╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
вшие за день носил-
ки; но завкладу, он же стармог, - ничего; повис на трубке:
- Да что я вам сдался - смеяться, что ли? Куды копать, куды копать,
туды вашу корень? Да мне главное ли дело, что бандиты? Ну, и везите за
склады, значит, за афанасьевские. Да куды копать, - в черепа копать, в
кости копать? И так все улицы... чего?.. и так все улицы на десять верст
кругом... чего?.. да нет у меня людей, могли с утра сказать, с утра надо
было говорить... чего? Откуда я могу вам взять людей, когда я ворота за-
пер? Чего? С ума спятить, ночью народ сгонять? Чего? Товарищ Пчелка? Да
пошлите вы его к чорту, значит, когда у меня людей нет! А? Чего? Барыш-
ня, мы говорим. Да не кончили, соедините сорок один! Занят? Тьфу!
И вместе со струей карболового гноя распахнул завклад в коридор:
- Срочная боевая задача - взрыть могилу на десять человек; ночью,
знычит, привезут расстрелочных.
Копач Афанасий встал, почесал живот и, сказав "спать охота", вывалил
наружу, визгнув дверным блоком. Завклад рванул лампу в конторе, фукнул в
стекло и, сердито ковыляя, вышел за копачом в лиловую темь.
Ночные жучьи глаза двух фонарей оглядели, поворачиваясь, белый фартук
завклада и ленивая темнота заговорила, брякая:
- Непорядок ночью копать.
- Фик ли задерживал.
- Копай сам.
Разговаривать хуже, завклад схватил было заступ и тронулся-было в ли-
ловость, да ударил в самое ухо колокольчик и длинно задиньдринел, зали-
ваясь, чепуху.
- Еще кого там черрти... Эй, кого надо?
Жуки глазасто повернулись и бледно зашарили по новым, некрашенным во-
ротам.
- Бубнов... здесь живет?
- Чего? Какой, к чертям, Бубнов?..
- Бубнов, Андрей Алексеич. Из Харькова приезжий.
- Буб-нов? Ребята, кто здесь Бубнов? Нету здесь Бубновых, проходи.
Ворота бледно качнулись и скрипнули отчаянно, почти безнадежно.
- А мне сказали, он здесь? Будьте добры...
- Да это, никаи, поп, - вывалил Афанасьев голос.
- Какой поп?
- Да новый. Отец Андрей. Упырь.
- А и вправду, Бубнов фамилия, - завклад отпер ворота, и жуки слабо
проехались по глянцу потертой кожаной куртки и чемоданчику.
- Где ж он живет?
- Афанасий, проводи. Извиняюсь, сразу не распознаешь, - почти с неж-
ностью в голосе. - Ну да, к попу. Он тут, за поворотом.
Круги жучьих глаз, качаясь, поплыли за кожаной спиной и чемоданом.
Гладкая песчаная дорожка чуть сыровато глушила шаги.
- Во-от, за конторой. Здеся.
- Спасибо.
- В окно стучитя. Не спит ишшо.
Там-донн! - в желтый глаз окна - там-донн! - без ответа. Жуки плавно
проплясали в лиловый бескрайный провал. Хоть знаешь, знаешь, никого нет,
а кажется всегда на кладбище ночью: вот, кто-то глядит на тебя пустыми
глазами, наблюдает, невидно наслаждаясь и злорадствуя. И серые листья
березовые под желтым взглядом окна недвижно молчат - молчат, подтверж-
дая.
- Кто? - из-за двери.
- Я.
- Кто я-то, госсподи?
- Андрей Алексеич, вы?
- Ктой-то, госсподи?.. стой, сейчас отопру, госсс...
И навстречу щелком английского замка - жареным маслом, - бензином -
уборной - в ноздри - и к тому же памятному старому мягкому пузу - в
об'ятья -
- ну и ну! Ну и удивил! А мы думали, здох, ей-богу, думали, здох -
а-а-а, ты сделай милость, чтоб всем шутьям взлететь на воздух - да не
спотыкнись, здесь порог - во-от сюда-сюда - ну и похудел, ну и пожелтел
- это уж в гостиной - ну и поугрел!
Гостиная как гостиная; рояль: резкий абажур желто бьет в глаза, ус-
тавшие, об'евшиеся темью; жирные рукавицы кактуса понурились пыльно; как
где угодно, как двадцать лет назад, - да не так.
- И вправду - поп. Думал - ошибка.
Гость устало-согнутой спиной в'ехал в диван, и чемоданчик поставил на
колени.
- Да ты чего ж не раздеваешься-то? Ну и суетни, суетни теперь будет -
чемоданчик дай - а, чаю, чаю? - да чего-сь там чаю, а-а-а, ты сделай ми-
лость, як хохлы говорять: самы кошки забрешуть, як узнают! - тельца,
тельца, тельца блудному сыну, а не чаю!
- И - давно - в попах? -
- Ну, и есть же чем интересоваться с дороги - что за экстренность та-
кая! - всего два года. Не-ет, ты о себе-то, о себе-то расскажи, а-а-а,
ты сделай милость, чтоб всем шутьям взлететь на воздух, - вот не ожидал,
а? Ну, випий, випий румочку сивушки, это ж только так, для начала, а там
будеть получше, ей-богу ж, будеть получше, - да брось ты свой чемодан-
чик, - а сивушка для бодрости, потому нам еще пройтиться придеться,
здесь невдобно, места нет, там же и ночевать будешь - ты покойников не
боишься?
- Это куда? - устало спросил гость, вглядываясь в серый пузатый под-
рясник хозяина. - В мертвецкую, что ли?
- Зачем в мертвецкую? - ну, чудак какой, зачем в мертвецкую, точно и
без мертвецкой нельзя обойтиться? А ты випий - випий - випий еще сивуш-
ки, - оно правда, румочка з наперсток, ну, да ничего, не беда, и я же с
тобой одну випью.
- Почему его там - у ворот - упырем обозвали?
- Что ты - на волосы глядишь? Оно и нельзя без волос, служитель
культа называюсь, ого, не как-нибудь! Да ты чего-сь чемоданчик держишь,
брось его в угол, он же тебе мешает, а ты его держишь - выпил сивушку,
ну, идем - того места нихто не знает - даже куфарка не знает - Афимья
двер запри за нами, запри двер - только знаеть Валюська, да копач Хва-
нас...
- А - она - здесь?
- Хто? Валюська? Валюська здесь, где ж ей быть, чудак, як не здесь,
только она сейчас у клубе, до восьми в них занятия, з вин-тов-ка-мы за-
нятия, а с восьми у клубе... ну, выходи, выходи, она запреть, ты,
Афимья, як запрешь, ложись спать, баришня ключ звой имееть, ну идем,
а-а-ах, ты, сделай милость, ну и удивил...
И на серый песок дорожки неслышно и внезапно лег ровный круг электри-
ческого фонарика, а тьма свернулась и неприветливо стала кругом.
- Вот сюда, во-от сюда, на памятник не наткнись, ушибешься, ну и па-
мятники здесь, брат, на удивление, все бур-жуи строили звоим упокойни-
кам, а чем я тебе угощу сейчас, небось вас за границей таким не кормили,
стой!
- Ну, - по могылкам, як мотылек, за мной, у-у, шут, - подрясник при-
ходится подбирать, як бабе подол, вот сюда, во-от сюда, стой, стоп.
Здесь. Пришли.
И круг упал на небольшую, толсто-застекленную дверцу с крестом - вен-
цами - сиянием.
- Да вы, Андрей Алексеич... Ведь, это - могила?
- Яка могыла, яка могыла, а еще в ниверсете учывся, як хохлы гово-
рять, не могыла, а склеп, ну заходи, заходи, шоб не видели, то мой каби-
нэт, не стукнись, стой, я наперед зайду -
- и мягким пузом прижал гостя к мокроватой черной стене прохода -
- а-а-а, не бойся, ты ж солдат, от увидишь, хорошо ли будет, во-от
увидишь, оно склеп называеться, склеп сэмэйства Грохольских, сходи по
ступенькам, не оскользнись, тут не глыбко, а-а-а, еще фалить будешь,
гарно сюбэкт придумал, скажешь, во-от, сейчас осветиться, лампу зажгу, а
при буржуях лектричество було, не как-нибудь, а-а-а, то мой тайный каби-
нэт.
Вперед - вытянув руку, чтоб не удариться, шаг за шагом - за кругом
фонарика - что за ерунда? - как во сне, - снова низкая дверь, - в моги-
лу? в могилу, в могилу - свет фонарика мигнул - заколебался - пропал,
озаренный ярким светом лампы -
Комната, обитая резным коричневым деревом - мягкий диван, кресла,
стол с грязноватой скатертью, -
и торжествующее пузо в подряснике:
- От. То склеп сэмэйства Грохольских.
2.
Шоколадом - капустой - сырой паутиной - пахло чем угодно в склепе,
только не покойником. Гость осмотрелся, сел и снова на колени поставил
свой чемоданчик.
- Ну ж, чем тебя угощать - а-а-а, сделай милость, вот удивил, ей-бо-
гу, як сыну, сыну родному обрадовался, - давай, давай звой чемоданчик,
ты не бойся, я ж осторожно, вот сюда, во-от сюда, ему тут будеть покой-
но... чем тебя угощать?
Бутылками и битым стеклом был забит угол комнаты; одна за другой зас-
какали бутылки из другого угла, из-под стола, из шкафчика; за ними ко-
робка шпротов; яблоки на ущербленной тарелке; лимон с зажухлым обрезом.
- Вот и не сивушка, тепер располагайся, як дома, на диване и лягишь,
а пока - випьем. Зубровки? Малиновки? Рому?
Потолок давил - землей - камнем - надгробием; сбоку, вместо стены,
угрожала тяжелая портьера: там, конечно, покойники; да не портьера, а
деревянная резьба; или чугунная? под ногой хрустнуло: поднял - раздав-
ленный листик фарфора.
- То от венка - тут ба-гацько раньше венков було, все убрать велел
Хванасу, Хванас, это такой сюбэкт, - шоб не ботались под ногами... Да ты
шо ж не пьешь? Ты пей... от, гляди, - запас... Ну, по третьей, гоп! -
Зубровка засвербела в горле щекоткой, в глазах стало ясней, хоть и до
безумия хотелось спать, неуютное чувство близости мертвецов затуманилось
и поплыло куда-то кверху. Но - все-таки - непонятно:
- Почему его упырем зовут?
Ясно, впрочем - толстый и могилы оскверняет.
- Андрей Алексеич, а вы не вампир? -
А привыкшие к свету глаза различили напротив - доску:
Здесь похоронены:
Иван Антипьевич Грохольский, 69 лет от роду;
Супруга его Матрона Прокопиевна, 56 лет от роду;
дети их: Евстигней, 23 лет; Алексей, 23 лет;
Младенец - Прокопий, 3 лет,
и Олимпиада, 23 лет,
а также
Онуфрий Онуфриевич Дыло.
Господи, приими их дух с миром.
Почему - Дыло? Откуда - Дыло? И почему Евстигнею, Алексею, Олимпиаде,
всем по двадцать три года? Разве так бывает? Близнецы они, что ли? А
должно быть, умирали постепенно, дойдя до двадцатитрехлетнего возраста.
Но все-таки: при чем Дыло?
Тогда, словно в ответ, сквозь неутомимую трескотню из пузатого под-
рясника, доска приветливо поднялась кверху, - эх, если б не так слипа-
лись глаза, - и нарастая, вздымаясь, громоздясь один на другой, раскачи-
ваясь, смеясь, подмаргивая,
черепа, черепа, черепа, - а за ними -
сам Онуфрий Онуфриевич Дыло, выше потолка, без головы, без рук, один
подрясник - схватил потолок, да как тряха-нет, - только известка посыпа-
лась, и чего он его трясет - неизвестно - - -
- Стучат.
Гость схватился с места.
- Кто?
- Хванас, ли Валюська. Я чичас, я чичас, ты тут посиди.
И в тесный проход, в щель темную, как немыслимая вздувшаяся гробовая
мышь - и из щели:
- А шо? Кого? - и в ответ хриплое громыханье:
- Заведующий зоветь, расстрелошные попа просють.
- Я чичас, я чичас, кажи, шоб подождали.
Гость встал - и навстречу пузу:
- Я здесь сидеть один не буду.
- А-а-а, ну, погоди-погоди, вот Хванас с тобой посидит. Хванас, ты
посиди, без тебе зароют, ты тут посиди, випий вот с ими, а я чичас, я
чичас - - -
И, мотнув невидимым хвостом, исполинской мышью - в щель. А из щели -
в глине, в земле, - вывалил новый Дыло, обвязанный веретьем, с вежливым
хрипом:
- Не помешаю, господин?
- Не помешаешь, садись.
Дыло деликатно - поодаль на гробницу - откуда она явилась - каменная,
плоская, кто лежит под ней? -
- Выпей.
Рюмка метнулась в пасть - как не провалится без естатка. -
- И давно здесь Андрей Алексеич... отец Андрей свой кабинет устроил.
- Аны давно здеся пьють. С самого почитая.
- С какого почитая?
- А вот, как над ими почитай в соборе исделали, в попы обозначили.
- И хороший из него поп?
- Поп как поп. Обнакновенный. Что с попа взять? Отбил молитву - и на
бок. Это тебе не в комиссии заседать.
- В какой комиссии?
- А во всякой. В мандатной, сказать... аль в кладбищенской.
- В какой мандатной комиссии?
- Без мандата на собрание не пущають. А комиссия мандаты проверяеть.
Да неш вы, господин, не знаетя?
- Я не здешний. Ну, а на собрании что делают?
- Разное делают. Больше говорять, решають, как и что.
Гость пригнулся, так и вперился лихорадочно в красное, обветренное
лицо, так и впился в безбровую, в безресницую щетину пожилых дней.
- Ну, и что же, что решают? Например?
Собеседник погладил колено, счистил кусок глины с своего веретья, с
натугой вывалил:
- К примеру... сказать, хоша бы на кладбище новые ворота поставить,
заместо старых.
- А старые - что?
- Сгнили, подвалилися.
- Ну, ну, ну, - и поставили?
- Да неш вы не видели? Чай, в ворота проходили.
А, чепуха. Пить надо.
- Пей, как тебя... Афанасий, что ли?
- Ахванасий.
И время заскрипело молчанием, закапало - кап! кап! - капля за каплей
в углу, за надгробной доской, потекло, подпрыгивая, рюмками в горло, за-
вертелось красным, обветренным лицом Афанасия - в тихую вечность, в тем-
ноту щелевого провала.
3.
- Времени восемь, - отметила мастерская резким звуком человеческого
голоса в потрескивающем гореньи бензина, лязганьи ключей и постукиваньи
металла.
И в этот момент стало ясно, что к вечеру машина готова не будет и что
субботник придется продлить. Монтер Пузатов, как паук, присосавшийся к
искалеченному снарядам мотору, с досадой швырнул французский ключ об
пол, пошел в угол, порылся зачем-то в ящике с ломом и -
- Точно за деньги стараемся, чччорт...
- И правда, диви бы, за деньги, - сочувственно из углов мастерской.
Бесшумный начоркестра, торчавший у двери с тайной надеждой удрать и
распустить своих людей, вдруг обнаружился беспокойным ерзаньем и шмуры-
ганьем носа.
- Ну, а ты, ты чего вздыхаешь? - со злобой напустился на него Пуза-
тов. - Музыка тоже, чччорт...
Начоркестра, томясь, вытер лысину, и, оправдываясь, зашарил глазами
по чернорожим блузникам: нет, хоть измазаны копотью лица, а видно, -
брови сжаты до отказа, глаза смотрят в пол, не подыграешься, хоть коле-
сом пройдись.
Тогда Ваня Дунин не выдержал, и, бросив гайку, к нему ласково:
- Табак ваш, бумажки дашь, спички есть, - покурим?
Начоркестра с готовностью портсигаром в нос и, словно освещая фонари-
ком, заводил по всем носам.
- У меня есть, - еще ласковей сказал Ваня. - Одни крошки, зато своя -
и вежливо портсигар в сторону - не запачкать бы, и из кисета - в руку -
трясом - пыли - ее бы нюхать -
Всем полегчало от Ваниных спокойных слов, от потянувшихся новых - не
масляных, не копотных - дымков - мастерская стала словно выше - не так
болели спины. Начоркестра с шумными вздохами пыхал папиросой, беспокойно
косился на дверь - это пока курили - и не дождавшись:
- Ну, а все же таки, товарищи... какже? а? когда можно ожидать?
И испугался, должно-быть - рано, не выдержал времени.
- Иди ты... к монаху в штаны, - рявкнул Пузатов. - Когда - когда!
Свет только застишь, лысая образина... - верно, рано, теперь все дело
испорчено... - когда - когда? шляются, только свет застят... Ну, а вы
чего стали? И-и-и выпучили зенки... обрадовались, папиросами кормят...
из пульсигара - - -
Выгнулись спины, заходили гайки в ключах, затюкали молотки и резко
запахло краской. Ваня знал, что "пульсигар", это нарочно, чтоб унизить и
подчеркнул себе: правильно, не надо было брать папиросы. Прошел мимо на-
ча, подмигнул одобрительно, но не вышло: нач погас, потух, кончился и
носом зарылся в усах.
Уже четвертый час Ваня возился над втулкой - приходилось подтачивать
конус, и теперь, поднеся конус под тусклый электро-рожок, двадцатый раз
убедился, что дело дрянь, что возиться нечего и что вряд ли конус пой-
дет. Давно пора было домой - мать ждала с ужином - Ваня вспомнил о двух
воблах в кармане пальто, и решил лучше совсем не думать о доме и ужине.
Вот, работают одиннадцать человек, а двенадцатый дожидается конца их ра-
боты, чтобы встретить конец торжеством, радостной победительной музыкой,
и всех дома ждет ужин, мать, жена, сестра, а не бросают работы, не ухо-
дят. Что-то их держит. Должно быть, не приказ начальства о субботниках -
кто не хотел работать, тот и не остался, шестнадцать человек ушли в че-
тыре часа.
Нервами, истощением, копотью в легких, домашней грызней изошли эти
одиннадцать, а вот - тюкают, напрягаясь, надрываясь, чтобы когда-то тор-
жествовать, чтобы, может, совсем никогда не торжествовать. Кончится ра-
бота, будет музыка, а радость? Лучше не думать.
Пузатов злобно возится над мотором, искалеченным осколком снаряда -
дело, видно, тоже безнадежное - может, не держать зря этого нача, отпус-
тить, шепнуть, чтоб уходил...
Нет, нельзя, тут связанное дело, как веревками, цепями, цепочками,
как связан мотор взаимностью частей. Нет, нельзя.
Воблы, гайки, копоть, - это все частицы души.
А по-настоящему, перед самим собой, это - теория.
На практике, по правде, практика и есть правда -
- швырнуть бессмысленный конус в угол, уйти, убежать, ухнуть без ужи-
на в постель, почти нет человеческих сил сдерживаться, заплакать можно.
Жалко нача, жалко себя, жалко даже Пузатова.
- Времени десять, - бесстрастно отметила мастерская и стало ясно, что
в углах - бездонно, что концов вообще нет на свете, что за воротами - не
улица, а бездна, что никогда - никому - не попасть домой.
- У-у, курррва, - вякнуло в углу, над ящиком лома.
И вдруг -
- упруго спрыгнув с пружины напряжения, бешено взвившись в низкий по-
толок, ударив, ударив в уши рядом повторных ударов, разрывая бездны,
провалы, выбрасывая отысканные концы, -
стррремительно трахнул мотор.
Ваня выпрямил согнутую спину.
Кренделем над мотором, весь вперившись в машину, в душу, в копоть, в
рев клокочущей смеси, охотником в дичь, в трубу астрономом, влюбленным в
глаза девушки, следователем в одежду преступника, Пузатов в мотор -
- остановил, включил, снова остановил - включил, потом выпрямился,
вытер пальцы о блузу и требовательно протянул руку к начу; тот понял,
искательно мотнул портсигаром, а сам - весь в вопрос - - -
- Ну... ты шпарь домой. Завтра придешь, к семи. Ночью твоя музыка не
нужна.
4.
С холодного скользкого дивана - чуть не кувырком - одеться и бе-
жать... Куда бежать?
Мысль, заработавшая ясно, споткнулась и стала.
Что? Что было? Что было?
Зашарил руками по столу - наткнулся рукой на холодное, скользкое, ма-
ленькое - ггадость, мокрррица, ффу! спички... чиркнул -
- прямо влицо лезла бутыль с желтой жидкостью, вспомнил: самогонка,
принес Афанасий, его послал, воротившись, Андрей Алексеич, то-есть отец
Андрей, поп.
А потом? А потом? А потом?
У-у, как холодно! Вот он, могильный холод! Скорей одеваться - и вон
из жилища мокриц и костей, на воздух, на воздух, к чистому небу... и это
первый приют родины! Гадость, гадость! Разве можно... осквернять моги-
лы?.. Вспомнил: в России все можно. Разве нельзя устроить так, чтоб не
все было можно, чтоб какое-то было нельзя?
Ф-фу, гадость, гадость! И ничего в темноте не найдешь: ни фуражки, ни
чемодана... и внезапно, ударом одним -
- вспомнил!
И сел на диван.
Да. Как же, как же, да.
Вошла, раздраженная, стукнула ружьем о каменный пол и -
- Опять вы, папа, пьете? Я же вам сказала: не смейте больше... и мо-
гилы поганите -
Мышь - проклятая, вздувшаяся могильная мышь - так и юркнула в под-
полье без слов -
- Собутыльника опять нашел. Гадость!
Валюська! Милая, родная, ведь, это я, твой Евгений, только тобой,
только о тебе - - -
- Постыдились бы, гражданин.
И - ружьем застучав - исчезла -
- в гробу, в гробу! В могиле, могиле! В склепе, в склепе, - среди
мокриц и костей - - -
Лучше бы, лучше бы остаться с Мустафой, обнять Мустафу, острым смерт-
ным поцелуем прижать Мустафу к себе...
Потом - пили - пили - пили -
Дикий намек проклятого попа о Валюське и Арбатове... Этот еще откуда?
Все встало в памяти. Все.
Глупо. Несносно, как... Дыло.
Да, кстати. Скорей отсюда!
Ярким морем опрокинулся свет; глаза заболели; кресты, покосившись,
щурятся и лезут со всех сторон - из-за деревьев, из-за кустов, из ажур-
ных решеток. Пахнет медом, тлением, осенним теплом.