▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
а, раскрывает грудь, спрашивает, не дожидаясь от- вета: - Голова болит? Ноги болят? Озноб? У доктора широкие, длинные и тонкие, как ремни, пальцы. Он проводит пальцами по руке профессора: - Лекарств у нас нет, в Омске иногда принимают в лазарет... все пе- регружено. У него тиф. Кофе, чистое белье и компрессы. Смотрит на Будду, стучит ногтем и говорит: "медь" и уходит. Гыген вдруг начинает плаксиво просить револьвер. Хотя револьвер у не- го под подушкой, все же профессор прячет его у себя. Гыген грозит заст- релиться. Он упрекает профессора в лености, из-за которой он, гыген, должен умереть. Лучше ему погибнуть сразу, если нельзя достать лекарств. Он по-монгольски бранит женщину, и та падает на колени, уткнув голову в пол. - Какие домашние лекарства есть? Где мне достать кофе?.. Ступайте ме- нять револьвер! Профессор идет. Бред начинается через день. Профессор со стыдом думает, что гыген притворяется. У него нет никакого повода так думать, но ему кажется на- меренным, как Дава-Дорчжи срывает компрессы и разбрызгивает кофе. Гыген часто садится в постели, предварительно сунув себе под спину шинель (стена холодная); одними и теми же словами он вяло говорит: - В тебя одного переходит дух Будды... ты один воплощение гыгена, Да- ва-Дорчжи... дай мне из бокового кармана... напишу в аймак. Сует какие-то бумаги с монгольскими надписями и жалуется: - Все меня бросили. Ты только один перед смертью. Я уже умер... я опять дух Будды. Профессор носит кипяток, ставит компрессы. Скучный, сухой весь лежал Дава-Дорчжи. Постоянно нужно было лить в него воду - поить. Волосы отросли необыкновенно густо и как-то все сра- зу: жутко было смотреть на пряди, торчащие из носа. Подушка вся залепи- лась в слюне, - переворачивая голову, Виталий Витальевич силой заставлял себя не отдергивать руку. В ушах торчала вата (гыген боялся ушной прос- туды), и теперь она походила на черных тараканов. Часто он вскрикивает гортанно и длинно, и, подняв тощие руки, при- ветствует наркома по делам национальностей от имени монгольского народа. Затем он говорит речь об угнетателях - китайских империалистах и сразу почти из слова в слово (насколько помнит профессор) передает легенду о статуе Будды из аймака Тушуту-Хана. Начинается она словами: "В год Крас- новатого Зайца", и Виталию Витальевичу представляется большой, с собаку, красноватый заяц на бесконечном снежном поле. Тогда он отворяет дверь. Чаще всего происходит это на ходу поезда. В зубы профессора несется колючий и твердый, словно камни, снег. Серый дым откидывают вагоны. "Есть какое-то возмездие за наши поступки", думает профессор, возвра- щаясь к печке. Женщина - ее профессор сокращенно зовет "Цин" - моет в кипятке белье гыгена. У него всего одна пара, и когда однажды женщина мыла, профессор захотел узнать, насколько оно крепко. Он подошел к котелку (мыла нет, тряпки просто жамкаются и преют), - поверх, в кусках грязи плавали серые точки. Профессор наклонился ближе: это были сварившиеся вши. --------------- Поэтому ли или почему другому, в этот вечер Виталий Витальевич чувствует особенную боль в ногах, ему холодно, хотя он сыт и в теплушке ярко горит печь. Он меньше, чем всегда, сидит у постели Дава-Дорчжи, и удивленная женщина видит его поспешно гасящим коптилку. Он с грохотом сбрасывает сапоги, но под одеяло не залазит, а сидит, что-то напряженно слушая, кисти его рук дрожат, десны приходится смачи- вать. Он, потирая руки, говорит: - Холодно! И шагает к женщине. У той уже откинута шуба и теплы закруглившиеся (она вытянула руки вдоль тела) груди. Утром профессор сказал себе, что поступил он так потому, что одному лежать невыносимо холодно. Озноб прошел и за обычным кипятком он сбегал весело. Но и в другую ночь он спал с женщиной Цин. А дальше он уже не подыс- кивал причин и не гасил коптилки. Раз утром Цин идет искать сухой растопки. У гыгена сильный бред - он вскакивает и порывается бежать. Его во время восстания ловят большевики. От сырого дыма болят у профессора глаза и потому же кричит гыген: "Зачем глаза выкалываете?". Тонкие, скользкие руки гыгена раздражают, и голос у него становится пискливым. Много спустя является со щепками Цин. Подле дверей Виталий Витальевич видит высокого, горбоносого человека в черной до пят собачьей дохе. На шапке у него широкая красная лента. Профессор высовывается: - Вам что нужно? - А ничего, - распахивая доху, говорит человек. Профессор раздраженно стучит по ручке двери: - Проходите, здесь больной... Проходите, вам говорят, - здесь прави- тельственный груз! Проходите прочь! Доха отходя в развалку, гудит: - Ну, не очень-то верещи... правительственный! Виталий Витальевич грозит кулаком Цин. Та смущенно взвешивает на ла- дони принесенные щепы - они сухи совершенно. Она не понимает. Тогда Ви- талию Витальевичу падают в голову слова Дава-Дорчжи: "Наша женщина нико- му не отказывает". Он подходит и кричит ей в лицо: - Потаскуха! Дрянь!.. На рассвете в дверь скребут. Женщина Цин снимает засов и, чуть накло- нив голову, смотрит в темноту. Чья-то лохматая в шкурах рука просовыва- ется и тянет ее за платье. Она, не обернувшись, уходит. Профессор озлобленно хватает гыгена за вытянутую вперед руку. Тот са- дится, глаза его мечутся по потолку, на лице блаженная радость. Профес- сор опускает ему руки, тот вздрагивает: - Сми-и-ирна-а! - кричит Дава-Дорчжи. - Здорово, молодцы-ы! Виталий Витальевич шевелит его плечо, семенит вокруг кровати и, ста- раясь перекричать гыгена, тычется тому в плечо: - Послушайте, она ведь ушла, ушла!.. необходимо крикнуть: назад! Я же не знаю этого слова по-монгольски... послушайте, ее присутствие в ваших интересах, - кто вам будет мыть белье!.. разве мне разорваться! Послу- шайте, Дава-Дорчжи! - Молчать! Какая там сволочь строй ломает? Ни с места! Сми-и-ир- на-а-а!.. Профессор распахивает дверь и тоненьким, срывающимся голоском, - в ночь: - Послушайте, вы-ы!.. По щепке, что лежит подле вагонных ступеней, шуршит и перекатывается снег. Сухой шорох, щепка тоже сухая. Ее обронила Цин. Глава VI. Все о том же металле, благоухающем спокойствием. "...Жизнь человека - есть продолжение его детства". (Из записной книжки профессора Сафонова.) ...Поезда пропускали грохочущие и звенящие дни. Доски, железо и люди мчатся вперед. У синих льдов одинокие волки, туго задрав молодые морды, воют на поющую сталь. В степи одна должна быть песня, - волчья. У людей песни человечьи и железные. Волку страшно. Дава-Дорчжи чувствует пальцы. Оно трепетно и радостно это первое ощу- щение. Поднять и опустить палец руки, затем чуть - на вершок - отодви- нуть его по одеялу. Влажно и слабо все тело, горят уши, так наверное цветут цветы. Упоенная цветущая слабость. Подле печки, как и всегда, сидит в шинели, подпоясанный облупившимся ремнем, сутулый старикашка. - Профессор! Старикашка, вихляя одной ногой, знакомым шагом подвигается к кровати. Дава-Дорчжи манит его пальцем, шепчет задыхаясь в ухо: - Не подох, ведь! И улыбается, ему кажется - он улыбается всем лицом, но шевельнулись только брови и слегка мускулы подле губ. Профессор не знает, что теперь делать. Волновать нельзя. Он жует, ко- сится, задумчиво вздыхает: - Да-а... теперь питаться нужно. - Давайте же! И Дава-Дорчжи ест. Профессор кормит его размоченными в воде булками, он жадно тянет воду и пальцами шарит в кружке: - Еще! Чтобы отвлечь его, Виталий Витальевич говорит осторожно: - Цин скрылась уже три недели, и я ничего не слышал о ней. - Еще! - Вы были в бреду, и, по-моему, достаточно было крикнуть одно слово, чтобы она немедленно вернулась. Ее увел какой-то или грузин, или черкес. - Еще! На другой день Дава-Дорчжи сжимает уже кулак и трет им по одеялу: - Еще давай, старая карга! - Вам нельзя много есть, Дава-Дорчжи, у вас суженный кишечник... - Давай! Еще давай, жрать хочу!.. все поел... мяса хочу! Тогда профессор меняет в поселке возле станции свое обручальное кольцо. Когда он возвращается с мясом и молоком, гыген лежит на полу: он пытался ползти. - Давай! Он хватает зубами молоко, льет его себе на шею и с шеи скребет ла- донью в рот: - Еще... еще!.. Профессор отодвигает бутылку: - Уже Омск, Дава-Дорчжи. Где здесь у вас знакомые? Гыген сыт, спит. Теплушка в тупике, на сортировочной. Тысячи пустых вагонов. Между составами рыскают собаки. Виталий Витальевич сбирает по вагонам остав- ленные поленья, доски. В комендантской говорят ему: - На Дальнем Востоке и Маньчжурии белогвардейские восстания, товарищ. Мы не имеем времени отправлять какие-то икспидиции с буддами... а если у вас там в буддах-то эс-эровские воззвания, - вы такой возможности не до- пускаете? - Осмотрите. - У меня, товарищ, семьдесят составов каждый день, - да коли каждому под подол заглядывать. Однако профессор Сафонов снимает рогожи, прикрывавшие Будду, и всего вытирает тряпкой. Во время тряски отломился кусок высокой короны, зияет кроваво медь. Куска нет: вымела или утащила Цин. Профессор осматривает свои мандаты: на них бесконечное число штемпе- лей, справок и резолюций. - Правильнее мы поступим, Дава-Дорчжи, если отправимся через Семипа- латинск, горами? Подле Иркутска восстание. И спускают поезда в Семипала- тинск... Оттуда ехать труднее. - Мне все равно! Дава-Дорчжи зажмуривается и мнет ладонь так, что слышно шебуршание кожи. - В аймаке есть бараны... курдюк 15 фунтов. Надавишь, - из него мас- ло... ццаэ... - Вы можете не увидеть баранов, Дава-Дорчжи, если не будете слушать меня. Гыген дергает бровью: - Увижу, - я хитрый... Дайте мне есть, мне все равно. Профессор, заложив руки за спину, ходит по вагону. Пол подметен. Пе- ред Буддой и вокруг него доски и поленья. На коленях, в лотосоподобно сложенных руках - береста для растопки, доставать оттуда близко. - Несомненно, это наиболее целесообразный выход, но раньше, чем предпринять решительный шаг, я подожду вашего полного выздоровления, Да- ва-Дорчжи. Тем временем я составлю подробный маршрут и смог бы составить подробную смету, если бы имелись деньги. - Мне все равно! - Ешьте! Он видит круглые желваки на челюстях гыгена, и ему кажется, что во время болезни он приобрел над ним какую-то непонятную власть. Он резко говорит: - Не ешьте, не трогайте! Дава-Дорчжи боязливо отодвигает чашку. - Но мне хочется! - Не ешьте! - Немного? - Нельзя! И гыген говорит покорно: - Хорошо. Профессор медленно двигается по вагону: - Можете есть! Он для чего-то отряхает с себя кусочки щеп и какие-то приставшие перья: - И завершительные станции нашей поездки, вплоть до этого места, не разубедили меня в тех мыслях, какие как-то я вам высказывал, Дава-Дорч- жи... Более того, они яснее и яснее вырисовываются мне. Ваше героическое стремление со статуей, вашей родовой святыней, - оно является скорей всего голосом крови, непонятным зовом ее на Восток. Ваша неорганизован- ная мысль, простите меня, бессознательно исполнила великую задачу: она пробудила во мне и заставила хотеть то, что я считал не важным и диле- тантским стремлением, что заставляло меня, отложив материал срочной лек- ции о "Комическом романе времен Алэн Рэнэ Лессажа", прочесть мудрые строфы Сыкун-Ту или его учеников или узнать об исследованиях рассказчика "Повестей на Южном берегу озера"... - Пить! Профессор сплеснул осевшую сверху пыль и подал кружку. - Вы, опьяненный взрывами шестидесятитонных снарядов, танками, разру- шающими города... таких танков еще нет, они будут или вы думаете, что они есть... в вашем бреду вы видели их, - опьяненный тридцатиэтажными домами и радио, вы метнулись туда, куда позвала вас Европа. Но дух веков заговорил перед вами, когда Европа скинула свое покрывало и - пока на Россию только - выпустила своих волков. Вы вспомнили, что вы воплощенный Будда, гыген, повезли через мрак и огонь, сам претерпевая мучения, - очищая себя... - Помогите подняться! Дава-Дорчжи, сдирая длинными, грязными ногтями засохшую кожу с губ, быстро дышал. И шея у него была вытянута, словно при беге. Глаза сонные, как паутина. - Чтоб у себя в кабинете изучать спокойное течение стад? Нет! Ощутить их на воле, где они похожи на течение вод в озерах. Мягкие спины их пах- нут камышами и землей, ярко нагретой солнцем. Кроткие женщины, в любви к которым незнакома ревность, кумирни с Буддами, улыбающимися, как небо... Вы к этому и еще к чему-то другому стремились, Дава-Дорчжи... Другое, более ценное несу я. Я преодолеваю большие проходы, огромными камнями заложен мой путь. Цивилизация, наука, с ревом разрывающие землю... от пустой мысли, что являюсь одним из властителей земли... это - глупая, гордая мысль, может быть, - самое важное, от нее труднее всего отор- ваться... Это блестящий, бесцельный, глупый колпак на голове. Укрепление же, - там, подле стад и кумирен, - укрепление одной моей души будет са- мая великая победа, совершенная над тьмой и грохотом, что несется мимо нас - и мы с ней, по-своему разрезая ее. Спокойствие, которое я ощущаю все больше и больше... чтоб сердце опускалось в теплые и пахучие воды духа... - Есть хочу!.. Сквозь быстро жующий рот и влажные от жадности глаза гыгена профессо- ру видится радостное согласие Дава-Дорчжи. Тот еще молчит, слова об еде, выбрасываемые им, скомканы, залепетованы, если их даже не говорил гыген, они все же были бы понятны. В свою записную книжку (он ее получил в Екатеринбурге, на митинге, в честь III Интернационала: барышня в рваном свитре, стыдливо моргая беле- сыми глазками, раздавала их - "от печатников на память"), он заносит - "идет снег. Дава-Дорчжи пытается сидеть - трудно. Необходимо подумать, насколько повлияла на Сибирь восточная культура. Связь - между восстани- ями и ею. Здесь наиболее долго длится борьба с тьмой. Влияние слабое - раздавят". И еще пониже: "Жизнь человека есть продолжение его детства". Дава-Дорчжи встает. Опираясь на стену, он бредет к дверям. Снег в проходах высокий и пухлый. Вагоны заносит - и без колес они веселее - похожи на конфектные коробки. - В городе есть наши, - говорит гыген, - они дадут еды. Профессор послушно одевается. - Вы мне сообщите их адреса?.. Гыген вдруг улыбается. Профессор замечает: какие у него необычайно большие скулы, - точно уши сунуты под глаза. Кожа на скулах темная и, наверное, очень толстая и твердая, как мозоль. - Я помню... да... совсем забыл... Он, продолжая улыбаться (теперь улыбка у него во все лицо и так, по- жалуй, хуже), водит длинными пальцами перед ртом: - Забыл... забыл... это не болезнь была... а новое мое перевоплоще- ние... да... Принесите мне, пожалуйста, есть... Профессор в городе. Он отправляется в Отделение Географического Об- щества. В музеях вповалку спят солдаты. У входа в библиотеку, на сту- пеньках лестницы человек в пимах и самоедской малице. На вороту малицы - музейный ярлык. - Вам кого? Профессору необходимо поговорить с председателем Общества. Правление и председатель арестованы за участие в юнкерском восстании. Малица жалу- ется: - Спирт из препаратных банок выпили, крокодилом истопили печь, на че- репахе мальчишки с горы катаются. Кто же профессору может сообщить о монголах. Откуда малице знать о монголах, - их в шкафах нету, она стережет библиотеку, дабы не расхити- ли. - Обратитесь в Исполком. Исполкомская барышня посылает в Кирсекцию. Там юный мусульманин пере- водит на киргизский язык Коммунистический Манифест. На вопрос профессора он спрашивает: "Товарищ, вы знакомы с системой пишущих машинок, необхо- димо в срочном порядке переменить русский текст на киргизо-арабский ал- фавит". Монгол в городе нет, они скрылись неизвестно куда, впрочем, если товарищ владеет монгольским языком, ему могут предложить переводную ра- боту. Теплушка за Омском. Дава-Дорчжи неуверенно и легко, точно ноги его из бумаги, выходит из вагона. Виталий Витальевич ведет его под руку: - В Новониколаевске я буду хлопотать, чтобы нас пустили по южному пу- ти на Семипалатинск. - Мне все равно. Едва только Дава-Дорчжи приобретает сил сам надеть сапоги, он берет котелок. - Куда вы? - По вагонам... у солдат каши просить... - Я могу сделать это! Возвратный схватите, Дава-Дорчжи. - Я же не болел... откуда у меня возвратный... Вам они каши не да- дут... вы старик, а похожи на китайца... - Дава-Дорчжи, на мне лежит обязанность. - Почему вы меня голодом морите? Вы сами все втихомолку с'едаете... Профессору стыдно думать о золотой проволоке. Пусть она лежит в углу, плотно забитая гвоздями, и погибнет вместе с вагоном. Для себя он ее не употребил и не употребит - он не вор. Думая так, он чувствует себя спо- койнее. Весь Будда в пыли, только почему-то слабо оседает пыль на бров- ные извилины. Спина - в зеленоватом налете, профессор смазывает ее мас- лом, которое достает тряпочкой с вагонных колес. Однажды, в составе, везущем на дальний восточный фронт коммунистов, он среди кожаных курток, замечает товарища Анисимова. Впрочем, он прис- тально не разглядывает: он бежит в комендантскую - ждет. Если Анисимов придет за справкой - он перехватит его, скажет, что Будду выбросили на одной из станций и он, профессор, возвращается в Петербург. Он ждет напрасно: Анисимова нет. Дава-Дорчжи приносил котелки с кашей и щами. Ест он жадно, опуская пальцы в пищу, точно желая напитать жиром пальцы рук. Ложка у него кру- гом обкусана и на металле круглые следы зубов. И зубы у него точно вы- росли и заострились: профессору больно смотреть на них. Каша темная и густая походит на землю и низкий запах ее стелется по полу. Гыген почти не разговаривает с профессором и не спрашивает о пути. Движения его становятся быстрее, спина выпрямляется. В Новониколаевске он исчезает на целый день. В Распредпункте как-то неожиданно быстро комиссар делает пометку на заявлении профессора Сафонова: "Удовлетворить, направив по просимому маршруту". Вечер. Профессор долго путается среди составов, отыскивая теплушку. Надпись на дверях соскоблена: это он видит при ярком свете дугового фо- наря. "Нужно восстановить", - думает он. Дава-Дорчжи сидит на постели. Он распахивает новый козий полушубок и поправляет ворот гимнастерки. Профессор невнимательно спрашивает: - Подарили? Ему хочется пошутить с гыгеном и он хочет сказать: "в разрешении на южную дорогу отказано". - Получил! Он, все думая о своем, как-то позади себя говорит: - Вот что... где же выдают полушубки странникам? Гыген делает несвойственный ему жест: подбоченивается. Лицо удлиняет- ся, и профессор видит белые, как бумага, глаза. Голос у Дава-Дорчжи вы- сок, почти крик: - В полку, в полку, в полку... сволочь ты этакая... отстань! Подыхать мне тут с тобой! С голоду мне умирать. Не поеду, остаюсь! Мне здесь на- до... я здесь... я... Он пытается вскинуть вдруг ослабевшие руки, профессору страшно поду- мать, что он вскинет их. Он расстегивает шинель, забывает и опять шарит в петлях давно выкинутые крючки: - Конечно, конечно, ваше дело... Он вдруг обрадованно находит оставшийся крючок, но сукна подле крючка нет. Должно быть, серое, мокрое от снега сукно. Дава-Дорчжи так и не подымает рук. - Я совсем другое думал, Дава-Дорчжи... я полагаю, мы сможем сгово- риться... Я, наконец, могу достать деньги, получено разрешение. В таких случаях, знаете...

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє