╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
оизношу... ньгам-ньгам-ньгам... я только так сказал...
Но уже с чердака, из слухового окошка, выглянул Шкраб: верно, антенна
высилась на ближайшей сосне, гвоздила хмурое, смутное небо, чуть заметно
покачиваясь от ветра. Бросился в телефонную; как всегда наедине, любовно
погладил самодельный распределитель, надел на ухо подвязанную на веревке
телефонную трубку с ненужной разговорной чашкой и тотчас же в трубке -
запищало, затэнькало, запело:
- Тэээээээ-тэ-тэ-тэ... Пиии-пи-пи... Пи-пи...
Сошел в столовую, там ватажно, с грохотом вставали из-за стола, крик-
нул в гам:
- Дежурные, к радио! Кто дежурный?
- Коля Черный и Мара.
- Коля Черный и Мара, к аппарату.
- Действует, Леонид Матвеич?
- Работает... Молодцы, ребята.
Первый разговор в телефонной.
Комариным писком:
Вагоны-вагоны... погрузили-погрузили... в Петроград... доставлены в
Москву...
Низко, часто, ясно, без хрипа:
Стокгольм-Стокгольм... следите радио... лед начинается у Гохланда...
задание не может быть выполнено... комра-комра-комра...
- Коля, что это за слово: комра?
- Не знаю, Марочка.
- Я не Марочка, а Мара. Сколько раз говорила.
- Мара. Успеваешь записывать?
- Кое-что пропускаю.
...ледоколы могут встретить вас не раньше марта тчк... советую в лед
не входить, а ждать на якоре в безопасном месте прихода ледоколов... со-
ветую слушать - отвечать на вызовы.
- Это пароходы предупреждают.
- А кто предупреждает?
- Не знаю... Должно быть, главнокомандующий. Мара, ты обдумала, что я
тогда говорил?
- Ннну... обдумала.
- И что?
- Так себе, ничего.
- Должна сказать.
- Вот. Помнишь... приставал ко мне с дружбой...
- Ну, помню. Дальше.
- А я еще ответила, что дружба обязательно перейдет в более сильное
чувство, потому что... между мальчиком и девочкой.
- Ну?
- Ну, и рано. Надо школу кончить. Записывай, пропускаешь.
- Вовсе не рано. Очень ты уж... умная.
- А чего ж глупой-то быть? Я, ведь не маленькая.
Неясно, полухрипло:
Рай-рай-рай-рай...
- Мара, ктой-то рай вызывает, боженьку тревожит. Вот ад, так, небось,
никто...
- Не смеши, мешаешь.
Рай-рай... Старайтесь соблюдать осторожность... осторожность... осто-
рожность...
Пролетал над добруджинским пиком циклон - старый седой и лохматый, -
где-то в южных снегах проводивший каникулы, Вила Злочеста - рупором руки
и крикнула что-то циклону. Тот ее подхватил и помчал.
Пролетал над Веной, - стонут предместья голодные Вены; зато с Пратера
сотни рук протянулись с бокалами ввысь, в честь Вилы Злочесты.
Летели над грозным когда-то Берлином, - и Берлин затуманился весь ис-
париной нездоровых, голодных людей; а среди испарины - танцы, цветы и
огни, словно венчик в цветке из тумана (венчики смерти тоже бывают -
кладут их на лбы мертвецам).
Летели в снежном, морозном тумане, - вились, извиваясь, падая в про-
пасть, взлетая в бездонное тусклое небо; снова летели в тесном об'ятии,
снежно прижавшись друг к другу; далеко - внизу - по земле - волочились
лохмы циклона; он встряхивал лохмами - и пушистые листья снега плавно
ложились, ложились на землю; но старый, мудрый и древний старик многое
видел; любил он лишь мимолетных любимых - - -
Бензинным дизелем зазвенел пропеллер встречного аэроплана; срыву ша-
рахнулся в сторону мудрый старик: сидя в каникульных южных тысячелетних
снегах все двенадцать последних веков, не видал он дизелей - в сторону,
в сторону, - врысссь! Вила Злочеста: о-гэй, это люди! - Люди?! Арррр-га,
- и, присев, от земли прянул прямо на аэроплан. Крылья в острых колючках
снега взметнулись, но бодрый упрямый мотор заревел, загудел, приказал, -
приказал! - и пропеллер сквозь длинные белые космы прямо в сердце цикло-
на всверлился. Упрямой бензинной струей. Где твоя мудрость? Врысссь твоя
древность, мудрый старик! - И выстрел с аэроплана, обыкновенный винто-
вочный выстрел, быстро и тускло сверкнув, потонул в нераздельных: вое
циклона и реве мотора...
С визгом взвился в извилины злобного зева, - язвя, извиваясь, старик;
и белую, длинную Вилу, так мимолетно любимую, - взвил, завил, закрутил -
- снежные, жгучие искры посыпались в стороны, вниз - веером, бурей,
метелью -
и с великанской своей высоты швырнул старикашка Вилу на снежный вос-
ток, в равнины, в равнины и вслед ей провыл:
- Смотри, потеряешься там, - дороги назад не найдешшшшь...
Второй разговор в телефонной.
- Агния Алексанна - в будке?
- Здесь. Я дежурная.
- Поговорить бы надо... только с вами...
- Пожалуйста. Виктор, ступайте на урок. Я одна запишу. Садитесь, Иван
Петрович. Только извините, буду слушать. В чем дело?
- Вот что, Агния Алексанна. Идите... за меня замуж.
- Замуж?! За вас?!
- Да что вы... так удивляетесь? Разве... непонятно было?
- Не-ет, понятно. Только... как-то сразу.
- Вот дак сразу! Ну, единым словом: идете или нет?
- Да почему вам пришло в голову?
- Па-нимаю. Я - мужик, рабочий, а вы - барышня, интеллигентка, значит
- не пара. Хорошо-с. Прощайте.
- Да погодите вы, чудак какой. Вы не то... Стойте, погодите, не ухо-
дите, тут телефонят...
Центральная телефонная (басом):
Слушай-те, слушай-те, слушай-те, алло-алло. Религия и радио. Ре-лигия
и радио. В Америке - в одной часовне, - в которой не полагается пастора
- пришли к такому - заключению. В часовне этой около органа - поставили
радио-телефонную установку...
...изголодалась... измучилась за последние годы... он хоть и грубый,
а любящий...
- с громко говорящим - аппаратом и таким образом - прихожане - этой
часовни могут слушать - проповедь пастора - другой церкви - -
...нужно согласиться... нужно-нужно-нужно согласиться.
- известны - случаи - венчания - по радио - при расстоянии - между
женихом и невестой в несколько тысяч - километров - -
...да, расстояние порядочное...
- Дак как же, Агния Алексанна?
- Ну, что же? Я... согласна.
- Значит, так. Ладно. Ну... пока. А в деревне - будете жить?
- Мне все равно.
- Учительницей. Нужно, ведь, и им... культуру.
- Идите... мне нужно остаться одной.
Вечером горбачевская дача погрузилась в темноту: не хватило керосину;
горели коптилки (каганцы) только в телефонной будке, в столовой, да в
одном из классов топилась печка. У печки:
- Ничего ты, Мара, не понимаешь. Что ты со своей литературой сдела-
ешь?.. Только языком трепать.
- А ты с математикой что сделаешь?
- Без математики - ни машин, ни паровозов, ни радио, ни аэропланов, -
ничего не было бы без математики. И дома-то построить нельзя. А с лите-
ратурой что построишь?
- Коля, ты, все-таки... говоришь глупости. Литература развивает чело-
века. Захочется тебе выразить свои чувства, ты и не можешь, а я могу. Я
вышла из дома. Было уже поздно. Луна освещала своим серебристым светом
сад, и ее нежный свет так и переливался на снегу. В воздухе чувствова-
лась нега...
- А вот и могу! А вот и могу! Я вышел из дому в семь с половиной ча-
сов вечера. Луна светила под углом в 45 градусов и освещала квадраты и
кубы усадьбы. В воздухе носились незатухающие колебания...
- Не то это. Не то, не то и не то.
- Нет, то. Если тебе охота размазывать - размазывай, а я не хочу.
- Нет, это не то. - Мара встала во весь рост - высокая, сильная,
стройная; желтый, зловещий свет печки покрыл тенью ее лоб и глаза. - В
замке был веселый бал, музыканты пели... Ветерок в саду качал легкие ка-
чели... Прелесть, правда?
- И это скажу, - с нежным упреком Коля. - В замке был бал, играла му-
зыка, и ветер скоростью в четверть лошадиной силы раскачивал качели, Ма-
ра... Милая Мара... все равно ты меня не переспоришь...
Леонид Матвеич - мимоходом - остановился, усмехнулся, бросил собесед-
никам: - "дурашки, дело во взаимном равновесии", прошел к себе, в одино-
кую темную комнату. Немного погодя, постучался Стремоухов, и, подавая
рукописную газету, угрюмо:
- Ребята, вам велели дать... для прочтения. Потом... извините, что
ругался.
- Ну, ничего, ерунда, пустяки. Я сам виноват. Садись в шахматы, кага-
нец сейчас зажжем.
- Не-ет, я сегодня на деревню обещался, там поминки. (И насчет земли
потолковать с председателем, - это про себя.) Знакомого схоронили.
Шкраб остался один, зажег маленький, синий огонек и прочел в конце
газеты:
Шарада.
В шипящих первый слог найдем
За вторым с тобой пойдем
К морю. Там после отлива
Мы тогда его найдем.
Целое - слово в колонии звучное.
И подчас для нас научное.
Подумал, усмехнулся; разгадка - ш-краб.
Глава так себе.
ГВОЗДЕМ В НЕБО.
Ночью Сергеичев полез из могилы проветриться. Захотелось свежего ду-
ху, кладбищенского простора, запаха сосен и конского навоза. Полез,
заскреб когтями по твердой глине, - крышку сбил с гвоздей, - поднял спи-
нищей, - стал на карачки, забарабанили в гробовое дно земляные крошки:
ему нипочем, ломовым один еграль подымал, на спор. Вроде еграля и была
крышка гроба, припертая к спине землей и еще чем-то тяжелым и острым.
Стал на карачки, качнулся немыслимым подземным раком, набрал духу в се-
бя, в грудь, в живот - не надорваться бы! - а ну, еще разок! - уперся
натугой - ладонями в отвес могилы - малый засыпал, работа липовая! -
дерганул левым плечом, упруго качнулась земля, плакучей осиной заскрипе-
ло острое надгробие. Шваркнул правой ногой, разогнулось колено, екнуло,
- стой, не сразу, дух спустить надоть. - Так на площадках барских лест-
ниц передых бывал, с егралью на спине.
Перепер ладони повыше, одну за другой, когти воткнул в мерзлый, осы-
пающийся отвес, -
- который человек не верит ни в бога, ни в чорта, - в себя, дискать,
верит, - тоему человеку смерти нет, тоему человеку все возможно, -
- да ка-ак аррррванет спинищей назад, кверху, - это еграль надобно
спущать с себя аккуратно, струна чтоб не лопнула, - а уж могильное надг-
робие безо всякой великатности - назззад его - плюх!
Высунул морковное лицо из могилы, вдохнул снег, над землей свистала
морозом ночная поземка.
Дыханул - могильный дух выдохнул - сел на краю могилы, обряженный к
последнему странствию в разлезлый лохмотный саван.
- Ээээй, ка-торые...
Снежище глянул сквозь поземку смутным белесым рылом: - тебе чего по-
кою нет? - спросонья.
- Вы-ползай, ребятищ-щи... ребятищ-щи...
Мудрого нет, когда кругом - все свои; кресты-то пообломались, жаль,
струменту не захватил, починить бы ребятам: все хозяева лежат, други,
кряжи. А все некогда-некогда, глядишь - и смерть пришла, и та чуть-что
не за делом застала... да не в этом толк.
- Вылезай, ребяты-ы-ы... Мужики-и-и-и...
Серой строгой смутью поглядели сверху сосны, качнулись, тряханули
снегом, подвыли в лад: и-и-и-и... - поземка пошла крутить, завиваясь,
плотней да плотней, белей да белей, хороводом. А в хороводе уж двига-
лись... ходили... шли... собирались, прячась за соснами: знать, искали.
- Здеся, здеся, ребятищ-щи...
Обрадовались, подошли, затолпились кругом. Лаптев Митроха первый:
- Ку-ум! И ты тута!
А признать можно, хоть и дырья заместо глаз: бородища седая, до земли
оказывает. Вместе пили, вместе гуляли. Ерофеев Микитка - пьянчуга пер-
востатейный: тот же, только вырос, под сосны головой уперся: вместе пи-
ли, вместе гуляли. Кум Елисей, убитый под дубом пьяным Павлушкой ломом
по затылку: та же бородка реденькая, а лица не видно; подходи, подходи:
вместе пили, вместе гуляли.
- Ну, поздоровкаемся! Кумовьев-то, кумовьев.
Да одни ли кумовья: и братья подходят: и Семен, и Терентий.
- Брата-ан! - И сразу: - Сынам нашим зачем дозволил, сына-ам...
- Противу церьквы, противу кряста...
А поземка взвилась, зверем Арысь-поле свистнула: врыссь! Густей да
густей закачались мертвецы, саваны за поземкой, поземка за саванами, по-
гост проснулся, ожил погост, - беда, коль на Руси очнется погост! - сос-
ны со страху затолкались верхушками... затолкаешься, коль полезут обни-
маться покойники, да в саванах, да в венчиках, да с белыми смертными
соплями - ба-тюш-ки!
Но Сергеичев топнул кривой разбухлой ножищей:
- Аррр-га! Кррру-жи, кря-жи!
Закружились ввысь, нелепо толкаясь в соснах; застучали о деревья кос-
ти, - серо-зеленые, с черными крапинками тления: заходили по небу белые
волокна, одно за другим, другое за одним, за ними всссе - ввыссссь!
- Врыссссь, Арысссь-поле!
Арысь-поле - зверюга.
Одну губу ведет по-земи, а другую - крышей расставит.
Ходит в снегах, ждет мороза, ветра, бури.
Тихонечко-тихонечко подкрадется, а там - пиши пропало.
А Сергеичев все еще на земле, чего-то ждет:
- Ат-цыыыы-ы! Сынов отняли, самиии за дело берисссь!
Вот, дождался: встала над церковным крестом белая - длинная - ненаша;
недвижной воронкой завертелась, колеблясь, на месте, а вокруг нее - ка-
руселью - бледные полы саванов, поземка за саванами, со свистом, с ги-
ком, с ревом, со звоном, быстрей да быстрей, - сорвалась ненаша с места,
старик Сергеичев за ней, подобрались под самое небо - одни клочья серой,
мерзлой воды кругом, задержались-задержались, да как ухнут.
Ка-ак ухнут в поле, в луга, в овраги, в снега голубые, белесые, се-
рые, за зверюгой, за Арысью-полем - - -
а там - пиши пропало: размыкает Арысь-поле добра-молодца по полю: где
оторвется нога, там станет кочерга, где рука - там грабли, где голова -
там куст да колода; налетят птицы, мясо поклюют, поднимутся ветры - кос-
ти размечут; и не останется от добра-молодца ни следа ни памяти.
С овражьего дна, с медвежьих глухих берлог, из-под снега, из-под суг-
робов, белых этих гробов, поднимается, поднимается, шевеля набухлыми бе-
лыми, до полусмерти заспанными буркалами, в повойнике из еловых снеговых
нахлобученных шапок, в гробовом сарафане полинялых, серых, смутных кра-
сок, подыма-ается Арысь-поле, подыма-ается
Старая Русь.
Эх, старуха, ведь ты умерла - спала бы себе да спала сном непробуд-
ным, последним, - тебе ли гоняться в метели да в бури, в снега да в ту-
маны за быстролетной Вилой Злочестой? Да нет -
вылезла, встала, распластала руки, пошла. Губу ведет по земи, другую
- крышей расставила -
вот завыли сверху и снизу!!! вот завертелись саваны, саваны, сава-
ны!!! и, скорей, туда, где гвоздилось чужое, странное, вражье.
Третья антенна давно уж качалась, скрипя, от буйных вихорных налетов,
но из-за тысячи верст долетели космы циклоньих бород и грив, а за ними,
за ними, за ними - - -
Третий разговор в телефонной.
- Леонид Матвеич, а какая цель в жизни?
- Цель жизни, деточка, это - вопрос сложный. На этом вопросе себе
многие головы сломали.
- У нас вот с Колей постоянный спор: он говорит, что цель жизни -
жить; а я думаю по-другому, только об'яснить не могу.
- Почему ж ты думаешь по-другому?
- Да как же? Если цель - жить, то ведь, в конце - смерть. Значит,
цель - смерть?
- Конечно, чепуха. По-моему, человечество стремится к тому, чтобы
преодолеть мировое движение, ну, перегнать его, что ли. Заметь, Мара,
что все человеческие усилия направлены к движению: сейчас век машины, а
машина и есть душа человеческого движения, в противовес мировому. Поня-
ла?
- Ну, пожалуй, поняла.
- Погоди, две тысячи двести работает. Записывай.
Высоко, хрипло, с перебоями:
рах-рах-рах... третий конгресс... Третьего Интернационала... капита-
листические державы всего мира... что изнеможденный... в цепях
рабства... пролетариат...
рах-рах-рах...
- Почему такие перебои?
- На дворе метель, Леонид Матвеич. Может, поэтому.
...Пролетарии... пролетарии - пролетарии... всех стран - всех стран -
всех стран... соединяйтесь - соединяй...
- Кажется, перервалось, Леонид Матвеич.
- Да, почему-то кончилось. Так вот, человечество идет к тому, чтобы
покорить все силы природы, а главное, преодолеть мировое движение. Ты
заметь, Мара, что все, что ни создается, направлено к достижению наи-
большей скорости в движении при наименьшей затрате сил. И вот, настанет
время, может, через несколько тысяч лет, станет погасать солнце, а земля
- ты представь себе, какая роскошь, - управляемая мощнейшим мотором в
своем центре, - двинется в путь по своей орбите, а не по предписанной
солнцем. Вот где величайшая цель человечества...
- Ну, хорошо. Это человечество. А я?
- Что ты?
- Ведь, я до этого умру?
- Ну, что ж, что умрешь, зато своими усилиями поможешь человечеству,
свой камешек положишь в общее здание.
- Нет, мне не это нужно... Мне нужно... практическое.
- Ну, уж не знаю, что тебе практическое. Иди-ка спать, давно звонок
был.
- У-у, метель-то как завывает... Так и грохочет по крыше...
Распахнул дверку и откачнулся; отвык: в голову шибануло; потом - ни-
чего, обрадовались, тем более, все уже пьяные, и не знал, сколько време-
ни прошло - сидел за столом, тыкал вилкой в лохмотья говядины, заправлял
разваленный студень в рот руками, как все, как дикарь: все же - свое,
родное, старое. Когда-то проклинал, уничтожал, кипел, рипался. А теперь
- вроде как все равно; надоело попусту тратить заряды. Когда шел - одно-
го боялся: как бы с женой не встретиться. А теперь - увидел ее - и ниче-
го. Врешь, книзу не потянешь, нет. - Сидит, опустив глаза; набелилась,
нарумянилась. Чорт с тобой. Была паскуда - и осталась паскудой. - Гам не
мешал мыслям.
- Вас-силь Семенов, в память...
- Аль ощо по стакану?
- На-асть! На-асть! Помяни покойника.
- Грикуха, а Грикух! Расскажь про мерина-та...
- А бог - есть.
Взглянул - дьякон, Сергей Афанасьич; спорил с ним раньше о боге, те-
перь - надоело: бессмысленно: тратишь слова, а толку нет ни на грош.
- Ну, и что?
- Н...ничего. Й-есть бог и ба-ба-ба-бажественное йесть.
Глаза злые, пьяные. По кожаной куртчонке сразу и не поймешь: дьякон
или не дьякон.
- Ну, и ступай к ляду.
- Н...нет, т-ты за это ответишь... за свои с-слова.
- За какие слова?
- А... что б-бога нет.
- Не лезь, дьякон, в рыло хрокну.
- Бро-осьте, ребята... гражданин Стремоухов... Ванькь, Иван Пятров! -
Это бородастый, соловый Малина Иваныч. - Ва-анькь, а Ванькь, ты докажи,
как в колоние... ребят голодом морите...
- И верно: чай, голодают, болезные?
- Хлеба-то, грит, по осьмушке в день?
- Водой больше поят.
- К-каниной.
- Па-шел Ленин с каниной, давай Миколку со свининой.
- Хррры...
Озлился, стукнул кулаком, задребезжали стаканы, вилки, тарелки.
- С ветру, сукины дети, с ветру, с ветру, с ветру!!! Натрепала баба
подолом, а они - и-и уши развесили.
- А што, - скажешь, - убойное лопают?
- Б-бог йййесть.
- Ни черта не убойное, а... дают им жрать, вполне.
- Эт-то, гражданин Стремоухов, ты врррешь.
- Я - вру?
- Ты врррешь.
Захотелось развернуться и стукнуть... разик, да сдавил себя: не все
ли равно: пил мало, не действовало; не до драки.
- Ну, и ступай к ляду.
- Ннннет... ты докажи... свои сла...сла...слава.
- А-аставь ты яво, Малин Иваныч, лучше ощо по стакану.
- Ощо-ощо. А он... должон доказать.
- Йййесть бог... и вся святая его.
- Эт-то верно, дьякан... Выпьем.
И не успели выпить, как затюкало, забоцало, забрякало в сенцах, рас-
пахнулась дверь, и в горницу полезло соломенное чучело с красным языком,
белый лист с черными буквами колебался на чучельном животе:
- Попу в падарок на паминки.
Малина Иваныч вскочил:
- Безззотцовщина, сукины дети!!!
В ответ - гармошка, песня:
Святый божа, святый крепкай,
Поп в чужих карманах цепкай,
Тыгаль-тыгаль-тыгаля.
Да тыгаля-растыгаля.
Бабы визгнули разом, Настя, дрожащими руками за лампу - не опрокинули
б - и во время - дьякон лез драт