - и чем дольше шел по карте, тем получалось непонятней; Не- кульев карту положил как надо, - с ним спорили, не доверяя; а потом всю ночь сидел Некульев со штабистами - матросами, уча их, как читать русс- кие слова, написанные латинским шрифтом; матросы поняли легко, повесили на стенку лист, где латинский алфавит был переведен на русский. Рассвет пришел выцветшими стекляшками, Некульев был отпущен; Коньков сказал, что он останется на пароходе; Егорушка и Кузя спали у трубы, Некульев рас- толкал их. - - - - И когда шлюпка отчалила уже от парохода, за горой разорвался пу- шечный выстрел, и вода около шлюпки в грохоте бешено рванулась к небу. Это обстреливали казаки, пошедшие вперед, навстречу к седьмому (и перво- му и двадцатому) революционному крестьянскому полку имени матроса Чаплы- гина. - - ... Такие люди, как Некульев, - стыдливы в любви; - они целомудренны и правдивы всюду. Иногда, во имя политики и во имя жизни они лгут, - это не есть ложь и лицемерие, но есть военная хитрость, - с собою они цело- мудренно - чисты и прямолинейны и строги. - Тогда, в первый Медынский день, все солнце ввалилось в контору, и было очень бодро, - и потом, че- рез немногие дни, в той же лунной неделе, в лунной и росной мути, Не- кульев сказал - всем солнцем и всем прекраснейшим человеческим - "люблю, люблю!" - чтобы в этой любви были только солнце и человек: тогда пьяно пахло липами и была красная луна, и они выходили из лесу к полям, где Арина с рабочими драла корье - драла с живых деревьев живую кору, чтобы дубить ей мертвую кожу. - - У Арины Арсеньевой было детство, пропахшее пирогами, которое она хотела выпрямить в прямолинейность, - и она воз- растала обильно - матерью сырой-землей - как тюльпанная (только две не- дели по весне) степь, - кожевенница Арина Арсеньева, прекрасная женщина. Дом был прежний, но дни были иные, очень просторные, и не было ни при- казчиков, ни бухгалтеров, ни отца, ни матери. Надо было работать во что бы то ни стало. Надо было все перекраивать. Дом был тот же, но из дома исчезли пироги, и там, где раньше была столовая (вот чтобы эти пироги есть) стояли нары рабочих, и для Арины остались мезонин, чемодан, корзи- на с книгами, кровать, стол, винтовка, образцы кож, и в углу жил волче- нок (о волченке потом...). Но за домом и за заборами - дом стоял на краю села - была степь по прежнему, жухлая, одиночащая, в увалах и балках, - такая памятная лунными ночами еще с детства. А каждая женщина - мать. Надо было на тарантасе мчать в леса на обдирку корья; надо было мчать в город в совнархоз и там ругаться; надо было лезть на всяческие рожны - на митингах в селе, на совещаниях в городе; надо было говорить о голье, о бахтарме, о дерме, о золении, о дублении, об обдирке, обсышке, о шакше (сиречь птичьем помете), - и надо было иной раз рабочих обложить - в чем пес не лакал, таким матом, чтоб даже сами скорняки уважили; за забором стояли низкие бараки, рядами стояли чаны для промывки и зазолки, сзади пристроена была боенка, строились бараки для мыловаренного и клеевого заводов, стоял амбарушка, где рушили в пыль лошадиные кости: надо было все перестраивать, делать заново и по-новому. Надо было носить пиджак по-мужски, револьвер на ремне, - и сапоги надо было шить на заказ: мала была ножка! И не надо - не надо было склоняться вечерами над волченком, смотреть ему в глаза, нежные слова говорить ему, и вдыхать его - горький лесной запах! - - И вот в солнечный бодрый день - всею матерью сы- рой-землей, подступавшей к горлу, - полюбила, полюбила! - И тогда, в той же лунной неделе, в лунной и росной мути, когда Некульев сказал - "люб- лю, люблю", - остались только луна, толь ко мать сыра-земля, и она отдалась ему - девушка-женщина в тридцать лет, отдав все, что собрано было за эти тридцать весен. - Он, Некульев, приезжал к ней вечерами и приходил наверх в мезонин; иногда ее не было дома, тогда, дожидаясь, он рылся в чуждых ему книгах о кожевенном деле и пытался играть с волченком; но волченок был враждебен ему: волченок забивался в угол, съеживался и оттуда смотрели чужие, немигающие, абсолютно-осторожные два глаза, следящие за каждым движением, ничего не опускающие, - и волченок скалил бессильную маленькую свою морду, и от волченка гнусно пахло псиной, кислым, недостойным человека... Входила Арина, и Некульеву каждый раз казалось, что это входит солнце, и он слепнул в счастьи. Некульев не замечал, что всегда она кормила его вкусными вещами, ветчиной, свининой, и очень часто были или пухлые пироги, или сдобные пышки, которые Арина - удосуживалась, все же! - пекла сама. Некульев не замечал, что весь этот дом, даже пироги, пропахли странным, непонятным ему запахом, - кожей, что-ли. - Потом Некульев и Арина шли в степь, спускались в балку, где наверху склоняли головы солнц подсолнухов, а внизу пересвистывались и замирали неподвижно, стражами сурки, поднимались на другую сторону балки, - и были там в местах совершенно первобытных, где не проходили даже татарские орды. Арина отдавалась Некульеву всею матерью сырой-землей, - Некульев думал, что в руках его солнце. - У них не было влазин с черным петухом и с черной кошкой (хотя и было полнолуние) - потому, что у них были любовь и счастье. И это счастье расколотилось вдребезги, как вдребезги бьют глиняную посуду на деревенских мужичьих свадьбах. - Некульев понял запах Арины и пересилить его не мог. - Некульев приехал днем. В мезонине был только волченок. У заводских ворот сидел сторож, старик, он сказал: - "Лошадей часотошных пригнали из армии, дохлых, порченых, - пошла туда Арина Сергевна." - Некульев пошел по заводу, прошел мимо громоздких протухших чанов, побрезговал зайти в бараки, калиткой вышел на другой двор, - и там увидел. - - На дворе сто- яло штук сорок совершенно измызганных лошадей, без шерсти, слепых, обез- ноживших (когда лошади "безножат", тогда ноги их как дуги), лошади похо- дили на ужасных нищих старух, лошади сбились в безумии в табун, головами внутрь - хвостов у лошадей не было, и были лишь серые чешуйчатые репицы на месте хвостов, которые судорожно дрожали. И тут же, за низким забор- чиком, убивали лошадей, одну за другой, отрывая каждую насильно от табу- на. Открылись воротца туда, на бойню, - четверо вталкивали в ворота про- тивящуюся лошадь, один из них ломал репицу хвоста, вынуждая лошадь итти убиваться, - вышла из ворот Арина, ударила поленом лошадь по шее, лошадь качнулась от удара и пошла вперед. Арина была в окровавленном фартуке и в кожаных штанах. Некульев побежал к воротам. Когда он взбежал туда, ло- шадь уже лежала на земле, дергались судорожно ноги, сползли с зубов мертвые губы и язык был зажат в зубах вместе с желтой слюной, и двое ра- бочих уже хлопотали над лошадью, распарывая - живую еще - кожу; сломан- ная репица лошади торчала вверх. Некульев крикнул: - "Арина, что вы де- лаете?!" - Арина заговорила деловито, но очень поспешно, так показалось Некульеву: - "Кожа идет на обделку, жировые вещества идут на мыло, бел- ками мы откармливаем свиней. Сухожилия и кости идут на клееварню. Потом кости размалываются для удобрения почвы. У нас все использывается." - Руки Арины были в крови, земля залита была кровью, - рабочие обдирали лошадь, другие конские трупы валялись уже ободранные, - лошадь подвесили за ноги, на блоке, к виселице. Некульев понял: здесь пахнет так же, как всегда от Арины, и он почувствовал, что горло его сжала тошнотная судо- рога. Некульев приложил руку ко рту, точно хотел рукою зажать рвоту, - повернулся и молча пошел вон, за заборы, в степь. Некульев был целомуд- рен в любви. Он был всегда бодр и любил быть "без дураков" - в степи он шел как дурак, без картуза, который забыл в мезонине у волченка. Больше Некульев не видел Арины. - - Леса лежали затаенно, безмолвно, - по суземам и раменьям (говорил Ку- зя) жил леший, - горели в ночах костры, недобрые огни. Если бы было та- кое большое ухо - оно услыхало бы как перекликаются дозорные, как валят- ся деревья, миллионы поленьев (чтобы топить Волгу и революцию), услыхало бы свисты, посвисты, пересвисты, окрики и крики. - Лежала в лесах мать сыра-земля. - - Был рассвет, когда над лесами полетели ядра, чтобы ядра- ми ставить правду. - Некульев прошел в дом, позвал за собой Кузьму и Егора, сказал, став за стол: - Товарищи. Я ухожу от вас, в Красную Армию. Поступайте как знаете. Если хотите, идемте со мной. Кузя помолчал. Спросил Егора: - "Ты как понимаешь, Ягорушка?" - Егор ответил: - "Мне нельзя иттить, я избу новую построил, никак к примеру нельзя, все растащуть, - я лучше в деревню уеду." - Кузя за обоих отве- тил - руки по швам: - Честь имею доложить, так что мы остаемся при лесах! Некульев сел к столу, сказал: - "Ступайте, что останется от меня, разделите по-ровну, я уйду только с винтовкой. Кузьма, приди через час, я дам тебе письма, отвезешь." - Кузьма и Егор вышли. Над домом разорвал- ся снаряд. Некульев написал на клочке, поспешно: "В Губком. - Товарищи, я покидаю леса. Я спешу, потому что около идет бой. Я ухожу в Красную армию, но это не конец, - я хочу работать, только не с землей, чтобы черти ее прокляли: пошлите меня на завод. Работать надо, необходимо." - "Ирине Сергеевне Арсеньевой. - Арина, прости меня. Я был честен - и с тобой, и с собой. Прощай, прости навсегда, ты научила меня быть револю- ционером." ............... О волченке. Была безлунная ночь. Шел мелкий дождик. Ирина шла из степи, прошла селом, слушала, как воют на селе собаки, село замерло в безмолвии и мра- ке. Вошла во двор, прошла мимо чанов, никто не повстречался, - поднялась в свой мезонин. Прислушалась к тишине - рядом здесь в комнате дышал вол- ченок. Зажгла свечу, склонилась над волченком, зашептала: - "Милый мой, звереныш, ну, пойди ко мне!.." - Волченок забился в угол, сидел на зад- них лапах, поджал под себя пушистый свой хвост и черные его глаза сте- регли каждое движение рук и глаз Ирины. И когда глаза их встретились, глаза волченка, не мигающие, стали особенно чужие, враждебными навсегда. Ирина нашла волченка еще слепым, она кормила его из соски, она няньчи- лась с ним как с ребенком, она часами сидела над ним, перешептывая ему все нежные слова, какие знала от матери, - волченок рос у нее на руках, стал лакать с блюдца, стал самостоятельно есть, - но навсегда волченок чувствовал себя врагом Ирины. Приручить его возможности не было; и чем больше волченок рос, тем враждебнее и чужее был он с Ириной, он убегал от ее рук, он перестал при ней есть, - они часами сидели друг перед дру- гом, между ними была его миска, она знала - он был голоден, она умоляла его нежнейшими словами - "ешь, ешь, голубчик, - ну ешь-же, все равно я не уйду отсюда!" - волченок следил своими стекляшками глаз за ее глазами и руками, и был неподвижен, не смотрел на миску, - пока не уходила она, тогда он поспешно съедал все до дна; он ворчал и скалился, когда она протягивала руку; он был врагом навсегда, приручить его возможности не было; Ирина много раз замечала, что наедине волченок живет очень благо- душно, своими собственными интересами: он бегал по комнате, изучал и об- нюхивал вещи, грелся на солнце, ловил мух, благодушествовал, задирал вверх ноги, - но как только входила она, он вбирался в свой угол, и от- туда смотрели два черных абсолютно-внимательных глаза. - - Ирина поста- вила свечу на полу, и села против волка на корточки, сказала - говорила: - "милый мой, звереныш, Никитушка, - ну, пойди ко мне, - у тебя ведь нет мамы, я приласкаю тебя на руках!" Свеча коптила, мигала, - мир был огра- ничен - мир Ирины и волченка - спинкой кровати, стеной, печкой, и пото- лок уже не был виден, потому что коптила свеча и потому что обе пары глаз смотрели друг в друга. Ирина протянула руку, чтобы погладить вол- ченка - и волченок бросился на эту руку, бросился в смерть, страшной не- навистью, - впился зубами в пальцы, упал в злобе, не разжимая челюстей; - Ирина отдернула руку, волченок повис на зубах, - на руке, - волченок сорвался с руки, срывая мясо с пальцев, ударился о кровать, - и сейчас же по-прежнему сел волченок в углу и оттуда смотрела пара немигающих его абсолютно-внимательных зрачков, точно ничего не было. И Ирина горько заплакала - не от боли, не от крови, стекавшей с руки: заплакала от оди- ночества, от обиды, от бессилия - как ни люби волка, он глядит в лес, - Ирина была бессильна пред инстинктом - вот пред маленьким вонючим, пу- шистым комком лесных, звериных инстинктов, что сейчас засел за кроватью, - и перед теми инстинктами, что жили в ней, правили ей, - что посылали ее сейчас в дождь, в степь, плакать на том увале, где отдавалась она Не- кульеву; - и в бессилии, обиде, одиночестве (чем больше любила она вол- ченка, тем злее был он с ней) больно ударила она волченка по голове, по глазам и упала в слезах на постель, в одиночестве, в несчастии. Свеча осталась около волченка. - - Тогда в окно полетел камень, посыпалось стекло, - и за окном крикнул подавленный голос: - Товарищ Арсеньева! Беги! Что ты глядишь, все уж ушли, - казаки в селе, скорей! - Айда в леса! - и за окном послышался поспешный топот копыт - от села к степи, к ле- сам. - - ...Степь в осени блекнет сразу, сразу заволакивается степь просторною серой тоской. Утро пришло в дождевой измороси, неумытое, очень тоскли- вое. Мимо разбитых заводских ворот проехал с песнями конный казачий от- ряд. Из ворот выехали три казака и слились с остальными, никто не слы- шал, как рассказывали казаки о прекрасной бабе-коммунистке, доставшейся им на случайную ночь... А у заводских разбитых ворот, когда стихла пес- ня, опять стала тишина. - На дворе на заводе, стояли чаны, пропахшие мертвой кожей и дубьем, и в средний чан был воткнут кол и на кол была посажена Ирина - Арина Сергеевна Арсеньева. Она была раздета до-нога. Кол был воткнут между ног; ноги были привязаны к колу. Лицо ее - краса- вицы - было безобразно от ужаса, глаза вылезли из орбит. Она была жива. Она умерла к вечеру. Никто за весь день не зашел на заводской двор. Кузя опоздал к Арине с письмом Некульева. Он пришел ночью. Дом и двор были отперты, никого не было. Он пробрался в мезонин, зажег спичку, здесь было все разгромлено. В углу за кроватью стоял на полу подсвечник с недогоревшей свечей и смотрели из за подсвечника два волчьих глаза. Кузя зажег свечу, осмотрел внимательно комнату, поковырял на полу следы крови, сказал вслух, сам себе: - "Убили, что-ли? Либо подранили, - и тут громили, значит, черти!" - Потом остановил свое внимание на волченке, осмотрел, усмехнулся, сказал: - "А говорили, что волченок, ччудакии! Это лиса!" - Кузя собрал все вещи в комнате, завернул их в одеяло, перевязал веревкой, - взял с постели простыню, спокойно ухватил за шиворот лисен- ка, закутал его, - взвалил узлы на спину, потушил свечу, подсвечник за- сунул в карман, и пошел вон из комнаты. Вскоре Кузя шел лесом. Лес был безмолвен, черен, тих. Некульев удив- лялся бы, как Кузя не выткнет себе во мраке глаз. Кузя шел кратчайшим путем, горами, тропками, - о лешем он не думал, но и не посвистывал. Уз- лы тащить было тяжело. Кузю, должно быть, поразила история с волченком, потому что он по многу раз рассказывал Егору, и Маряше, и Катяше: - "А говорили, что вол- ченок, ччудаки, а это - лиса! У волченка хвост как полено, а у этого на конце черна кисть, и, заметьте, - уши черные. Конечно, где господам про это знать: это даже не каждый охотник отличит, а я знаю!" По осени, к снегам уже сомнения не было, что этот волченок оказался лисой. Кузя лисенка убил, освежевал и из его шкуры сшил себе треух. - - Москва, 20 ноября 1924 г. Поварская, 26, 8. Бор. ПИЛЬНЯК ТРЕТЬЯ СТОЛИЦА Повесть ПРЕДИСЛОВИЕ. "Третью Столицу" читали многие до напечатания, и она вызывала неожи- данные недоразумения. - В каждом рассказе есть печка, от коей танцует автор, - так вот об этой печке я и хочу сказать. Я писал "Третью Столицу" сейчас же по возвращении из-за границы, - по сырому материалу, писал, главным образом для Европы, - поэтому моя печка где-то у Себежа, где я смотрел на Запад, не боясь Востока (на востоке, как известно, восходит солнце). Бор. Пильняк. Москва. 3 окт. 1922 г. --------------- [Пустая страница] Эту мою повесть, отнюдь не реалистическую, я посвящаю АЛЕКСЕЮ МИХАЙЛОВИЧУ РЕМИЗОВУ, мастеру, у которого я был подмастерьем. Бор. Пильняк. Коломна, Никола-на-Посадьях. Петров день 1922 г. [Пустая страница] 1. ОТКРЫТА Уездным отделом наробраза Вполне оборудованная - БАНЯ - (бывш Духовное училище в саду) для общественного пользования с про- пускной способностью на 500 чел. в 8-ми час. рабочий день. Расписание бань: Понедельник - детские дома города (бесплатно). Вторник, пятница, суббота - мужские бани. Среда, четверг - женские бани. Плата за мытье: для взрослых - 50 коп. зол. для детей - 25 коп. зол. УОТНАРОБРАЗ. Сроки: Великий пост восьмого года Мировой Войны и гибели Европейской культуры (по Шпенглеру) - и шестой Великий пост - Великой Русской Рево- люции, - или иначе: март, весна, ледолом, - когда Великая Россия великой революцией метнула по принципу метания батавских слезок, - Эстией, Лат- вией, Литвой, Польшей, Монархией, Черновым, Мартовым, Дарданеллами, - русской культурой, - русскими метелями, - - и когда - - Европа - была: - сплошным эрзацем - (Ersatz - немецкое слово, значит наречие - вместо) - Место: места действия нет. Россия, Европа, мир, братство, Герои: героев нет. Россия, Европа, мир, вера, безверье, - культура, метели, грозы, образ Богоматери. Люди, - мужчины в пальто с поднятыми воротниками, одиночки, конечно; - женщины: - но женщины моя скорбь, - мне романтику - - единственное, прекраснейшее, величайшая радость. В России - в великий пост - в сумерки, когда перезванивают велико- постно колокола и хрустнут, после дневной ростепели, ручьи под ногами, - как в марте днем в суходолах, в разбухшем суглинке, как в июне в росные рассветы, в березовой горечи, - как в белые ночи, - сердце берет кто-то в руку, сжимает (зеленеет в глазах свет и кажется, что смотришь на солн- це сквозь закрытые веки), - сердце наполнено, сердце трепещет, - и зна- ешь, что это мир, что сердце в руки взяла земля, что ты связан с миром, с его землей, с его чистотой, - так же тесн

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє