▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
о целую, целую. - Привезла чего-нибудь? - Ах, Тонечка, извини, хлеба не привезла. Даже сама всю дорогу голод- ная ехала. Вот тут в мешке остался еще кусок, да крошки... я сейчас, То- нечка... А Тонька смотрит тяжело и неприязненно на меня и очень любопытно на мешки. Наверное думает, что мама нарочно ничего не хотела послать из де- ревни. А у нас ведь и у самих не было хлеба; на одной картошке сидели... Ах, как она смотрит жадно и нехорошо! У меня даже руки трясутся. Лихора- дочно развязываю мешки и высыпаю крошки на стол в кухне. Развязываю еще, еще. - Вот мама прислала немножко грибов сушеных для папы и Шуры... масла немного... да творогу. А больше и для папы ничего нет. Антонина совсем разочарована, но говорит: - Ну, ну, нам и не надо. Мы не нуждаемся. Вот только папка голодает. Ворчать будет, что ничего не привезла. - Как? Вы не голодаете, а папка голодает? Разве вы живете отдельно? - Да, да... И все это папка выдумал. Ты еще не знаешь, какой он стал скупой! Уходит на работу, а комнату свою на ключ запирает. Словно мы во- ры. Ну, ладно, пойдем в комнату чай пить. Господи, как заныло сердце. Разве можно так жить между собой родным? Неужели папочка такой скупой стал? Восемь месяцев не видала его. Если такой скупой, то как-то меня встретит? Вхожу в комнату, а на кровати сидит Тамарочка. Только что проснулась и в одной рубашечке. Коленочки розовенькие и с ямочками. - Тамарочка, Тамарочка, ангел мой! Это я, тетя Фея! Узнала тетю? То- нечка, гляди, ведь она - ангел?.. Ангел ведь?.. Я очень люблю Тамарочку. Верчусь с ней по комнате, как бешеная. Вдруг входит Александр. Увидел меня и как будто обрадовался. Господи, какой он худой и блед- ный! Я знаю, что он любит меня больше других, а я всегда груба с ним. И я люблю его, но он какой-то забитый и жалкий. Самый старший из братьев, а как-то глупый. И теперь, как увидела его исхудалое лицо, сразу стало очень жаль. А поздоровалась, как всегда, небрежно и, вместо приветствия, спросила: - Ты еще на место не поступил? Я знала, что он смутится. Какой у него убитый вид! Наверное, каждый день донимают его этим вопросом. И я еще... Ах, какая я!.. Бедный, бед- ный Александр! Он обиделся и ушел из комнаты. Антонина режет с полфунта хлеба на очень тоненькие ломтики. - Садись пить чай. Вот только хлеба вчера не успели купить. А так мы не нуждаемся. Глаза у ней опущены на хлеб и совсем не смотрят на меня. - Погоди, Тонечка, не надо мне хлеба. У меня ведь на кухне остались крошки, да еще кусок... Сейчас я принесу... - Да ну уж, чего тут! Ешь мой. Мы не нуждаемся. - Нет, нет, я сейчас. Побежала на кухню. Господи, где же хлеб? Кто-то с'ел! Вот тут, тут был сейчас. А теперь нет. - Тонечка, Тонечка, пойди-ка сюда... Где же хлеб? Вот тут был сейчас, и кто-то с'ел... Антонина прибежала сердитая. - Да кто же? Я не знаю. Наверное, Шура... - Александр? Не может быть! Да неужели он такой голодный? Ах, вот он и сам! - Ты с'ел хлеб? Молчит. Но я и так вижу, что хлеб с'ел он. Такой большой... Двадцать пять лет, а губа дрожит нижняя. И жаль, и хочется разорвать его. - Я не знал. Я думал, хлеб ничей. - Как ничей? Неужели ты не мог подождать, пока не сядем пить чай? Не стыдно! Не стыдно! Ведь все есть хотим. - Да много ли его было-то? - Много не много, а должен подождать. Александр смутился окончательно. Он не знает, что говорить. Мне жаль его. Но перед Тонькой стыдно, и я кричу на него. И самой стыдно, а - кричу. Тонька смотрела, смотрела и вмешалась. - Брось его, Фея. Он в самом деле голодный. Папка его на диэте дер- жит. Ладно, у меня хлеб есть, идем пить чай. Сердце словно заплакало. И даже на глазах чуть-чуть не проступили слезы. Едва удержалась. Бедный, бедный Александр! Папа его голодом мо- рит. Господи, какой он жестокий стал! Александр даже похудел, и глаза провалились. Как-то я буду жить с папой? А за чаем Тонька рассказывает. Лицо строит сердитое, а глаза смеются. - ...Уж не знаю, как ты и жить будешь с ним? Очень скупой стал! Я уж не считаюсь куском хлеба, и Митюнчик мой не считается, а он запирает от нас комнату. Воры мы, что ли? А вчера, знаешь, у нас тоже не было хлеба. А у него был. Я зову его обедать к нам и спрашиваю: хлеб, папа, есть у вас? У нас сегодня нет. А он взглянет так зверем: "есть", - говорит. И несет из комнаты большой кусок. Отрезал нам всем по малюсенькому ломтику и опять унес. Так это мне обидно показалось, ты и представить себе не можешь. Разве я и Титюнчик так с ним поступаем?.. Я слушала, а сердце так и замирало от боли, обиды и страха. Ужас, ужас какой! Он и меня будет морить голодом. Скорей бы мама приезжала из деревни. Тонька тоже ненавидит меня. Наверное, она радуется, что расска- зывает про это. Ну, да ладно, я буду веселая. И я начинаю тоже рассказывать. Ах, как я весело ехала! Всю дорогу до Вологды провожал Френев. Френев - мой жених. Мы в Вологде даже поцелова- лись. Но что это Александр не ест хлеба? И вид у него робкий, словно не смеет. Вопросительно взглядываю на него. И сразу Тонька догадалась. Нахмурила свои бровки и говорит: - Ешь, Фея, и вы, Шура, берите! Верно, верно! Шура не смел взять без спросу. Фу, как некрасиво он ест! И старается, чтобы не заметили; хочет быть развязным. Делает вид, что не обращает внимания на хлеб и спрашивает: - А мама скоро приедет? - Скоро. А что? Он жалко подмигивает глазом и чавкает: - Вот и скоро... Да, да, вот и скоро. И сам берет еще кусок, еще и еще. Тонька следит за каждым куском. Даже противно, и жаль Александра. Я говорю ему глазами, чтобы перестал есть. Но вдруг мне стало стыдно. Он, бедный, наверное и сам чувствует, что много ест, да он голоден и не мо- жет удержаться, когда хлеб на столе. Слава Богу, он уходит! Тонька провожает его злыми, карими глазами. Потом смотрит на меня. Что-то она еще скажет? - ...И знаешь, еще... Папка ужас какой неопрятный стал. Овшивел весь... Смотрю на нее широкими глазами. Господи, еще этого не хватало! Больше не могу делать веселое лицо и кричу возмущенно, прямо в ее вытянутый, острый, длинный нос: - Что ты? Не может, не может быть! - Да как, дура, не может, когда раз в месяц в баню ходит. Понимаешь, жалеет денег даже на баню. Ну, они и заводятся. А тут еще голодно. По полу, по стульям так и ползают. Я Тамарочку не пускаю. Поднимается брезгливое чувство к родному отцу... Фу, фу, гадость! Ни за что не лягу с ним в комнате! Лучше у Тоньки на полу. И как он дошел до этого? Ведь так я буду его ненавидеть. - Тонечка, милая, я у тебя буду спать. Я не могу с ним. А Тонька опускает глаза на стол. Страх хватает за сердце. Неужели не позволит? - Да у нас места нет. Видишь, как все заставлено. - Я, милая Тонечка, на полу где-нибудь. - Ложись. Но у нас места нет. Она опять рассказывает про папу. Двадцать раз повторяет, что он не доверяет родному сыну: запирает комнату. А сам живет впроголодь. И хлеб есть: с завода получает достаточно. Даже запасы скопились, и хлеб зап- лесневел. Селедки тоже вонять стали. А Александра совсем морит голодом. Если б она его не прикармливала, он ноги протянул бы. И все потому, что он не может получить места. Завтра как будто обещали место младшего дворника в Европейской гостинице. Вытянула шею и слушаю жадно. Уже не брезгливое чувство, а боль подни- мается за папу. Господи, как голод его исковеркал! С восемнадцатого года - голод, голод и голод! Хорошо, что завод опять работает, а то совсем было бы плохо. И по письмам в деревню было видно, что папа изменился. Писал, чтобы приезжали, но между строчек было видно, что не хочет этого. Мама тоже скоро приедет. Как-то мы все будем жить с ним? Звонок. Тонька срывается с места. Сразу чувствую свое бьющееся сердце. Оно бьется со страхом. Это - папа. Бегу за Тонькой на кухню. Она уже отпирает дверь. Гляжу во все глаза, и сердце бьется, бьется... Входит. Что-то как будто ласковое пробегает по худому, усталому лицу. - А, ты приехала? А как мама? - Да, папочка. Здравствуйте. Странно, почему же я его не поцеловала? Никогда этого не бывало раньше. Даже когда он руку пожал, сердце зашевелилось от неприятного чувства. У него вши, вши... А смотрит как будто ласково. Только над ле- вым глазом бровь дергается. Как нехорошо она дергается. Да, да, не верю, что у тебя ласковое лицо. Нарочно ты, нарочно... Скупой ты... Александра голодом моришь. И меня будешь. И вши у тебя. Да, я не ошиблась, и Тонька верно говорила: папа сразу продолжает: - А у нас Шурка еще без места, вот как мы живем. Ох, Господи! Обидно стало от этого тона и от этих слов. Ну, конечно, прямо-то ему стыдно сказать родной дочери, так предупреждает обиняками. Ладно, не бу- ду твоего хлеба есть. Скорей бы только на место поступить. - Папа, идите с нами пить чай. Это зовет Тонька. Перед чаем папа вытаскивает из кармана свой хлеб. И мне кажется, он вытаскивает что-то из моего сердца. Оно ноет оттого, что он режет такие аккуратные, тонкие ломтики. Вот отрезал себе... Шуре... А мне-то где? Что же это такое? А он вдруг говорит: - Ты, наверное, сыта после деревни? Ведь не голодная же ехала? Кровь бросилась в голову. Чувствую, что глаза заблестели ненавистью, и прячу их. - Да, сыта. - Ну, вот и хорошо. А мы тут голодаем. Отрезал и завертывает хлеб в газету. Потом убирает в карман. Смотрю из-под ресниц, как он двигает исхудалыми пальцами, и больно за него, и жаль его, и - ненавижу. Как страшно он изменился! Какими скупыми движениями завертывает хлеб в бумагу. Как неприятно сует его в карман. - Ну-ка, пойдем спать. Опять он смотрит на меня как будто ласково, а мне вдруг стало страш- но. Спать с ним в одной комнате? Господи, да я боюсь его теперь! И еще эти вши... - А вы где спите, папочка? - Да у себя в комнате. Разве ты не была? Пойдем, покажу. Изумленно взглянула на него. Еще новая черта: лицемерит со мной. Раз- ве он забыл, что комната заперта? Вошли. С ужасом переставляю ноги по полу. Наверное, тут все вши. По углам стоят две кровати. Ага, мне, значит, негде. - Папочка, тут негде. Я не буду беспокоить вас, я лучше у Тони. - Не валяй дурака, там тоже негде. - Да я на полу у них устроюсь. - Говорят тебе: не болтай глупостей. Ложись, где велят. Тон грозный. Он рассердился не на шутку. Пожалуй, и выгонит. Теперь можно всего ждать. Мне освободили одну кровать, а сами легли вместе. Через десять минут папа тяжело и неприятно храпит. Я лежу, уткнувшись в подушку лицом и горько плачу. Господи, Господи! Вызвал меня в Петрог- рад. Говорит, хлеб нужно зарабатывать самостоятельный. Не дал даже окон- чить пятого класса гимназии. Оторвал от школы грубо, безжалостно. Трех недель доучиться не позволил. В деревню писал, что все на его шее сидят. А какой стал скупой, вшивый, черствый! Александра голодом морит. И меня будет, если скоро не поступлю на место. Уже засыпая, слышала через стену, как пришел Тонькин Митюнчик. Он мой брат. Ему двадцать лет. Я его не очень люблю. Потом за стеной долго говорили о чем-то. Упоминали мое имя. Я не расслышала - почему, но сердце сжалось и заныло тоскливо. И вдруг, как плетью по обнаженному мясу, хлестнула фраза, осторожная, но ясная: - Хоть бы поскорее вшивые убирались. Еще матка приедет, совсем жрать нечего будет. И сразу завозился спящий папа. Неужели он слышал все за стеной и мои слезы? А по темноте уже сонно пополз его страшный, глухой голос: - Комнату завтра запирать не буду... Смотри. Колючее отвращение забегало по телу. Даже ноги свело, и судорожно стиснули зубы подушку. Господи, какой ужас! ужас! ужас!.. 26 апреля. А ночью снились голубые сны. Снился Сергей Френев. Опять провожал всю дорогу до Вологды. Потом прощальный поцелуй после третьего звонка. Бросилась на грудь и бессвязно бормотала: - Сергей, Сергей, не думайте дурно о мне. Через два года я буду вашей женой. А он смотрел так нежно, нежно. Поцеловал только в лоб и сказал груст- но: - И ты не забывай меня, маленькая Фея. Не забудешь? Нет? - Нет, нет, Сергей, никогда! Он соскочил на ходу. Долго стоял и махал фуражкой. И все во мне игра- ло: - Он любит, любит меня, почти девочку, с моими маленькими косичками! Проснулась оттого, что кто-то тянул за волосы. - Феюсенька, тавай... Встрепенулась и вижу Тамарочку. Тянет меня за волосы, да и все тут. Вскочила радостная. Зацеловала Тамарочку и вдруг вспомнила все вче- рашнее. Лихорадочно пересмотрела белье. И в самом деле: две, две... Ну, слава Богу, еще не так много. Тонька, по обыкновению, преувеличила. Скажу ей, чтобы не врала. На столе лежит ломтик хлеба. Это, очевидно, моя утренняя порция. Од- нако какая маленькая. С'ела, и, как будто, ничего. Если так каждый день, то будет не особенно сладко. Оделась и бегу к Тоньке в комнату. - Ты что же меня напугала? Только две... - Две? Ну, ладно, покажу после чая. Я знаю, почему меня Тонька и сегодня угощает чаем: пока я не на служ- бе, мне придется няньчиться с Тамаркой. Она сама служит в почтамте, и у ней то утренние, то вечерние занятия. Митя тоже служит в почтамте. У не- го занятия утренние. Он уже ушел. После обеда Тонька ведет в папину комнату. Тамарочка бежит тоже. - Смотри. Она не глядя водит двумя пальцами по шерстяному одеялу и через секун- ду вытаскивает крупную, серую вошь. - Видишь? Ну, что? Лицо ее искажается. С сладострастным напряжением в глазах давит вошь на полу. Я - ни жива, ни мертва. Тонька поворачивается и говорит торжествующе: - Вот каких кобыл завел. - Тоня, не надо, не надо, я не могу. Мы и не заметили, как Тамарочка подошла к самому одеялу. Подошла и кричит: - Ой, безыт, безыт!.. В три часа Тонька собралась на службу. Уже в шляпке, она что-то долго ходит вокруг меня. Вижу: хочет что-то сказать и не решается. Ага, гово- рит! - Ну, оставайся с Богом, береги детей. И вот еще что, Митюнчик никуда сегодня ходить не должен и... если пойдет, спроси - куда?.. И заметь, в какое время. Говорит, а глаза не смотрят на меня. Куда-то в сторону. Фу, чорт, да она ревнует его! Еще не легче. Как это низко! Я не стала бы ревновать, если бы у меня был муж. Прямо сказала бы: "раз мы различны - разойдем- ся". Мне противно на нее смотреть, и не знаю, что сказать. А она опять говорит: - Ну, так сделаешь? Я тоже не смотрю на нее, но сквозь зубы отвечаю: - Ладно, ладно, иди. Ушла и сразу за ней явился Шура. При дневном свете вид у него еще больше измученный, робкий. Под провалившимися глазами тени. Что-то теп- лое потекло по сердцу. Говорю ему мягко: - Ну, как твои дела? Шура посмотрел как-то боком. - Послезавтра на службу, младшим дворником в "Европейскую" гостиницу. - Слава Богу. А какую карточку будешь получать? - Ударную, 3/4 фунта хлеба... Ах, Фея, если бы ты знала, как хочется есть!.. Сказал и нахмурился. Потом отвернулся в сторону. Потом опять посмот- рел на меня. Глаза сделались, как у ребенка, - жалобными, просящими. Но где же? У меня самой ничего нет. Наверное, он думает: "привезла хлеба из деревни и спрятала где-нибудь"... - Да что же я тебе дам? Ничего нет. - Папа разве тебе ничего не оставил? - Ничего. Ах, подожди... кажется, что-то видела в кухне на окне. Пой- дем вместе, посмотрим. На окне нашли вареную свеклу и картошку. Обрадовалась страшно, но смотрю: свекла полугнилая, а картошка мерзлая. Ах, папа, папа... Верно Тонька говорила: гноит продукты. Какой скупой! Противно даже. Говорю Шу- ре чуть не сквозь слезы: - Да тут, Шура, все гнилое. Он посмотрел и улыбнулся так, что мне плакать захотелось. - Да мы и всегда гнилое едим. И этого-то не дает до-сыта. Смотри, те- бе попадет за то, что и это с'едим. - Ничего, ешь. Я не боюсь его. - А сама-то? - Я... я не хочу... На самом деле я не нехочу, но меня просто тошнит от этой гнилой свек- лы и картошки. А Александр ест жадно, жадно... Я... я бы не могла есть такой свеклы... Через час после того, как ушла Тонька, пришел Митя. Лицо розовое, си- яющее и самодовольное. Верно Тонька говорила, что они не нуждаются в хлебе. И как не стыдно, что не помогают Шуре?! Ведь брат же он! Увидя меня, сказал небрежно: - Приехала, Феюша? И все. Потом, не раздеваясь, походил вокруг меня и осторожно спросил: - Тоня на службе? - Да. - Феюша, мне надо с тобой поговорить. А я уже знаю, о чем он собирается говорить, и смеюсь: - Ой, Митюнчик, смотри!.. Он тоже засмеялся. И почему он не чистит свои зубы? Говорит ухарски: - Ничего не поделаешь, Феюша. "Она" ждет... Так ты скажи Тоне, что я ушел ее встречать. Он смотрит на меня, как на девчонку. Я чувствую это и вся раздражена, но отвечаю, как девчонка. Сознаю, что не хорошо же обманывать друг дру- га. Разошлись бы лучше. Но ему говорю: - Иди, иди, что уж с тобой делать? А вечером у них разыгрался скандал. Тонька кричала, как бешеная, и приплетала меня: - Нехорошо, Фейка, нехорошо: не успела приехать - начинаешь врать... Девчонка испорченная... Я тоже кричала, сердилась на обоих и со злобой топала ногой: - Я не при чем, не при чем, не при чем... 27 апреля. Я ошиблась: вчера утром папа оставил на столе не утреннюю порцию, а на весь день. Папа получает по гражданской карточке, как рабочий, 1 1/4 фунта хлеба, да еще какой-то бронированный паек: 1/2 фунта за каждый проработанный день. Я еще пока не имею карточки, и из этого полуфунта папа уделяет мне кусочек на весь день. Говорит, что больше не может. Сам он обедает в заводской столовой. Я пока обедаю у Тоньки, но она смотрит косо. Еще никогда мы не жили так, чтобы каждый кусок делился. Наверное, все от этого и смотрим так, что готовы перегрызть горло друг другу. Александр получает в день 1/2 фунта хлеба. Он также имеет столовую карточку. Вечером готовим, отдельно от Тоньки, ужин: селедку с картошкой и свеклой. Оказывается, та свекла и картошка, что я вчера отдала Александру, бы- ла приготовлена на ужин. Папа строго спросил меня: "где она?". И больше ничего не сказал, за то мы все сидели без ужина. Уходя сегодня утром, он запер все на ключ. Митя обещал для меня найти службу в почтамте. Поскорей бы... Папа на- поминает каждый день, что я приехала не баклуши бить, а служить и помо- гать ему кормить семью. Господи, как тяжело все это, когда вспоминаю, что надо бы учиться! Лягу спать и плачу... 28 апреля. Совсем уже примирилась с мыслью, что папа стал скупой, черствый и за- ботится только о себе, но сегодня он меня страшно удивил. Вечером принес из заводской лавки фунтов шесть хлеба. Александр весь день жаловался на голод, но ничего не просил. Он знал, что все на запо- ре. Ноет сердце, а дать ему нечего. Как только пришел папа, я говорю: - Ох, папа, как хочется есть. У папы сразу нахмурились брови, но сказал все-таки: - Иди, приготовь селедочку. И сам провожает меня на кухню. Сам отпер шкаф и достал селедку и свеклы вареной. У него этой свеклы заготовлено, кажется, на неделю. И даже сварена вся. Хочу мыть селедку, а от нее запах. И свекла полугнилая, как вчераш- няя. - Ой, папа, да это все гнилое... Папа не смотрит на меня и говорит наставительно: - Не гнилое, а приморожено только. Не бросать же теперь... За все деньги плачено. Ну, что же? Не бросать, так не бросать. Приготовила, и все сели. От свежего хлеба папа отрезает по ломтику мне и Александру. Конечно, быстро с'ели. Папа вдруг спрашива

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє