╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
а я его, Юзефа-то, дедушка.
Н а з а р. Ну, что же... Твоя вся воля. Бабочка ты молодая, собой
пригожая.
К а т е р и н а. Кажись, ребеночек будет.
Н а з а р. Ой! Вот это не вовся ладно, девка. Не соблюла.
К а т е р и н а. Враг попутал.
Н а з а р. Может женился бы на тебе, тогда бы уж. А впрочем сказать -
велик ли, мал ли грех твой, приму его на свою душеньку. Вот как, беднуш-
ка моя. Верно. Не клони головушку.
К а т е р и н а. Вот еще хочу спросить: присоветуй. Отец, сам знаешь
чего добивается. Боюсь, силой возьмет. Я тогда убью его... Кровь
прольется.
Н а з а р. Отведи Господь, матерь Божия... Катерина великомученица.
(Назар крестится.)
К а т е р и н а. Хочу уйти из дому. Бежать. С Юзефом. Как присовету-
ешь?
Н а з а р. Задумала - беги. Я и сам, и так и сяк размыслю... Одна
правильная путь - беги. А то такое приключится, век не очистишь душу. И
не отмолить.
К а т е р и н а. Спасибо, дедушка, спасибо.
Н а з а р. Спасет Христос.
К а т е р и н а. Ну, спать пойду. Благослови меня, дедушка. Сердце
ноет что-то. Мочи нет... Чую беду какую-то.
Н а з а р (крестит ее). Никто как Бог. Не бойся. Уповай. Иди, беднуш-
ка моя, спи.
(Катерина уходит.)
Н а з а р (укладывается спать). А Петрухи нет и нет. Чорту душу про-
дал. И что только подеялось с мужиком. Все пропил. Должно и жизнь свою
не путем порешит. Смерть у него на лике чуется... Недоброе. Потемнел
лик-то...
(Слышны шаги. Входит пьяный Петр. В руках у него сверток.)
П е т р. Тпру-ка, ну-ка... Что за штука! Тпру-ка, ну-ка, что за шту-
ка! Эй вы, встречайте... Катерина, встречай! Сейчас с пассажирки. Гос-
тинцев тебе из городу привез.
Н а з а р. Стыдись. Чего мелешь-то. Непутевый. Паска Господня скоро.
П е т р. Пасха? Ладно. Паска дак Паска. Нам все единственно... А Ка-
терина от меня не уйдет... Эй, где она? Катерина!
Н а з а р. Что ты задумал-то?.. Ведь уж седина в волосьях проступила!
П е т р. Чего?
Н а з а р. Человек ты, али кобель борзой? Хошь бы харю-то умыл.
П е т р. А вот я те умою. Где Катерина?!
Н а з а р. Ушла. В людях ночует. Отца пуще чорта боится.
П е т р. Сходи! Живо! Чтоб минут в минут... А то все рамы выхвощу.
Всех богов твоих топором в щепу искрошу, да в печку... Слышишь?
Н а з а р (поспешно одеваясь и уходя). Эх ты, непутевое чадушко...
Богоотступник ты!.. Не будет тебе прощенья ни в сей жизни, ни в будущей.
П е т р (оставшись один, сидит у стола, подперев голову и крепко за-
думавшись). Все пропью... И буду пить. А все из-за нее. (Пауза.) О, чорт
тебя задави, сколь сильна эта самая любовь бывает... (Беснуется.) Ой,
ой, дайте ножик, распорю себе грудь и выну сердце. Ой!.. (Рвет на себе
ворот.) Разнесчастный я... Ну, не могу жить без Катерины. Ну, не могу
вздохнуть... Тяжко до чего мне. Тяжко до чего. А никто не верит. Смеют-
ся, лаются. И Катерина не верит... Прочь, говорит, прочь уходи... Кате-
рина, Катерина! Ой ты, Катерина... (Раскидывает руки и плачет.)
В а н ь к а (проснувшись садится на полу). Не плачь по бабе, Бог дев-
ку даст.
П е т р (поднимаясь). Ты кто такой? Оборотень, или человек? Зарублю!
Прочь отсюда! (Схватывает топор.)
(Ванька убегает.)
П е т р (садится на лавку и кладет возле себя топор). Опять, кажись,
виденица зачинается...
(Входит Катерина.)
П е т р. Где погуляла, молодайка? Уж извини, побеспокоил.
К а т е р и н а. Чего тебе желательно, отец? Ужинать, что ли?
П е т р. Я тебе не отец... Ты вдова, я вдовец. Покорись. Неужто не
люб я?
К а т е р и н а. Стыдобушка одна слушать-то тебя. Опомнись, нехристь.
П е т р. Церковь да всякие венцы ни к чему. Как голуби будем жить в
любви. Все богачество ворочу. В десять разов боле того будет. Палаты ка-
менные устрою... Эвота какие ручищи!.. Да и голова варит... Доверься,
Катерина, покорись.
К а т е р и н а. Только за этим и звал? (Собирается уходить.)
П е т р. Стой! (Встает, тяжело дышит, глаза горят злобой и страстью.
Потом умоляющим голосом.) А ежели тяжко покориться, пожалей... Вот тебе
подарок, вот еще сережки золотые. (Вынимает.) На!.. Только пожалей меня.
Тяжко покориться, пожалей. Это в твоей воле... Ой, пожалей меня, пожа-
лей. Не дай загинуть... (Бросается на колени, плачет.) Ради Христа, по-
жалей! Катерина...
К а т е р и н а (отстраняясь). Глаза у тебя блудливые! Сердце в тебе
поганое!
П е т р (поднимаясь). Не подымай во мне беса... У меня и так видени-
ца. С ума ты свела меня.
К а т е р и н а. Вырви глаза бесстыжие, вырви сердце.
П е т р. Не подымай, говорю, беса. Худо будет! (Хватает ее.)
К а т е р и н а. Отец!.. Зверь ты! Зверь!
П е т р. Силой возьму... Не уйдешь, девка! (Бросает ее на кровать Ан-
тона.)
А н т о н. Караул! Караул! Караул!!
К а т е р и н а. Зверь ты, злодей!
П е т р. А, тут чорт притаился!.. Чорт, знаю, чорт!.. Где топор?
К а т е р и н а. Опомнись! (Хватает за топор.) Человек это, Антон
это! Дедушка! Ванька!!
(Суматоха: врываются Ванька, Назар, Юзеф, схватывают Петра и волокут
в сенцы.)
П е т р. Врешь, не поддамся... Горло перерву. Прочь!..
(Катерина с криком пинает его ногой, плюет, все скрываются в сенях,
потом Катерина вся растрепанная вбегает.)
К а т е р и н а. Убью его!.. Убью!.. (Схватывает со стены ножницы и
убегает.)
А н т о н. Ой, батюшки! Этакой страсти и на войне не снилось.
(Вбегает Катерина, в руках ножницы. За ней Юзеф.)
Ю з е ф. Брось ножницы! Отдай!
К а т е р и н а (бегает от него). Глаза ему выкопаю! Довел он меня.
Ой! (Со стоном падает Юзефу на руки. Врывается Мотря, в руках бутылка.)
М о т р я. А-а, змеи! Милуетесь... На, краля, на! Вот красота твоя!
(Выплескивает на нее из бутылки, бросает бутылку на пол и убегает.)
(Катерина страшно вскрикивает и падает без чувств.)
Ю з е ф (метнувшись, схватывает топор). У, гадина! (Пробегает нес-
колько шагов, с силой швыряет топор к двери, бросается к Катерине.)
(Вбегает Назар, за ним Ванька.)
Н а з а р (всплеснув руками). Ой, беда!.. Катеринушка! Внученька!
(Подбегает к ней.)
Ю з е ф. Воды скорей, воды! Тряпицу! (Назар схватывает ковш воды,
Юзеф поднимает Катерину, несет на лавку.)
В а н ь к а (растерянно мечется по избе). Вот так уха из петуха...
Где же полотенце-то.
(Входит урядник, за ним десятский и две старухи, которые ведут Власа.
Он в черных больших очках, голову держит на бок, как слепец, в руках
палка. Ванька, разинув рот, стоит посреди избы, Назар остолбенел, Юзеф
не оборачивается, занятый Катериной.)
У р я д н и к. Вот хозяина привел...
Занавес (падает среди мертвой тишины).
Н. ОГНЕВ
КРУШЕНИЕ АНТЕННЫ.
Рассказ.
А.М. Зайцеву.
Глава стремоуховская.
МЕРИН ХИТРЕЙ.
(О том, как Иван Петров Стремоухов не захотел быть бараном.)
4 Ав. 914 г. 12 ночи.
Марсельезу я не пелъ а немцевъ долой кричалъ у сербскаго посольства
зачто меня назвали бараномъ и велели кричать долой Австрию Я хотелъ было
объяснить что не Австрия молъ виновата а больше немцы но в ето время ка-
кой то хлюстъ меня порядочно толкнулъ и сказалъ что я баранъ и ничего не
понимаю. Были и такие бараны которые кричали долой Сербию но такимъ за-
тыкали моментально ротъ было ето 16-го июля я былъ изрядно выпивши и
стехъ поръ маковой росинки небыло ворту до 2-го Августа а 2-го вечеромъ
нашелся одинъ добрый человекъ разыскать выпивки и нашелъ какого то со-
бачьяго пойла точно названия незнаю вроде кюмель-дюпель чтоль хорошо
незнаю стоитъ онъ не въ военое время 65 а заплатили мы 1 р. 40 к. и ве-
лели намъ еще приходить но я решилъ пойти в Аптеку купить цытрованили.
вчера одинъ носачь знакомый моимъ хозяевамъ приносилъ бутылку коньяку
зимулина но нечисто переправилъ на ярлыке стоимость изъ цыфры 3 зделалъ
8 а изъ одного 2 и хоть и хотелось выпить но бараномъ быть незахотелъ
Война мне уже давольно таки надоела куда ни придешъ все провойну гово-
рятъ живутъ больше слухами нежели газетами. Хорошо бы теперь уснуть не-
дели на две а потомъ проснуться и купивъ газету прочитать
(Разгромъ Германской армии Германский флотъ лишенъ рокировки матъ
близокъ)
Пишутъ ли у васъ тамъ какие утки какъ вотъ на етомъ листочке газеты
которую здесь 2 дня печатаютъ
(Вырезка из газеты):
ЗАЯВЛЕНИЕ ГЕНЕРАЛА РЕННЕНКАМПФА.
"Ран. Утру" телеграфируют, что генерал Ренненкампф, уезжая из Вильны,
заявил: "Отсеку себе руки, если в течение полугода не донесу о взятии
Берлина".
Не писалъ я потому что со дня на день собирался удирать ксебе вдерев-
ню то послучаю забастовки нанашемъ заводе и потомъ войны. Немцевъ унас
уволили остались полунемцы Досвидания наша беретъ не смотря на слухи что
у нашихъ рыло вкрови А я теперь переехалъ живу не в Петербурге а въ Пет-
рограде.
И. Стремоуховъ.
Теперь - рассказ:
Сергеичев помирал трудно и долго, тяжко раскарячив ноги. Положили его
у окна, все просил свежего духу. Сергеичева старуха, Настя, плакала за
печкой тихо, по-старчески. Деревенский председатель, Малина Иваныч, во-
шел в избу, сел, закурил. Спохватился, погасил курево о подошву валенка:
и так воздух наперделый.
- Говорил я тебе, Власуха, не гоняйси за девками. А ты все гоняисьси
да гоняисьси. А? Власух!
Сергеичев растопырил белесый рот, стал цеплять воздух зубами, руки
заскребли по подстилке.
Грикуха, сын, как стал с утра посреди избы, упершись макушкой в пото-
лок, так все и стоял; неподвижно смотрел на отца белыми матреньими гла-
зами.
- Посылали за попом-то, Насть? - скучно спросил Малина Иваныч и вдруг
хлопнул по желтому, пахучему тулупу: - Власух, а Власух! А советску
власть сшибать собиралси? Вставай, штоль? Сшибем - не житье, малина бу-
дет, а? Вла-сух!
Сергеичев икнул предсмертно, и председателю стало скукотно и тяжко;
встал, вышел на волю. Здесь, на морозе, томились, но в избу не входили,
страшно: Сергеичев был колдун.
Всем известно было, что помирает Сергеичев от сердечной водянки;
сердце, будто бы, распухло и налилось водой. Это сказал не доктор - до
доктора много верст, никем не меренных - это сказал Шкраб. На горбачевс-
кий хутор, в колонию к Шкрабу стали ходить лечиться с тех пор, как он
дал бабке Пыхтелке пилюль от животного перебоя задором; пилюли не помог-
ли; но, ведь, это давно известно, что не всякое лекарство помогает, тем
более - по кучевлянским болезням; а болезни у кучевлян особые:
Черная тырьва.
Попрыгун.
Репей в мозгах.
Волосень.
Нутряная глиста.
Родимчик.
Конский чох.
Есть еще болезнь бардадым, но про нее на людях не выражаются; а поче-
му не выражаются - сглазу боятся. Про болезнь сердечную водянку и слыхом
не слыхано. Сергеичеву болезнь об'ясняли так: раньше был ломовым в горо-
де; надорвался; приехал в деревню, стал колдуном, спутался с ненашими,
служил им верой и правдой; а потом захотел взять над ними силу, - ненаши
и припомнили ему ломовой надрыв.
- Ну, что? Как? - подскочила к председателю Пыхтелка. - Дышит ощо?
- Ощо-ощо! Пай, самогон кури скореича. Икает.
А Пыхтелка, когда вино было открыто - все, бывало, пых-пых-пых, - в
кабак, за вином. Принесет двадцать косух, припрячет в клеть и ждет, аки
паук: какая-такая муха перьвая в сети залетит. Закрыли вино, а у Пыхтел-
ки - ханжа готовая. Закрыли ханжу - самогон стала курить. На все у Пых-
телки ответ припасен. Продовольствие пыхтелкино - кровь людская.
Стояли по-двое, по-трое, толкался шопот:
- Вот, - колдун-колдун, а к ответу и его тянут.
- Да хто тянет-то?
- Бог.
- Чорт.
- Ни черта вы не понимаете, как вижу, - важно сказал Малина Иваныч. -
Ни бог, ни чорт, а полукрест.
- Эт-то, сталбыть, где же полукрест, Малина Иваныч, - робко зашептала
Пыхтелка. - Про полукрест ощо не слыхано.
- Ощо-ощо! Крест - видала?
- Ды... госссподи ж, батюшка, царица небесная... ды... неужли ж нет?
- А леший тебя знает, может и ты с нечистым спуталась. Где крест, по-
кажи.
В стороне загрохотала безотцовщина, держалась отдельно, кучкой, - Ма-
лину Иваныча все же побаивались: председатель.
- Хи-хи-хи.
- Хррры... х. Пыхтелка крест показывать будет.
- Ррробя, не зевай, вылупливай зенки.
- Ну, вы, цыть, - огрызнулся Малина Иваныч. - Што, всамделе: человек
помирает, а они в смехи.
- Во-отын, батюшка, трисвятая богородица, - закрестилась Пыхтелка на
дальнюю церковь в селе. - Во-отын, спаситель наш, спасе-Христе-боже.
- Стало, ты крест знаешь, - подтвердил Малина Иваныч. - Так. Ну, а
там, гляди, что?
И пхнул рукой в сторону колонии, горбачевской дачи. Дача запуталась в
лесах, в оврагах, словно паутиной ее оплело кружевом осинника и темными
пятнами елей. Из Кучевки виднелась только крыша, - зеленая, острая, а за
крышей впивалась в небо тонкой и хрупкой буквой Т - радио-мачта, антен-
на.
- Ну, и штож такоя таперь будет, родненький? - зашептала Пыхтелка, -
ето таперь к чяму жа?
- К чяму жа, к чяму жа! Это и есть полукрест, - хмуро ответил Малина
Иваныч. - Противоцерковная вещь.
- Дык, ведь, там телеграф, - робко сказали в стороне. - Мачта телег-
рафная ето.
- Уч-чоны больно стали, - брякнул небрежной издевкой председатель. -
Неш телеграф такой бывает? Неш не видал на чугунке? Мне и в городу ска-
зывали: телеграф. Да толькя это не телеграф! К телеграфу полагается про-
волока. А игде она? Нукася? Противоцерковная вещь это... в обще-госу-
дарственном масштабе.
- Сказывали, будто без проволоки действовает.
- Думаешь, - бога отменили, так и проволоку отменили, - со злобой ог-
рызнулся Малина Иваныч. - Ма-лина вам, безотцовщине: знай, отменяй, боле
никаких!
- Гли-кось, никак Марфутка Сергеичева из колонии идет.
- Она и есть.
- А ты ее спроси. Нябось, знает.
А Марфутка - колдунова внучка. Отца в германскую войну ухрокали, мать
умерла от стрекучего волоса, вот Марфутка и попала в колонию на воспита-
ние. Четыре года уж в колонии живет, - по-немецки да по-собачьи лопотать
может, про жаркие страны рассказывать умеет; известно: - в колонии делу
не обучают, а все пустякам. В церковь их, конечно, не водят, такой дек-
рет есть: называется отделение церквы от государства, но про бога Мар-
футка помалкивает.
- Нехорошо. Чать, она к деду.
- Шшшшши!
- Марфутка! Ма-арфутк!
- Тише, ты, лешай! Неш не знаешь, опрошлый раз приходила, дык не ве-
лела Марфуткой звать. Зови ее Марочкой.
- Ма-арочкой. Хррры...
- По-советски.
А Марфутка, - да какая она Марфутка, когда Мара, - шла, усупившись в
землю, - не сметь меня трогать, не сметь на меня глядеть, не сметь про
меня шушукаться; что это, на самом деле; только в колонии чувствуешь се-
бя человеком, а на деревню хоть не показывайся; сейчас и "Марфутка", и
"опосля", и "докелева", и словно ты не человек, а замызганная белобрысая
девчонка, да вдобавок колдунова внучка; поэтому тому, кто Мару любит, -
а это - Коля Черный, -
провожать Мару на деревню строго запрещено.
У крылечка расступились, пропустили. Мара вошла в избу, сморщила нос
от воздуха, сказала:
- Бонжур. Это по-французски здравствуйте. Дедушка, вы не грустите. Я
вам от Шкраба лекарство принесла.
Вынула бутылочку с темной водой; в избу, нагибаясь, шагнул Малина
Иваныч.
Сергеичев глядел на внучку, а видел другое, страшное. Ноги в холстин-
ных гультиках напружились, раскарячились еще больше, - вот, вот, сейчас
лопнут и потечет вода. Руки стали ручищами, пальцы коричневыми корешками
впились в пестрядину. Малина Иваныч слюняво глянул на Мару, сказал:
- А с парнями гулять - вас тоже в колонии учат? Житье ваше, вижу, ма-
лина. Дед помирает, а она по-хранцузски.
Сергеичев потянулся, враз подпрыгнули раскаряченные, как у битой ля-
гушки, ноги, выпрямились. Рот блеснул смертной улыбкой, рука колотнулась
и затихла. В углу затикал будильник, старуха за печкой плакала, изредка
икая.
Малина Иваныч взял Сергеичева за руку, подержал, отпустил. Перекрес-
тился, нерешительно сказал:
- Помер, должно...
- Нет пульса? - глотая слезы, спросила Мара.
Грикуха шагнул вперед, стал на колени, засопел:
- Про мерина-то, про мерина-а-а...
- Ну, и парень у вас, малина, - надгробным шопотом председатель, -
Отец помер, а он про мерина! Насть, а Насть, - зови прибирать, што ль...
Это он про какого мерина, ась?
- Мерину, грит, в обиду себя не дава-ай, - глупым голосом затянул
Грикуха. - Мерин, он, грит, умней тебя-ааа...
Малина Иваныч вышел в сенцы, шагнул на крылечко, и - строго:
- Наро-од! Помер Сергеичев-то наш!
Снял шапку, перекрестился. Пыхтелка змеей скользнула в избу.
Безотцовщина враждебно посторонилась, когда председатель прошагал до-
мой. Кто-то пустил:
- Как он таперь, без сердечного дружка? Таперь черти забижать будут,
в одиночку-та.
- А мне чорт с вами, - в сердцах выругался Малина Иваныч, и услыхал
за спиной:
- Рррробя... Кто со мной в осинник?
- Ну, пом.
- Девок, девок зови!
- Пойдут они, как не так!
- Трогай, убогай.
Вста-ва-ай, проклятьям заклейме-енай.
- Дура, человек помер, а ты шо поешь?
- Надоть не ето, надоть похороннай.
- Вали похороннай.
Атец, па-пируям в роскошным дварце,
Трявогу вином залива-а-ая...
А бабок в Кучевке - множество, не одна Пыхтелка. Взять Домовиху; всех
чертей по именам-отчествам знает; как пойдет перебирать: - тут тебе и
водяной, тут и дворовой, и лесной, и болотный, - срамотища. Кажное поме-
ло у ней - чорт. Ее и полечить от чертей подумакивали - где! Возили еще
к земскому фершалу Игнат Семенычу; так она от него турманом: - это, -
орет, - самый главный чорт и есть. А уж как поселился на горбачевской
даче Шкраб, тут она совсем ополоумела. - Энтот, - говорит, - главней
всех чертей и анчуток. ОН. А лекарства там всякие выходят по-домовихино-
му - зелия смрадные. Вот она какая.
Это - из рассказов Стремоухова.
Ночь. Мара провела все в той же старой, знакомой избе, рядом с мерт-
вым телом. Покойного деда она не боялась, привыкла к мертвым и к падали
еще с детства, как привыкает всякий крестьянский ребенок. Но спать не
могла - кусали клопы и было душно, не так, как в колонии, где форточки в
спальнях открыты и днем и ночью, и летом и зимой. На утро деда Сергеиче-
ва повезли на кладбище, в село.
В сани Грикуха сел задом наперед, так научила Домовиха. В сани же, в
гробовую подстилку, сено, - насовала Домовиха полыни, на случай - выско-
чит колдун, услышит запах полынный, и тогда - опять в гроб.
Кроме Малины Иваныча, Пыхтелки и Домовихи, никто из чужих провожать
покойника не пошел. Двинулись было шагом, да Домовиха велела Грикухе ме-
рина подстегнуть: колдунов возят рысью.
Мороз был сумрачный и серый. Солнце, - может, его давно уж и не было,
- погасло где-нибудь в недвижном закатном провале, - не показывалось це-
лый месяц; а может, ползло по самому краю закатной стороны на костылях,
подбитое в германскую войну. Такие знакомые летние овраги нахмурились
сердито. Понуро, как весенняя скотина, торчали скелеты деревьев. До
кладбища было далеко - три версты по косогорам. Пахло широко, так, что
грудью не охватишь, - снежным морем и лошадью.
Под гору Грикуха уезжал далеко вперед; в гору провожатые его нагоня-
ли, почти вплотную подходили к широкому тесовому гробовому изголовью -
покойник лежал головой назад. Грикуха сидел неподвижно, не моргая мат-
реньими глазами, как сидят в санях крестьяне вообще, когда дорога и пок-
лажа легкие, когда нет заботы о лошади.
- А ты, Марфутка, складна такая стала - малина, - внезапно сказал Ма-
лина Иваныч над ухом. - Пожалуй, с парнями гуляешь, так и замуж пора.
Тебя летось