▌ыхъЄЁюээр  сшсышюЄхър
┴шсышюЄхър .юЁу.єр
╧юшёъ яю ёрщЄє
╒єфюцхёЄтхээр  ышЄхЁрЄєЁр
   ─Ёрьр
      . ╨рёёърч√ 20-ї уюфют Ёрчэ√ї ртЄюЁют -
╤ЄЁрэшЎ√: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -
я. Хорошенько всего уж и не припомню. Оказался я по соседству с каким-то. Пальто дорогое, широкое, пушис- тое, и хочется рукою потрогать. На ворсинках капельки от тумана. Пальто меня и привлекло. А тут у них не принято разговаривать с незнакомыми. Посмотрел он на меня, спрашивает. - Позвольте узнать, вы иностранец? - Да, - говорю. - Француз? - и лицо такое сделалось любезное, в улыбку. - Нет, говорю, не француз. Я - русский. Сразу у него лицо другое. Точно с крыши на меня смотрит. Усмехнулся. - Большевик? И улыбка у него такая неприятная. Подмыло меня: - Большевик! - говорю, и по-русски: - что выкусил? А он все также, с крыши, и тоже по-русски, с легоньким акцентом: - Я в России жил и русских людей знаю: рабы! А вы здесь зачем же? Я бы ему рассказал зачем! Ту ночь я так и пробродил по городу без ночлегу. Ходил из улицы в улицу и все думал. И такая меня ела тоска. Вышел я на мост, посмотрел в воду. Кругом огни, в тумане круги радужные. Не знаю, кончилось бы чем. Подошли ко мне полицейские, - они тут всегда парами, - фонариком в лицо, - и поплелся я дальше. Видно, и у них не мало таковских, кому ночевать негде. Встретил я большую повозку, в роде как бы товарный на колесах вагон. Одна дверца открыта, и там яркий свет. На полках большие белые чашки. И вижу люди, - человека два-три, и пьют горячее. - Что это? - спрашиваю. - А это, - отвечают, - Армия Спасения для неимеющих крова устроила ночную передвижную станцию. Кому надо. Выпил и я большую чашку. И почти полночи просидел там. II Я о себе скажу: никогда и не думал быть дальним путешественником. Не будь войны, вся жизнь моя прошла бы на домашнем полозу. Терпеть не могу ссор и драк. Надо мною еще в училище ребята посмеива- лись: клюква, а трогать боялись. Я всегда был один. Это от отца у меня: очень он миролюбивый и сурьезный человек. Услышит ли ссору или, того ху- же, дерутся, - зажмет уши и прочь. А большой силы был человек, быков свободно клал за рога. Раз только и вышло с ним на моей памяти: забрел в наш огород, в капусту, пьяненький мужичонка, ходит по грядам и несет ни весть что. А вышла на огород моя матушка, он того пуще. Не выдержал па- паша, выскочил на огород со двора, где набивал колодки, схватил за во- ротник мужичонку и перебросил через плетень, как люди шапку бросают, не бил, не ругал. Мужичонка сам после того два года хвастал на базаре, как его Арсентий Ильич учил летать. Я тоже, как и папаша, не переношу зла. Бывало, мать с отцом не пола- дит, а я на себе рубашки деру. Не было со мной случая, чтобы с кем драл- ся. Только один раз с ребятами, - уж больно меня доняли, и заступался я за одного мальчонку, катались мы на салазках. До того я вдруг разошелся и себя уж не помнил, вышиб Кольке Гужеву три зуба. После того случая три дня не поднимал глаз. Рано меня стала пронимать жалость и в такой силе, что высказать не- возможно. Жили у нас на доме, над карнизом, гренки. Это, как сейчас, помню. Кинул я, балуясь, кирпичинкой и подбил одну птичку. Упала она на землю, крылышки врозь, ротиком дышит. Поднял я ее, и стало мне так, точ- но совершил я великое злодейство. Отнес я ее за амбар, положил на трав- ку, смотрю: дышит, вся, как пушинка, и воздухом пахнет. И вот, побежал я, ни слова никому, за реку в Святодуховский монастырь, отмаливать грех и просить о чуде. Всю обедню простоял в уголку на коленях. Потом воро- тился с тревогою, пошел смотреть за амбар: нет птички, - улетела, отжи- ла, а, может, подобрал кот. Теперь мне вспомнить смешно, а тогда пережил великое потрясение. И всю мою жизнь так-то. Я у родителей моих был единственный. Ни братьев у меня ни сестер. И, родив меня, мать уж не могла иметь детей. Понятно, - кем я был в семье. Детство мое прошло под городом на большой и светлой реке. Я и теперь помню: домики маленькие, с крашеными ставнями, сады и огороды. Весной на реке плоты, и мужики на плотах с шестами, - голоса звонкие. Был у нас сад, небольшой, но справный, яблони густые, тенистые, трава в саду высо- ченная, - и густо-густо пахнет землей. И никогда-то, никогда, ничем не обидел меня отец. Даже слова не ска- зал строгого. Один раз только чуть-чуть взял за волосики для острастки: уж больно я надоел, просясь с ним в отъезд. Так я тогда чуть слезами не изошел от первой обиды. Даже и теперь помню, точно вчера. Учился я в городском, в нашем же городе. Об эту пору я уж и отцу по- могал, доводилось с ним ездить. На возу, бывало, лежишь, под голову ру- ки: надо мной небо, облака большие и звезды. Вокруг телеги, бычьи и ко- ровьи рогатые головы. Отец обочь идет, в сапогах, кнутик за ним бежит по траве. Многого я тогда насмотрелся и принял в себя. После училища поступил я в приказчики, в оптовую торговлю, и началась настоящая моя жизнь. Стали меня в другие города посылать за делом: было у нас льняное дело и пенька. И очень я подошел к делу. Хозяин у меня был старовер, человек крепкий, отцу моему хороший знакомый. Пришелся я ему по душе, и стал он доверять мне большие дела. А у меня к этому смекалка, и бухгалтерию я понимал хорошо. Еще со школьного времени приглянулась мне девушка из Заречья, из во- енной семьи. Проще сказать: был я тогда влюблен. Была она добрая, крот- кая, волосы у нее очень чудные, и носила она за спиною две тяжелые косы, звали ее Соня. Учил я ее кататься на велосипеде, и ходили мы гулять за город, в сосновую монастырскую рощу, что над рекою, а сосны там как вос- ковые свечи и глядятся в воду. Кто не поймет!.. Очень долго у нас тяну- лось, даже являлась у меня опаска, как бы не перебил кто мое счастье. А когда нашел я свою дорогу и стал твердо, пришло время решаться. Ответила она мне, что согласна, и порешили мы отгулять нашу свадьбу по осени, когда кончится у нее траур по умершей в тот год ее матери. В это самое лето и грянула над Россией война. Теперь, когда вспомню, - такое было то лето. Я, разумеется, ничего- шеньки не видел округ, летал, как на крыльях: а уж потом говорила мне мать, - жуткое было лето. Ходили люди - как зверь перед грозою. В городе пьянство, разбой - и так, точно нечем дышать, точно у людей все вышли слова. Власть безобразничала. В городе нашем председатель земской управы бывший жандармский офицер Верзилов, совращал школьных учительниц, и мно- го было такого. Мать моя сказывала, что перед самой войною очень измени- лись дети, точно бы чувствовали, - и не было у них другой игры: в штыки да ружья. Видела она и виденье, - будто едут с отцом по шоссейке, сосен- ником, и видет она, - метнулось через дорогу, стала она приглядываться, и, будто, стоит человек, и сабелька на правом боку... А был то Вильгельм сухорукий. - Я, конечно, тогда посмеялся, только очень меня потом удиви- ло, когда после узнал, что и впрямь у Вильгельма правая рука сухая. А уж в канун четырнадцатого июля весь наш город видел, как над рекою, на за- паде, отражаясь в багровой воде, стоял большой огненный крест. В день объявления войны был я по делам в другом городе. Там и услы- шал. И так у меня вдруг забилося сердце, когда вошел в номер товарищ (стояли мы в Коммерческой гостинице, в одном номере) веселый, и показал белый листок. - Мобилизация! Война! - Какая война? - Германия нам объявила войну! - А сам смеется. И так меня это подмыло, даже краска в лицо. - Да ты что, шутишь? - Чего шутить, смотри сам. Посмотрел я, и правильно: мобилизация, война. - Да что ж ты, говорю, смеешься, дурак? Так и сказал: дурак. Посмотрел он на меня, усмехнулся. - Ну, говорит, это разве надолго, а нам заработку прибавит. А я только покачал головою. И зажало у меня сердце: быть беде. Так, точно моя решалась судьба. Вышел я вечером на волю, а уж там ходят, орут. Гимназисты и прочая молодежь. В руках царские портреты и флаги. Поют и кричат ура. И увидел я, несет мой приятель древко, рот раскрыт, и глаза глупые. До того мне стало противно и тошно, плюнул я на землю и пошел в номер. А на другой день громили по городу немецкие магазины. Такое было бе- зобразие, дикость, что и вспомянуть тошно. Сколько вещей прекрасных по- гибло. На мосту двух немок-девушек сбросили в реку и добили в воде ка- меньем. Заперся я тогда в номере, а потом уехал. А в городе у нас то же, хоть и полегче. Председатель управы, Верзи- лов, вижу, по городу чкает в автомобиле, уж при погонах, и морда широ- кая. Солдат стали сгонять запасных. Кабаки поприхлопнули. Боялись бун- тов, но обошлось гладко. И так повели дело, в роде как празднуют празд- ник. Газеты аршинными буквами: "война, победим!" Понасыпали денег. И по- ползла тут всякая сволочь. Не я один ходил в те дни с таким сердцем, только мало мы были примет- ны. Прибавилось и в нашей фирме делов. Кой-кого взяли, - пришли про- щаться, в зеленых рубахах, новенькие погоны. А я остался, как единствен- ный сын. Набавилось и на мою долю работы. Стали мы заниматься поставками на оборону. Пришлось мне не мало тогда покрутиться на людях. И наглядел- ся... Сколько поднялось подлости, подлогу и воровства!.. Сбывали всякую дрянь. Мой хозяин держался, а другие враз поделали капиталы. А уж там лилась кровь, а тут мы читали газеты, и писал Григорий Петров. А что там - неизвестно. Увидел я первых раненых под Москвою, серые, в белых повяз- ках, глаза глядят недобром, округ ходят дамы, пахнет карболкой. Успел я спросить у одного: "Ну как?" - Только махнул белой рукою. Так и пошло. Писали, что конец через три месяца, а потом отложили. В цирках и театрах играли союзные гимны. И всяческий день гнали и гнали с вокзалов солдат. И сколько было тогда, - ежели повнимательнее пригля- деться к людям, - тупости, дури и безрассудства. Думаю я, что в те дни и зародилась моя болезнь. III Всего не опишешь. Ездил я по городам всяческим, многих встречал лю- дей: и не разу не порадовалось мое сердце. Как захолонуло тогда, в номе- ре, когда товарищ принес белый листок, так и осталось, как в когтях. Сплю - думаю, ем - думаю, хожу - думаю. И пришлось отложить нашу свадьбу, потому что потребовали ее отца в армию, и пришлось ей остаться за хозяйку в семье. Да и у меня прихлынуло дела, некогда хорошей минуты урвать: приеду, забегу и опять в душный ва- гон. И точно пролегла между нами тень. Через год потребовали и меня. Большое это было огорчение в семье, но примирились: брали у всех. Попал я в пехотный запасный полк, три месяца гоняли меня с деревянным ружьем, три месяца провалялся на гнилой соломе. Потом удалось отцу устроить меня к нашему воинскому в писаря. Стал я сидеть за бумажками, стучать на машинке. После прежней моей самостоятельной службы показалось мне это тяжеленько, но сам себе гово- рил: каково другим? Больше всего были мне неприятны товарищи: очень уж сквалыжный этот писарской люд. Прослужил я так больше года, а потом приказ: всех кто с образованием, даже малым, командировать в школы прапорщиков. Тогда этих прапорщиков, как курица из яиц, высиживали в двадцать один день. Можно сказать, на убой. И надо признаться, много всякой дряни щеголяло в офицерских пого- нах. Большое это имело влияние. Прошел я всю муштру, произвели меня в офицеры. Фотографию я папаше в город послал, на стенку: все, как следует, - погоны со звездочкой и школьный значок. А было это как раз в революцию, текло с крыш. Назначили меня в полк "защищать свободу". Получил я краткосрочный отпуск для свиданья со своими. Нарочно не из- вестил, чтобы порадовать больше. Приезжаю на станцию, нанял извозчика (железная дорога от нашего города более десяти верст). А извозчики наши с незапамятных пор имеют обычай меряться на кнут, кому везти седока. Достался мне старичок рыженький, Семен из Ямщины. Повез он меня на своей таратайке, дорога плохая. Переехали мы мост, шлагбаум, выбрались в наши поля. Ветер подул весенний, земляной. По дороге ходят грачи, и носы у них белые, перелетят и опустятся. - Ну как, Семен, - спрашиваю, - как повстречали свободу? Сидит он спиною ко мне, в рыжем армячишке, солдатская шапчонка ухас- тая. - А чорт ее знает, - говорит. - Знать посадили нового справника! - Как так исправника? Исправников теперь нет. - А чорт ее знает! Спускались мы с горки кустами. Вижу, идут впереди трое в солдатских шинелях, за плечами сумки. Оглянулися на нас, заприметили, видно, меня, - и в кусты. Как сдуло. - Это кто ж такие? - спрашиваю. - А это дезертеры. Теперьча их много. Запужались твоих еполетов. Проехали мы овражек, стали подниматься. Подвязал он возжи, соскочил на дорогу, идет рядом и крутит цыгарку, рукава длинные, рваные, под мыш- кою кнут. - А что, барин, - говорит мне (так и назвал: барин), - пора ведь кон- чать воевать, а? Народишка-то израсходовался, три годика кормили Рассею бабы. Гляди-ка, поля! - и показал кнутовищем. Поглядел я на поля и впрямь: много, много заобложело бесхозяйных нив. - Вот то-то, - говорит, - вот и бегут дезертеры. Докурил он цыгарку, оправился, догнал лошадей, проскакал на одной ножке и вскочил на свое место. Ударил по лошадям, оборотился ко мне, от- вернул воротник армяка, - вижу, глаза веселые, подмигивает: - А у нас ямские ребятенки до складу добираются, до очистного! Стос- ковались по водочке. Уж и будет жара! Повернулся и опять по лошадям. Приехал я домой, в город, и узнать нельзя. Начальство все поснимали. Исправник Василий Матвеич (большой был любитель до редкостных кур и ин- дюшек, - был у него целый птичий завод), - в тюрьме, за погостом. По го- роду надписи: "Война до победы!" и такое все прочее. Угадал я в суматошное время. Стали таскать меня, как "делегата с фронта". Никакой я не делегат и еще не был на фронте, - все равно, не стали и слушать, подхватили и даже подбрасывали на руках. Отвечал я всем за Керенского. Очень мне это было противно. И опять, как тогда, перед войною вижу: ни у кого-то, ни у кого, в глазах радости. Повыпустили из острога воров, стали они шалить по За- речью, потом перебрались и в город. Очень было тогда неспокойно. И сиде- ли люди по домам, за замками. А больше пугали тревожные слухи о готовящемся разгроме винного скла- да. Стоял этот склад за городом, возле казарм. Большой, красный, всем на виду. Ни единый мужик, проезжая на базар мимо, не мог удержаться, чтобы не сказать этак: "Ишь тлеет добришко!" А хранилось, говорили, на складе несколько тысяч ведер опечатанного вина и спирта, целое море. Слух об этом вине давно ползал по городу, и темные личности на базаре подмигива- ли друг дружке. И почему-то больше всего страшило: стояли в городе два запасных полка, - вырос обочь старого города новый, деревянный, из бара- ков и кухонь. Сидели солдаты смирно, молчали, но в этом и чуяли самое страшное. На другой день по моем приезде было в городе совещанье, - о том, как быть с вином и как уберечь город от возможного погрома. Приволокли и ме- ня, как "делегата". Присел я в сторонке на стуле, слушаю. Председательствовал на собрании гарнизонный ветеринарный врач. Зубы, видно, у него болели, и распухлую свою щеку подвязал он носовым белым платком. Держал он в руках синий химический карандаш, - и все по лицу себя мазал, весь в синяках. Разного я там насмотрелся. Долговязый поручик предложил пустить все вино в продажу и вырученные деньги оборотить на пользу "нуждающегося человечества". Некоторые пред- лагали поставить округ склада стражу из членов комитета общественной бе- зопасности и установить пулеметы. Под конец выступил солдат запасного полка, в унтер-офицерской форме, видимо из взводных или из писарьков. Глазки у него были маленькие, черные, мышьи. Заговорил он очень гладко и точно и как-то сразу убедил всех. А предложение его заключалось в том, чтобы поручить ему в большой тайне набрать "комиссию" из вернейших людей, и с помощью их начать тай- ное уничтожение вина на складе. Так, чтобы ко времени разгрома никакого вина не оказалось. Предполагалось же, что, кроме неразлитого вина и спирта, хранится на складе около пяти тысяч ведер в стеклянной посуде, в четвертях, бутылках и мелких "мерзавчиках". Черненький унтеришка предлагал: - спирт из цис- терн вылить в подполье на землю, а уничтожение мерзавчиков поручить вер- нейшим людям под его руководством. В две-три ночи он брался сделать дело начисто. Так на том и постановили. Разумеется, что получилось из всего этого. На другой же день началось невероятнейшее вокруг склада. Началось, повидимому, от самой же "комиссии", усиленно занимавшейся истреблением стеклянных "мерзавчиков". Уж рано поутру вокруг склада бушевала толпа. И надо отдать справедливость, менее всего принимали в том деле участие солдаты и простые рабочие люди. Скоро весть пошла по деревням. Понаехало множество крестьянских подвод с кадками и ведрами. Спирт и водка, меша- ясь с грязью, из разбитых цистерн растекались через дорогу. Ее черпали прямо с земли, вместе с навозом. Тут же в лужах разлитого вина ложились пьяные мертвецки. Двое утонули в чанах. В тот день я своими глазами мно- го раз видел, как почтеннейшие в городе лица, охранители порядка, даже священнослужители и учителя местной гимназии, отцы города, волокли по улицам, едва прикрыв полою, охапки веселых бутылок. Одного своего знако- мого, из городской управы, я остановил на улице и поинтересовался: - "Это, вы, куда же?". - "Э, - кивнул он головою (обе руки у него были за- няты), - теперь все едино, надо припрятать в запас!". И подмигнул гла- зом, точь-в-точь, как тогда мне Семен. И опять я должен отметить, что многие и многие простые люди даже по своему почину пытались прекратить безобразие, но что можно было сделать? В обед, из озорства или случайно, чья-то рука подожгла растекавшийся по двору спирт. Все вспыхнуло сразу голубым пламенем, среди белого дня. Многие получили ожоги, а восемнадцать человек, как потом сосчитали, по- гибли в огне. Очень сильное впечатление на жителей произвел этот страшный пожар. На другой день город казался вымершим, так было тихо и пусто. И многое дру- гое, что произошло в те дни, казалось малым и незначительным. В городе я пробыл семь дней. За эту неделю в личной моей судьбе нема- лая произошла перемена. Я и раньше приметил, что между Соней и мной про- легла тень. А теперь еще стало виднее: встретила она меня неприветно, как-то чуждаясь, не глядя в глаза. Разумеется, я не подал виду. Я прихо- дил к ней, вел разговоры и нарочно не начинал о нашем, - ожидал, когда заговорит сама. А она все молчит. Служила она в сестрах, в местном гос- питале, ходила дежурить. Очень мне это не нравилось, и о сестрах я был наслышан. Но и тут не сказал ни слова. Молчал. Видел я ее раз на улице с офицером запасного полка. Говорила она очень взволнованно. А я даже не подал виду и свернул в сторонку. Уж мать мне раз намекнула, видя мое беспокойство, чтобы поменьше я верил в людей. А я сам видел, какое время: люди охолодали, истоскова- лись, - столько покинутых жен и невест, столько мужчин без семьи, и даже оправдывал многое. Разумеется, не все: в городе нашем чуть не ежене- дельно вылавливали в колодцах новорожденных... Разумеется, о Соне у меня и в мыслях худого не могло быть, и все это к слову и определению време- ни. А перед отъездом пошел я к ней и сказал прямо: - Помните, говорю, Софья Николаевна, слово, сказанное между нами, и не забывайте, что есть человек, который любит вас больше всего на свете, несмотря ни на что. Теперь я уезжаю и, может-быть, не скоро ворочусь, - может, вы в чем передо мной и виноваты, я вас прошу только, не терзайте себя, - вы должны оценить челове

╤ЄЁрэшЎ√: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  - 59  - 60  - 61  - 62  - 63  - 64  - 65  - 66  - 67  -
68  - 69  - 70  - 71  - 72  - 73  - 74  - 75  - 76  - 77  - 78  - 79  - 80  - 81  - 82  - 83  - 84  -
85  - 86  - 87  - 88  - 89  - 90  - 91  - 92  - 93  - 94  - 95  - 96  - 97  - 98  - 99  - 100  - 101  -
102  - 103  - 104  - 105  - 106  - 107  - 108  - 109  - 110  - 111  - 112  - 113  - 114  - 115  - 116  - 117  - 118  -
119  - 120  - 121  - 122  - 123  - 124  - 125  - 126  - 127  - 128  - 129  - 130  - 131  - 132  - 133  - 134  - 135  -
136  - 137  - 138  - 139  -


┬ёх ъэшуш эр фрээюь ёрщЄх,  ты ■Єё  ёюсёЄтхээюёЄ№■ хую єтрцрхь√ї ртЄюЁют ш яЁхфэрчэрўхэ√ шёъы■ўшЄхы№эю фы  ючэръюьшЄхы№э√ї Ўхыхщ. ╧ЁюёьрЄЁштр  шыш ёърўштр  ъэшує, ┬√ юс чєхЄхё№ т Єхўхэшш ёєЄюъ єфрышЄ№ хх. ┼ёыш т√ цхырхЄх ўЄюс яЁюшчтхфхэшх с√ыю єфрыхэю яш°шЄх рфьшэшЄЁрЄюЁє